— Ваше императорское величество, я никогда не кривил душой, говоря с самодержцами и тем более с вами. Разрешите вам напомнить: совершенно такой же совет Бестужев-Рюмин давал вашей покойной государыне-тетушке сразу после ее вступления на престол.

— Елизавете Петровне?

— Да, блаженной памяти императрице. Вы знаете, как была в ту пору наша семья близка к покойной государыне. Мы отлично знали и графа Алексея Кирилловича.

— Речь шла о Разумовском?

— О нем. Бестужев убеждал покойную государыню, что подобный брак утвердит ее положение на отеческом престоле, позволит избежать вольных суждений и позволит должным образом отблагодарить графа за его преданность.

— Он говорил со мной теми же словами.

— Только я не договорил об одной подробности. Это был не первый совет Бестужева-Рюмина. Сначала он посоветовал государыне не возвращать из ссылки попа одной из московских церквей, которого подозревали в совершении тайного венчания Елизаветы Петровны.

— Подозревали или?..

— Ваше императорское величество, речь могла идти и о крещении детей покойной императрицы от графа Разумовского. Я не считал себя вправе вдаваться в такие подробности.

— Подлинная добродетель для придворного. Но почему же последовал второй совет, как я понимаю, о браке?

— Я принужден вас возвращать к делам давно минувших дней, ваше величество. Бестужев выступал против цесаревны Елизаветы Петровны. Ему любой ценой надо было завоевать симпатии и ее самой, — а это было совсем нелегко! — и ее ближайшего окружения. Разговор о браке делал его союзником графа Разумовского и всю его многочисленную родню. В конце концов, он не был неприятен и императрице.

— Хотя государыня-тетушка и не последовала приятному совету.

— И была совершенно права. Морганатический брак только бы связал императрицу, и она бы многое потеряла в глазах остальных европейских государей. К тому же, будучи не замужем, царствующая особа всегда оставляет для других держав перспективу царственных союзов. Тогда мы очень подробно говорили об этом с государыней.

— Это и есть ваш ответ. Он дает серьезную пищу для размышлений. Я от души благодарю вас за откровенность, мой канцлер. А, да вот и Алексей Григорьевич! Как кстати.

— Я был вам нужен, ваше величество? Вам ничего не стоило за мной послать, и для меня нет расстояний, чтобы я сразу же не очутился перед вами, готовый к услугам и рабски преданный.

— Благодарю вас за верную и безотказную службу, Алексей Григорьевич. Вы еще не раз ощутите плоды моей благодарности, но сейчас я хотела бы поговорить с вами о другом. Ваш старший брат так и отказался ото всех наград и даже чина? Он не изменил своей позиции? Мне было бы так приятно порадовать вашего папиньку-сударушку.

— Нет, ваше величество, и с ним бесполезно на эту тему говорить. Вы же знаете, Иван вступил в военную службу шестнадцати лет, служил очень недолго, вышел в отставку фурьером и теперь его стесняет даже милостиво пожалованный вами чин капитана Преображенского полка. Другое дело — поместья. Мы рано потеряли отца, и Иван нам его заменил, занявшись всем орловским хозяйством. Чем больше у него земель, леса, пашен, тем он счастливее.

— Ну, что ж, попробуем удовлетворить его скромность.

— Но это, вероятно, не главный вопрос, государыня?

— Почему вы так думаете?

— Передо мной у вас был канцлер Воронцов, и, встретившись со мной в переходе, он явно смешался и отвел глаза.

— Не знаю, какие у канцлера были для этого основания.

— И у вас был раньше былой канцлер.

— Да, Бестужев. И вы знаете тему его разговора?

— Может быть, он очень долго уговаривал Гришу поднять вопрос о венчании.

— Даже так?

— Еще недавно эта тема вас трогала. Так что Бестужев мог только поддержать нас в наших общих мечтах. Что же касается Михайлы Воронцова, он не любил нас, как и его племянница.

— Оставимте канцлера в покое. Я долго думала над нашими былыми планами и полагаю, что в настоящее время они неуместны.

— Неуместны? После того как мы…

— Не продолжайте, Алексей Григорьевич. Брак — это не плата за услуги. Я имела в виду подготовку к коронации, самые коронационные торжества. Во-первых, они должны спокойно пройти.

— А потом былые планы окажутся и вовсе несвоевременными.

— Я не говорила этого и очень попрошу вас не огорчать Гришу вашими — не моими! — выводами. Всему свое время, Орлов. Всему свое время…

— Ну, здравствуй, Михайла, здравствуй. Давненько не видались. Врать не хочу, скучал по тебе и твоему семейству, а о матери и толковать нечего — каждый, кажись, Божий день тебя поминает.

— Батюшка, Никита Юрьевич, оповещены были о вашем приезде, со дня на день ждали.

— Вот видишь, на старости лет какая честь твоему вотчиму: верховный маршал при коронации государыни!

— Душевно рад, батюшка, хотя по вашим заслугам достойнейшего человека государыня и выбрать не могла. Одно мне, признаюсь, удивительно, как ее величество выбор такой правильный сделала. Ведь к партии ее вы никогда не прилежали, с амантами ее не кумились.

— С Кирилой Разумовским да с Орловыми? Упаси, Господь! Я всю жизнь тому самодержцу служил, которому присягал.

— То-то и оно, а ведь с покойным императором блаженной памяти Петром Федоровичем все непросто получилось.

— Вот и ошибаешься, друг мой. Так просто, что оторопь берет. У тебя тут посторонних нет ли? Ушей лишних, сам знаешь, нам не надобно. Да и без супруги твоей обойдемся. Умная женщина Елизавета Васильевна, добрая, а все не бабьего ума это дело.

— Нет, батюшка, Лиза ко всенощной пошла. Не думали мы, что вы так скоро из Петербурга доберетесь. На завтра вас ожидали, да и то разве что под вечер.

— Скоро! При такой езде до царствия небесного вмиг долетишь — крестным знамением осенить себя не успеешь. Не поверишь, на девятый день июля тронулись, везде на подставах лошади свежие, кушанье приготовлено отменное. Да решил я на своих конях ехать. Они мне здесь понадобятся — не ямских же брать. Вот роздых им и давал. Да и в поезду у меня народу не счесть. Живописцов и тех с собой привез.

— Пошто, батюшка, в Москве своих предостаточно.

— Может и предостаточно, да не таких. Не я им смотр производил — Иван Иванович Бецкой обо всем беспокоился.

— Иван Иванович, дядюшка-то наш? Как он?

— Наиважнейшая персона во дворце, доложу я тебе. Государыня с ним в послеобеденные часы запирается, не скажу, о чем толкуют, а времени вместе много проводят.

— А художники на что?

— Для ворот триумфальных. Тут и архитекторы понадобятся.

— И их привезли?

— А что, здешними не обойтись?

— Обойдемся. Чай, не на века строить будем. Времянки, одно слово. Только, батюшка, вы любопытство мое простите, как же дело такое во дворце сделалося, чтоб принцесса Ангальт-Цербстская вместо законного российского императора, внука родного государя Петра Великого…

— Нишкни, Михайла! И какой у вас, Херасковых язык опасный. Был император — нету императора. Ничего не вернешь. А от разговоров таких одна опасность.

— В Москве толковали, будто княгиня Дашкова молодая с супругом своим князем Михайлой Ивановичем немало тому способствовала. Статочное ли дело?

— Суетилась, это верно. Да она уж давно на великую княгиню как на образ святой смотрела. Все разговоры умные вели, про филозофию толковали. Государь либо на плацу пропадает, либо за столом куролесит. Уж чего только, Господи прости, не придумывал покойник, чтоб норов свой потешить. Может, и супруга в злость его приводила. Он назло ей дурачился да глупости всякие говорил. Все молчал, одна Дашкова за великую княгиню вступалась.

— При всех?

— Да как! Иной раз такое молвит государю, оторопь возьмет: ну, быть беде. А он, голубчик, ничего. Только головкой покачает да ручкой махнет. Любил крестницу, все ей спускал.

— А что вы, батюшка, сказали: «суетилась»?