— Перед вами открывалось великолепное поле деятельности, не правда ли?

— Возможно, если бы меня интересовала служба. Но я оставался к ней равнодушен. В Париже я нашел свою вторую родину и стремился именно туда вернуться. Моим близким другом был состоявший там российским посланником превосходный поэт Антиох Кантемир. Я дорожил отношениями с вами и с Фальконетом и потому устроил так, что через полгода мои обязанности были переданы другому вельможе. Правда, самому мне пришлось ехать в Петербург.

— Вы говорите об этом почти с огорчением!

— Мне действительно было жаль Парижа, но в Петербурге вокруг моего имени пошли шумные разговоры. Кто-то прочил меня в президенты Академии наук — по счастью, эта скучная должность досталась девятнадцатилетнему, почти неграмотному брату фаворита императрицы.

— Вот плоды самовластья!

— Не будьте так высокопарны, Дидро. Кирила Разумовский — вы сами сможете в этом убедиться — милейший человек, великолепно знающий истинную цену всех своих отличий. Меня между тем прочил даже в великие канцлеры — должность, также по счастью, предоставленная графу Алексею Бестужеву-Рюмину. Я откровенно сказал императрице, что не претендую ни на какие должности, не создан вообще для службы, и дело кончилось тем, что меня отправили за направлявшейся в Россию принцессой Ангальт-Цербстской, которая везла представлять к российскому дверцу в качестве невесты наследника боготворимую вами ныне императрицу.

— Бог мой, вы буквально стояли у колыбели великой монархини?

— Можно сказать и так. Хотя сам я смотрел на эту свою миссию куда более прозаически.

— Но как императрице Елизавете удалось угадать в подростке столь блестящие дарования? Или это перст Провидения?

— Прежде всего никто не думал ни о каких дарованиях будущей супруги наследника престола. А в отношении Провидения все выглядело достаточно, я бы сказал, по-семейному. В свое время императрица Елизавета еще совсем юной принцессой была просватана за брата принцессы Иоганны. Кажется, она даже была влюблена в него и, во всяком случае, очень тяжело пережила его раннюю смерть.

— От отравления?

— Дидро, вы неисправимы! От обыкновенной простудной горячки. Но удар для принцессы Елизаветы был тем ощутимее, что он обрекал ее на безбрачие и необходимость жить в стесненных и унизительных обстоятельствах при дворе сначала собственного племянника, а затем постоянно грозившей ей пострижением в монахини императрицы Анны. Елизавета не была сентиментальна, но свою первую помолвку всегда вспоминала едва ли не со слезами.

— Никогда не думал, что монархи способны на такие чувства!

— И скорее всего были правы. Никакой верности своей первой любви императрица Елизавета не соблюдала. Скорее наоборот — искала разнообразия и развлечений. Я думаю, она больше доверяла сестре былого жениха. Так или иначе, вместе с господином Бецким я поехал за невестой. Когда бракосочетание совершилось, мне было дано звание гофмаршала двора наследника.

— Вы были до конца при несчастном императоре?

— Нет, меня никогда не интересовала политика. Я увлекался искусством и развлекал им великого князя.

— Вы имеете в виду музыку?

— И музыку тоже. Вы увидите, Дидро, у меня превосходный собственный театр, который посещает весь двор.

— А как вы набираете актеров? Это же совсем не просто.

— Они принадлежат мне — только и всего.

— Они ваши рабы?

— Я не люблю этого слова, но, в конце концов, можно воспользоваться и им. Из принадлежащих мне крестьян я выбираю тех, кто обладает необходимыми способностями. Нанятые мною учителя обучают их и потом выводят на сцену. Уверяю вас, их игра не оставит вас равнодушным.

— Они уже не оставили меня равнодушным. Как можно совмещать рабское состояние с полетом творчества? Это нонсенс!

— Только не в России, Дидро, только не в России. Для нашего народа это лучший способ выявить и пестовать таланты. Все остальные пути слишком сложны.

— Россия не может составлять исключения среди стран Европы. Вы никогда не убедите меня в том. Никогда!

— Воля ваша, но я хочу привести вам самый простой и наглядный пример. В Петербурге придворный музыкант и капельмейстер чех Иоганн Мареш изобрел особый род музыки. У каждого музыканта в руках находится рог, издающий одну-единственную определенную ноту. Чтобы сложилась мелодия, нужно множество музыкантов, почти как труб в хорошем органе. Кто из свободных исполнителей согласится на подобную роль — единственной ноты? Вы скажете — никто и будете правы. Но крепостные исполнители способны выполнять подобное условие без ропота и возражений — в результате рождается единственная в своем роде нарышкинская роговая музыка, которой я и надеюсь усладить ваш слух. Разве искусство не требует определенных жертв?

— Они не могут не выполнить ваших требований?

— Именно так. Но разве слушателю не безразлично, каким путем достигнут поражающий его эффект, который он, может быть, запомнит на всю жизнь?

— У меня нет слов!

— Вот именно. Имейте в виду, что эта музыка доставляет большое удовольствие нашей государыне. Мой племянник, граф Александр Сергеевич Строганов, специально разъяснял ее императорскому величеству все достоинства роговой музыки. Кстати, могу с гордостью сказать: граф служил чичероне императрицы и в области музыки, и в изобразительном искусстве. Я непременно познакомлю вас с ним.

…Письма из Петербурга. Наконец-то! Переосторожничал Гриша. Какое! Наш Владимир — ну, этому иначе и нельзя: совсем в чиновника превратился. Своей Академией наук больше, чем семьей, озабочен. Того в толк не возьмет: не будет при дворе Орловых — не будет и президента Владимира Григорьевича. У нас с царицей ставки высокие: по мелочам не сходимся.

Что же это там?.. Был, был Гриша во дворце — и ничего? Совсем ничего? В ссылку драгоценнейшего своего отправила, минуты поговорить на особности не нашла! Побоялась, что сердце заговорит? Да какое у нее там сердце! Унизить захотела. Чтобы Орловы ход во дворец раз и навсегда забыли!

Не поторопилась ли просвещеннейшая монархиня? Орловы-то еще живые. Что живые — у Алексея Григорьевича Чесменского целый флот под рукой. Тоже оглянуться бы по сторонам не мешало.

Выиграли Чесму, выиграли, а вот Эльфинстон взял да со своей эскадрой Константинополь воевать пошел. Адмирал Спиридов разрешения не давал. Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский строго-настрого запретил. А он и глядеть не стал. Скомандовал и на Дарданеллы курс взял. Поди догони! Не в бой же с ним вступать.

Оно верно, что один корабль потерял. Сам вернулся, царский гнев на себя навлек. Мало без корабля, так еще и с растратой — всю казну эскадренную порастряс. И живой невредимый ушел — не захотела государыня с английским двором дипломатию портить, и вся недолга. Вернулся Эльфинстон на английскую службу как ни в чем не бывало.

Про другие примеры вспомнить тоже не грех. Эльфинстону деньги нужны были, а ссыльные офицеры на Камчатке совсем о другом думали. Иной раз оторопь берет, откуда силы да упорство у людей берутся. Не за свою корысть борятся — императоры им новые, необыкновенные нужны. Словно один другого лучше быть может!

Венгерский барон Мориц Анадор де Бенев — сегодня о нем все европейские газеты пишут — служил в польской конфедерации, был захвачен нашими войсками и сослан в 1769 году на Камчатку. Одновременно туда сослали и артиллерии полковника Батурина, что с 1749-го в крепости сидел — захотел, видите ли, возвести на престол великого князя, когда в 1749-м покойная императрица Елизавета Петровна на богомолье в Звенигород поехала. Других имен не помню. Только все они вместе с местными купцами да промышленниками восстание в апреле 1771-го в гавани Чевакинской подняли, галиот захватили, знамя на нем Павла I подняли и назвались собранною компаниею для имени его величества Павла Петровича. Присягу письменную подписали да в Сенат послали, а галиот в плавание ушел, чтоб французских берегов достичь.