— Друг мой, какое облегчение увидеть вас около себя! Вы не поторопились ко мне, княгиня, после этих ужасных известий. Целый день я металась в одиночестве и ни с кем не могла поделиться охватившим меня ужасом другим слов для произошедшего я просто не в состоянии найти.

— Да, ваше величество, все произошло слишком быстро для вашей славы и моей совести.

— Вы говорите так, как будто в этом был момент преднамеренности, княгиня. Но, слава Богу, произошел всего лишь несчастный случай. Страшная случайность, погрузившая в отчаяние всех очевидцев.

— Этого надо было ждать, раз рядом с императором появился Алексей Орлов.

— Вы не правы, совершенно не правы, дитя мое. И чтобы окончательно вас в том убедить, вот письмо, написанное непосредственно после трагической смерти.

— Увольте меня от чтения обращенных к вам строк, ваше императорское величество.

— И все же вы не можете их не прочесть. Это необходимо для трезвой оценки случившегося. Несправедливые обвинения не перестают быть несправедливыми, если они обращены и к несимпатичному вам человеку. Вы же всегда стремились к истине и проповедовали доброту. Прочтите же, княгиня.

— Да, если бы не рука Алексея Орлова…

— Вы бы поверили, не правда ли? Но я хочу поделиться с вами тем, что происходит сейчас в моей душе. Я столько лет знала императора… и такого разного… Если бы вы знали, каким очаровательным он был при нашем первом знакомстве. Почти красивым — его очень изменила оспа, — которой он переболел в год нашей свадьбы. Ловкий. С какой легкостью он переходил с немецкого на французский, на шведский, даже пытался говорить отдельные фразы на итальянском. И он столько рассказывал о прошлом Швеции. Швеция была его настоящей мечтой.

— Я знаю.

— Он говорил с вами о ней? И, наверно, интересно говорил? В юности он умел быть превосходным рассказчиком. И так мило смеялся.

— Я много обязана покойному императору по части знаний.

— Вот видите, видите, как много он потерял с годами! И потом наша свадьба. Мы венчались 21 августа 1745 года. Была чудесная погода. Светило солнце. Светило солнце… И летели журавли. Очень высоко, так что не было слышно их клекота. А великий князь спорил, что слышал, и начал сердиться, когда я отнесла это к его воображению. А через четыре дня мы провели целый вечер в Оперном театре. Шла бесконечная опера «Сципион Африканский». В самом деле бесконечная — она началась в шесть вечера и тянулась чуть не до полуночи. Должна вам признаться, я равнодушна к музыке. Мне хотелось есть, и я едва сдерживала зевоту. А великий князь восхищался какими-то скрипичными пассажами, партией флейты и кричал на весь театр «браво». Это было так нарочито, как будто мне назло.

— Император хорошо играл на скрипке, и мне не раз доводилось музицировать вместе с ним.

— Нет, нет, не пытайтесь меня приобщить к вашей страсти. И только представьте себе мой ужас, когда по настоятельной просьбе великого князя тот же «Сципион Африканский» да еще со значительными дополнениями был исполнен через месяц или два. Великий князь отмечал каждую вставку, одними восхищался, другие осуждал, а я была уверена, что непременно усну, и все время сжимала и разжимала руки.

— Император говорил, что не пропускал ни одного спектакля в придворном театре. Он помнил все спектакли, названия пьес, имена комедиантов. И уверял, что только это поддерживало его добрые отношения с покойной императрицей, обожавшей музыку.

— Если только все это не было притворством.

— Притворством? Но с какой стати, ваше величество?

— Чтобы производить впечатление просвещенных людей. Насколько было лучше, когда в Оперном театре шли французские и итальянские комедии. Во всяком случае, мучить себя операми и концертами я не стану. Да кстати, их не любят ни Григорий Григорьевич, ни Алексей Григорьевич. Так что у меня есть все основания считать, что я не одинока в своем равнодушии.

— А где можно будет проститься с императором, ваше императорское величество? Хотя что я спрашиваю — конечно, во дворце. И, вероятно, в Петропавловском соборе?

— Что за идея? Петр Федорович подписал отречение и, следовательно, не имеет права на государственные почести. Я думаю, самое разумное последовать примеру покойной императрицы. Для принцессы Анны Леопольдовны она выбрала Александро-Невскую лавру. Там покоятся все члены императорского дома. И постаралась сократить время этой никому не нужной церемонии. Помнится, тело было выставлено для прощания 21 марта утром, а на следующий день состоялось погребение.

— Ваше величество, я не смогла себя заставить прочесть ваш указ: от чего скончался император?

— От геморроидальной колики. Так установили медики. Со времени переезда в Ропшу, как сказывает Алексей Григорьевич, они шли у него одна за другой. Но Петр Федорович решительно отказался от помощи врачей. Мой указ предлагает всем желающим проститься с бывшим императором по христианскому обычаю, не держа на сердце против него зла. Без злопамятствования.

— В указе о принцессе Люненбургской было сказано: без жадного озлобления. Батюшка часто повторял эти слова. Вы разрешите мне, ваше величество, отдать последний поклон моему крестному отцу?

…Хвоя. Приторный запах хвои. Полутемный храм. Солдатский гроб под простым покрывалом. Четыре свечи по углам. Потертый голштинский мундир без регалий. Вздувшееся посиневшее лицо… Российский император.

Среди монастырских погребений яма. Монахи. Никаких воинских почестей. Проводить в последний путь? Не дозволено. Когда состоится погребение? Когда прикажут. Памятник… О памятнике ничего не известно. Траур при дворе запрещен. Ненужный император…

— Господи, да что уж это делается? Награды, награды, кругом одни награды. Чины, ордена, земли, крепостные души, деньги — будто всю Россию решили наспех раздарить. Что же это за свистопляска такая, может, ты, Катерина Романовна, отцу своему скажешь? Кому как не тебе все мысли новой монархини известны. Сколько лет не разлей вода были, нашептаться по углам не могли. Просвети родителя, чтоб ему не свихнуться на старости лет.

— Не то, братец, удивительно. С каждым восшествием без наград не обходилось, только этим разом в толк не возьму — кого и за что дарят. Со стороны поглядеть, весь двор только того и хотел, чтобы новая государыня на престол вступила. Все, как один, в заговорщиках состояли. А на деле — ведь раз, два и обчелся. Акромя нашей Катерины Романовны да братцев Орловых никого, почитай, и не бывало, да вот, поди ж ты, как дело обернулось.

— Кстати, и то, дочка, поясни, почему тебе-то ничего не досталося: ни орденов, ни богатств. Это как же выходит — по усам текло, а в рот не попало?

— Не захотела я, батюшка, ордена брать.

— Что такое?

— Когда я государыню в поход на Петергоф снаряжала, орден Екатерины с нее сняла, чтоб на Андреевскую звезду заменить. Сняла, в карман платья положила и забыла. Потом горничная нашла, я и поехала по дворец в ту ж минуту возвращать. Государыня меня еще раз поблагодарила и хотела ленту эту на меня возложить, а я отказалась.

— Никак с ума сошла, племянница?

— Да почему же, дядюшка! Объяснить я государыне потщилась, что не ради наград о восшествии ее на престол хлопотала. Что обидно мне чистые мои интенции на ценности менять. Что я ради нее самой, и ничего мне не надо.