— Как вы прекрасно осведомлены, княгиня. Можно подумать, у вас особые связи среди гвардейцев.
— Ничего удивительного, если вспомнить, что я замужем за одним из самых храбрых и достойных гвардейских офицеров и с великой гордостью ношу его титул и имя. Но позвольте, Орлов, что за пакеты вы распечатываете? Я постоянно видела их в кабинете моего дядюшки канцлера. Они из Совета, не правда ли?
— Вы угадали, княгиня.
— Но в таком случае, какое вы имели право вскрывать то, что может и должно становиться достоянием внимания только царствующей особы? Ни вы, ни я недостойны подобной чести и ответственности.
— Таково желание императрицы.
— Ни за что не поверю.
— Императрица подтвердит вам это в любую минуту, княгиня.
— А пока я все же предпочту уйти и раздать солдатам тот остаток золотых, который у меня еще сохранился.
— Вы где-то сделали большой заем, княгиня. Или это деньги французского посла?
— Вы забываетесь, Орлов, княгиня Дашкова не примет займа ни у кого из иностранцев. Слава Богу, у меня еще хватит собственных средств, чтобы послужить императрице в дни ее прихода к власти. Пока прощайте.
— Ты все еще в одиночестве, Гриша? Куда запропастилась наша маленькая княгиня. Обед уже готов. Сейчас только накроют стол. Нет, нет, лежи, не беспокой ногу. Стол будет поставлен около твоего канапе, и мы пообедаем втроем с Екатериной Романовной.
— Ты считаешь это необходимым, Катенька? Княгиня твоя только что отсюда вышла в гневе.
— Что случилось?
— Ничего особенного. Сначала она прочла мне нотацию из-за моей позы, недопустимой в присутствии придворной дамы, а тем паче самой государыни. Я еле отговорился твоим приказом. А затем мне досталось за то, что я вскрываю пакеты Совета. И опять пришлось прибегать к твоему имени.
— Знаешь, я иногда глазам своим не верю. Неужели она действительно не знает характера наших отношений. Но ее необходимо поставить в известность. Ведь вам придется вместе жить в дворцовых апартаментах, и Бог весть, какие она от неожиданности начнет выдавать сцены. До чего же обременителен этот неизлечимый романтизм и необходимость постоянно выступать в роли бесплотного и непорочного ангела! А, княгиня, наконец-то! Как видите, стол уже накрыт, и мы сможем хоть немного передохнуть в тесном дружеском кругу. Но вы плохо выглядите и у вас дурное расположение духа?
— Вы слишком добры, ваше императорское величество. Но если вспомнить, я толком не спала уже почти полмесяца, и, может быть, силы начинают мне изменять.
— Только усталость мы с вами сумеем преодолеть, мой друг. Тем более в обществе такого веселого и беззаботного собеседника. Не правда ли, вы постараетесь нас развлечь, Григорий Григорьевич? Хотя, правда, вам продолжает докучать ваш ушиб.
— Государыня, умоляю, не обращайте внимания на такую мелочь. Если я и предпринимаю меры предосторожности, то только для того, чтобы завтра при вашем торжественном въезде в столицу быть в состоянии ни на минуту вас не оставлять.
— Благодарю вас, Григорий Григорьевич, на вас всегда можно было положиться, и потому я никак не могу принять вашей отставки. Ваше желание удалиться от двора мне представляется невозможным. Вы нам нужны, не правда ли, милая княгиня?
— Раз вы так говорите, ваше императорское величество.
— А разве вы не присоедините своего голоса к моей просьбе, чтобы Григорий Орлов не оставлял дворца? Сейчас, как никогда, мне будут нужны верные люди.
— Несомненно, ваше императорское величество. Но я не видела нигде вашего брата, Григорий Григорьевич.
— А вот это вы должны спросить у меня, мой друг. Алексей Орлов отправился в Ропшу вместе с другими гвардейскими офицерами охранять бывшего императора.
— Охранять? Но от кого?
— Разве можно поручиться за единомыслие наших граждан? Среди них могут найтись и сторонники, и ярые враги бывшего императора. Алексей Григорьевич с товарищами должны предупредить любые нежелательные эксцессы.
— Но ведь для этого было бы достаточно простого караула.
— Не всегда, мой друг, не всегда.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Наш очень занемог, и схватила его нечаянная колика, и я опасаюсь, чтоб он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил. Первая опасность для того, что он все вздор говорит и нам это нисколько не весело. Другая опасность, что он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть…
А. Г. Орлов — императрице Екатерине II
Ропша, 5 июля 1762
Матушка милосердная государыня.
Как мне изъяснить описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов итти на смерть; но сам не знаю, как беда эта случилась. Погибли мы, когда ты не милуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам вздумать поднять руки на Государя! Но, государыня, свершилась беда. Мы были пьяны, и он тоже. Он заспорил за столом с князем Барятинским Федором, но не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помнили, что делали. Но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил, прогневили тебя и погубили души на век.
А. Г. Орлов — императрице Екатерине II
Ропша, 7 июля 1762
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Екатерина II, нарочный
— Ваше императорское величество, нарочный с письмом.
— Нарочный? Наконец-то. Проси и двери за собой притвори.
…Письмо. Вот оно… Уже?.. Не рано ли?.. Алексей Орлов толковал: лишь бы не поздно. Может, его правда. Так безопаснее. Только он и мог бы скоро так обернуться. И письмо. Теперь главное — письмо. Ловко он как! Умен, ничего не скажешь. И хитер. Не то, что Гриша. Вот поди, два брата, не разлей вода, а не сравнишь.
Уж на что Гриша храбр, а решиться ни на что не может. Не мое, мол, Катенька, дело. Ты уж, матушка, лучше сама, а мне скажи, что исполнить — я мигом. Если что, с ним покойней. А Алексей Григорьевич — ему рисковать надобно. Азартен — ничего не скажешь. Сколько часов с ним прошло, а все как на вулкане. Себя не помнишь.
Письмо в шкатулку убрать и в надежное место. Чтоб при случае показать. Беречь, как зеницу ока. Гляди, и писать-то без ошибок не научился, а объяснил — лучше некуда.
Вот эту шкатулку, что для набора бриллиантового. Какие там еще бриллианты! Дашкова, поди, сей час примчится — ей в руки дать. Ей непременно. За великую княгиню горой стояла, а великого князя тоже жаловала. Крестный ведь. С ней будто подменяли его: от бокала отрывался, дельные вещи иной раз говорил, подарками сыпал. Может, она одна и благоволила ему от сердца. Остальные — Романовна первая — из расчета.
Послам показать. Господи, совсем обеспамятела: нарочный так к притолоке и прирос. Шинели не скинул. Ботфорты в грязи — лужа у порога натекла. Глаз не сводит.
— Благодарствую, друг мой. Поди с Богом.
— Никак нет, ваше императорское величество. Велено мне Алексеем Григорьевичем без проволочки ворочаться. И с ответом.
— Ах, да, с ответом… Писать не стану. Передай на словах господину Орлову — пусть не казнятся. В животе и смерти Бог волен, а я ни на кого гнева не держу. Пусть распорядится с телом в Бозе почившего императора, чтоб в Петербург везли, и сам сюда поспешает. Здесь Алексей Григорьевич мне надобен.
— А тело…
— Что тело? Алексей Григорьевич лучше меня знает, как устроить, чтобы шуму лишнего да суматохи не было. Народ ведь, Бог ему судья, не любил покойного. Но почести ему воздать положено. Как христианину. Не более того.
— Доставить, значит, следует…
— В Александро-Невскую лавру. Настоятелю передать. Ему скажут. Ждать он будет. Поди, поди, мой друг.