Может, хотел, чтоб ему, герою Чесменскому, расправу с бунтовщиками поручила. Нет! Не будет такого! Потемкин Григорий Александрович сразу догадался, остерегать стал. Недаром Орловы с ним воевали. У Потемкина каждая работа спорится, в руках так и горит. Встретились с Алексеем Григорьевичем во дворце — глядеть страшно. Не ужиться им под одной крышей. Да и не нужны, не нужны больше здесь Орловы. Вон что народ о них толкует: Россию разграбили, от жадности того гляди захлебнутся.
И еще — император покойный. Дурную славу не избудешь. Тут и это принимать в расчет следует. Расплатиться бы с ними — ничего не жалко, только бы расплатиться.
С Иваном потолковать. Из всех них он один расчетливый, все на деньги сменять может. С ним, и поскорее. Авось с Алексеем договорится. Самому Чесменскому о десяти тысячах душ за сражение Чесменское предложила, отмахнулся: не ради того жизнью рисковал, ради государыни, если слуг своих верных ценить умеет.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Видя вашу ко мне доверенность и что вы сами меня просите, чтоб я сказала вам свои мысли, и сему соответствую со всякой искренностью и для того написала, как я вам обещала, нижеследующее.
Когда люди, кои имеют духа бодрого, в трудном положении, тогда ищут они оного облегчить; я чистосердечно скажу, что нет для меня ничего труднее, как видеть людей, кои страждут от печали. Я повадилась входить в состояние людей; наипаче я за долг почитаю входить в состояние таковых людей, коим много имею благодарности, и для того со всею искренностию и здесь скажу, что я думаю, дабы вывести по состоянью дело обоюдных участвующих из душевного беспокойства и возвратить им состояние сноснейшее. И для того предлагаю я нижеписанные способы, в коих искала я сохранить все в рассуждении особ и публики, что только сохранить могла.
1) Все прошедшее предать совершенному забвению.
2) Неуспех конгресса я отнюдь не приписываю ничему иному, как турецкого двора повелению разорвать оный.
3) Граф Захар Чернышев мне сказывал, что графа Григория Григорьевича желание и просьба есть, чтоб экспликации избегнуть, и вы мне оное подтверждали. Я на сие совершенно соглашаюсь.
4) И к сему присовокупляю, что я почитаю смотреть на настоящие обстоятельства за трудное и излишнее, ибо за движениями, происходящими от неприятных обстоятельств, окружающих человека дома, ежечасно, ручаться нельзя, и для того способ предлагаю:
5) Как граф Гри. Гри. Орлов ныне болен, чтоб он под сим видом назад взял чрез письмо увольнение ехать к Москве или в деревнях своих или куда сам он изберет за сходственное с его состоянием.
6) Полтораста тысяч, которые я ему жаловала ежегодно, я ему впредь оных в ежегодной пенсии производить велю из Кабинета.
7) На заведение дома я ему жалую однажды ныне сто тысяч рублей.
8) Все дворцы около Москвы или инде, где они есть, я ему дозволяю в оных жить, пока своего дома иметь не будет.
9) Людей моих и экипажи, как он их ныне имеет, при нем останутся, пока он своих не заведет; когда же он их отпустить за благо рассудит, тогда обещаю их наградить по мере сделанных для него услуг.
10) Я к тем четырем тысячам душ, кои еще граф Алексей Григорьевич Орлов за Чесменскую баталию не взял, присовокупляю еще шесть тысяч душ, чтоб он оных выбрал или из моих московских или же из тех, кои у меня на Волге, или в которых уездах сам за благо рассудит, всего десять тысяч душ.
11) Сервиз серебряной французской выписной, которой в Кабинете хранится, ему же графу Гри. Гри. жалую совокупно с тем, которой куплен для ежедневного употребления у Датского посланника.
12) Как дом у Троицкой пристани готов будет, то убрав его, как я намерена была, ему же графу Гри. Гри. Орлову отдам вечно и потомственно.
13) Все те вещи, кои хранятся в каморе цалместерской и у камердинеров под именованным его графских и коих сам граф Гри. Гри. Орлов и многих не знает, ему же велю отпустить.
14) По прошествии первого года лутче сам граф Гри. Гри. Орлов в состояньи найдется располагать как за благо рассудит сходственнее с его к отечеству и у службе моей всегдашнему усердию; с моей же стороны я никогда не забуду, сколько я всему роду вашему обязана, обязана и качествы те, коими вы украшены и поелику отечеству полезны быть могут; я надеюсь, что сие не последний знак той чести, коею вы ко мне почитаете. Я же в сем много не ищу, как обоюдное спокойствие, кое я совершенно сохранить намерена.
Екатерина II — И. Г. Орлову. Без места и даты
ПЕТЕРБУРГ
Дом А. Г. Орлова
А. Г. Орлов
…Теперь бы все верно рассчитать. Не промахнуться. Боится государыня — с первых слов видно. Может, и ночей не спит. Да с корнетом что за ночи! Тоненький. Тихонький. От кресла государыниного ни на шаг. Чуть что ручку целовать тянется.
Аннушка подсчитывала, во что императрице обошелся. Сто тысяч выдано «при вступлении в должность». Очень благодарил, чуть что не прослезился. На пятьдесят тысяч драгоценностей из кладовых ему набрано. Носить их боится. Больше к стенке жмется, себя показать не умеет. Серебряный сервиз, датский, преотличный. Семь тысяч душ — вот, поди, родителям радость! Дом Глазатова на Дворцовой площади. Грише вон Мраморный, на Неве, а тут против дворцовых окон. Еще не отделан, да что там! Известно, богатства будут немереные.
Только корысти от такого аманта государыне никакой. За ним и царедворцы не пойдут: ненадежен.
Пугачева испугалась. Не так бунтовщика, как самозванца. Назвался покойным государем, народ за ним валом и повалил. Положим, с нашим народом диво не великое. Ему всегда мертвые живых дороже. Да еще обиженные. Невинно убиенные! Что твой царевич Дмитрий Углический — это — покойный Петр Федорович-то.
Пустяки в голову лезут. Екатерина Алексеевна в свое время рассказывала, какое дело в производстве Тайной канцелярии еще при покойной императрице было. В Тихвинском, помнится, Введенском монастыре одна из заключенных за собой «слово и дело» выкрикнула. На допросе показала, будто в том же монастыре под крепчайшим караулом сидит «персидская девка» Ольга Макарьевна, на которой великий князь Петр Федорович жениться обещал.
Взялись за Ольгу Макарьевну. От чего отперлась, о чем рассказала, неизвестно. Только волос с головы ее не упал. Со всяческим почтением водворили ее в келью, всякую вину с нее сняли, зато за доносчицу принялись. Били ее кнутом нещадно, только что дух не испустила, и в жесточайшее заключение в наиотдаленнейший монастырь отправили. Почему? Видно, хоть крупица правды в ее словах да была. Иначе, с чего бы лютовать, да еще над бабой.
Пугачева боится — может, первый раз поняла: народа не осчастливила, с благодарностью себя помнить не заставила. Вон казаки яицкие едва до родных мест доехали, сразу к бунтовщикам пошли, не сомневались.
Пожалуй, неизвестной больше Пугачева опасается. Признаваться не хочет. Поначалу вокруг да около расспрашивала. Выведать хотела, знаю ли такую, о чем известен, не встречал ли случайно, разговоры какие в чужих краях о ней ходят.
Отперся. Ото всего отперся. Так проще. Мол, дело с эскадрой не избудешь, а тут болтовня всяческая. Не в придворной, чай, зале живем, не о сплетнях думаем.
Не поверила. А сказать впрост не решалась. Сколько времени прошло, пока к делу приступила. Ни в чем помогать ей не стал: пусть сама проговорится. Чем больше скажет, тем понятнее будет, как далеко опасность зашла.
Выговорила, наконец: самозванка. Какая самозванка? Под чьим именем? Колебаться стала. Еле выговорила: дочь родная покойной императрицы. Сказал: так ведь нету такой и не бывало. Откуда и когда взяться могла?
Пришлось карты раскрывать: если и была возможность, то от Шувалова. Так и по возрасту сходится. Могло бы сойтись. Сама поправилась и внимательно так глядит.
Бровью не повел: а помнит ли кто, как рожала императрица, как в тягости ходила? Разгневалась: а я? А я, когда рожала? Когда за пожар один все кончить надобно было? Во дворце умеют тайны хранить — иначе не выжить.
