— Дело не в одном Фальконе. Мы вместе с императрицей обсуждали в письмах идею памятника Великому Петру, и у нас не было разногласий.

— Так в чем же дело?

— В тех мелочных придирках, которые в конечном счете ничего не оставляют от нашей идеи. Фальконе, естественно, не соглашается, но это стоит ему стольких нервов и бессонных ночей!

— Разве эти придирки исходят от императрицы?

— Как бы я смел назвать придирками замечания ее императорского величества!

— А если не императрицы, то кого же?

— Господина Бецкого. Все дело в том, что со времени своего приезда в Петербург Фальконе не может добиться аудиенции у ее императорского величества. Господин Бецкой оказался его единственным начальником и верховным судьей.

— Вот видите!

— Что же здесь видеть? То, что ее императорское величество после стольких авансов попросту пренебрегает художником, которого сама же пригласила для работы?

— Дидро, помилуйте, о каком пренебрежении может идти речь? Это естественно, что государыня занята множеством государственных дел.

— Но она находила время для переписки с Фальконе, пока он был в Париже. Наконец, можно лишить меня счастья получить лишнее письмо от ее императорского величества, лишь бы достойно решить судьбу монумента, по которому потомки будут вспоминать правление Екатерины. Наконец, — и Фальконе это знает наверняка — ее императорское величество все вечера проводит за карточной игрой. Так о каком же отсутствии времени вы говорите, князь?

— Мой дорогой, вы забываете, что скипетр и порфира налагают определенные обязательства. Государыня не считает возможным нарушать придворный протокол, тем более, что та же карточная игра дает великолепную возможность для самых серьезных разговоров и с собственными сановниками, и с иностранными дипломатами. Неужели вы думаете, что Великая Екатерина тратит время на собственные удовольствия? Я удивляюсь вам, Дидро! Вас может извинить только ваша удаленность от придворной жизни.

— И слава Богу! Я никогда не мечтал о прожигании собственной жизни во дворцах!

— Тем не менее вы не станете отрицать, что там должен существовать свой распорядок?

— Но письма…

— Я перебью вас, мой друг. У ее императорского величества есть часы, отведенные на личную корреспонденцию, и это не входит в распорядок жизни императрицы. Нарушать его ради Фальконе? Но зачем? Государыня переписывалась с мастером, пока обсуждалась основная идея памятника. Коль скоро идея эта была выяснена, смысла в личном общении не осталось.

— Значит, этот пресловутый господин Бецкой передает скульптору желания императрицы?

— Я этого не говорил. Напротив — я думаю, это его личные замечания, совершенно, кстати сказать, необязательные для Фальконе. Но у меня великолепная идея, мой друг! Приехав в Петербург, вы в личных беседах с императрицей разрешите все сомнения по поводу фальконетовского монумента, в котором принимаете столь живое участие.

— Вы просто соблазняете меня, князь! Кстати, должен вам сказать, что императрица находит время для разговоров с мадемуазель Колло, постоянно настаивает на ее присутствии во дворце и засыпает ее заказами.

— Это вам известно от Фальконе?

— Да, и он мне сообщает об этом не без доли вполне обоснованной обиды.

— И, значит, мадемуазель Колло появляется во дворце, в то время как Фальконе вынужден сидеть в мастерской. Мне никто не сообщал об этом.

— В том-то и дело, что Мари-Анн отклоняет все самые лестные предложения и, несмотря на явное недовольство императрицы, не появляется нигде. Ее надо знать, нашу мадемуазель Виктуар. Она раз и навсегда определила свое место за спиной учителя.

— Нет, мой друг, вы положительно должны приехать в Петербург, хотя бы ради ваших столь близких друзей. А что касается путешествия, в коляске Семена Нарышкина вы не ощутите никаких неудобств пути. А сколько интереснейших разговоров мы с вами будем вести. Ну, соглашайтесь же, Дидро, соглашайтесь.

— Иван, итальяшка этот, Джузеппе, не заходил?

— Часа три, ваше сиятельство, во дворике сидит, вас дожидается. Я ему, что неизвестно, когда вернетесь, как временем своим располагать будете. А он на все — подожду. С места, так понимаю, не сойду, покуда графу свои референции не представлю.

— Ишь ты, как порядочный! Еще референции какие-то выдумал. Видно птицу по полету: жулик, и все тут. Зови его, да только с черного хода — чай, не почетный гость.

— Ваше сиятельство, я так безмерно счастлив возможностью снова вас видеть и представить мои рекомендации, которые, хочу надеяться, убедят вас в возможности принять меня на вашу службу, где я приложу все старания, чтобы быть полезным.

— Ну, застрекотал, как сорока. Уймись, братец. Референции твои мне не нужны для того дела, которое могу тебе поручить.

— О, ваше сиятельство, нет такого поручения, которого бы Джузеппе не сумел для вас выполнить. Вы сами убедитесь в этом, ваше сиятельство!

— Сказал, хватит! Не на флот тебя беру, не в армию. Дело у меня совсем иного, тонкого, свойства — разузнать про одну особу.

— Вам достаточно назвать ее имя, ваше сиятельство, и я…

— Нет у нее имени.

— Нет имени? Н…

— То-то и оно. Называют ее по-разному. Сама она под разными именами представляется, и никогда не известно, какое новое себе на завтра придумает.

— Она обманщица? Воровка?

— Она принцесса. И хватит с тебя, что зовет себя Елизаветой.

— Принцесса? Но какой короны?

— Время придет, узнаешь. А пока расскажу тебе все, что мне известно. Тем и довольствуйся.

— Я весь внимание, ваше сиятельство.

— И записывать ничего не смей. Дело тайное — бумаги здесь ни к чему. Так вот, этим ноябрем она приехала в Берлин и назвалась девицей Франк. Спутников не имела, багажа и денег тоже. Однако в гостинице остановилась самой лучшей. В журнале для приезжих отметилась, что приехала из Кельна. Поручителем своим назвала банкира Шумана из Данцига и еще барона Штерна с супругой из Кельна. О них все прознать следует. Найдешь ли людей нужных?

— Ваше сиятельство, самое большее через неделю вы будете знать о них решительно все. Банкиры повсюду связаны между собою. Если только ваша принцесса не лжет.

— Слова мне ее не нужны — только дела. Так вот, принцесса вскоре объявилась в Генте. У нее снова не было спутников, но появился внушительный багаж, дорогие туалеты и — деньги. Ее кредитором стал купеческий сын Ван Туре. Ходили слухи, что принцесса, назвавшаяся на этот раз девицей Шель, вступила с ним в связь. И это неважно, лишь бы выяснить, куда неожиданно выехала принцесса в сопровождении Ван Турса. Здесь есть другой след — у Ван Турса остались в Генте жена и его собственные неудовлетворенные кредиторы, которые наверняка пытаются его разыскать.

— Значит, Гент.

— Вовсе нет. Мне известно, что спустя самое короткое время бывшая девица Шель появилась в Лондоне под именем госпожи де Тремуйль. Ей был открыт кредит у лондонских банкиров. Она не стеснялась в расходах. Ее видели на скачках, гуляниях, в театрах. В частных домах она не появлялась и частных знакомств не заводила. Ее постоянно сопровождал Ван Туре, но уже под именем барона Эмбса, и вскоре в ее свите появился еще один банкир — барон Шенк. Дама внезапно выехала из Лондона вместе со всей своей свитой, и теперь ваше дело ее найти и дальше не спускать с нее глаз.

— Но сведения, которыми вы располагаете, ваше сиятельство, вы считаете безусловно достоверными? Ведь трудно себе представить, чтобы подобная безвестная особа оставалась в памяти людей. Вот если бы за ней велось наблюдение…

— А кто вам сказал, что оно не велось? Но теперь мои интересы разошлись с интересами тех, кто вел до сих пор сыск. К тому же я ставлю обязательное условие — никто не должен догадаться, что вы интересуетесь этой особой. Никто!

— Но это будет стоить лишних денег, ваше сиятельство.