— Покойная императрица-тетушка специально об этом позаботилась. Канцлер Воронцов вспоминал, что монеты все переливались, печати государственные переделывались, деловые бумаги с именем Иоанна Антоновича собирались и высылались в Сенат. Мало того, все манифесты, присяжные листы, церковные книги, формы поминовения особ царствующего дома в церквях, проповеди было приказано сжечь. А особо важные дела хранить за печатью и никогда в описях не применять титула и имени Иоанна Антоновича. Для них придумано было название: «дела с известным титулом».

— И всего этого Бестужеву кажется мало. У него родился собственный прожект?

— Да. Он предложил идею моего брака с бывшим императором.

— С бывшим императором? Для вас, государыня?

— Я наотрез отказала ему, Гришенька.

— Вот, значит, как обернулся канцлер.

— Он имел в виду объединение двух ветвей потомков государя Алексея Михайловича и уверял, что это никак не скажется на моем единовластии.

— Вот как. А то, что былой император отлично знает свое происхождение и свои права, то, что он постоянно кричит о них, что ему никто не сумеет заткнуть рта во дворце, как его ни сторожи, об этом Бестужев не говорил? Не знаю, говорил ли вам об этом Никита Иванович Панин?

— Значит, верно, что надо искать выход, Алексей Григорьевич, значит, не так уж и не прав старик Бестужев.

— Верно. Только выход должен быть другой, на который у него ни преданности вам, ваше императорское величество, ни смелости не хватит. Не ему о вас заботиться, не ему!

— Государыня! Государыня, у меня нет слов. Это ужасно. Ужасно и бессмысленно!

— О чем вы, граф? Прежде всего придите в себя? Вам дурно?

— Государыня, вы поручили мне опеку над бывшим императором Иоанном Антоновичем, и вот…

— С ним что-то случилось? Он бежал? Его пытались освободить? Он погиб?

— Государыня, это моя вина. Исключительно моя. Надо было внимательнее проверять караул, самому дознавать каждого офицера.

— Довольно, Панин. Я не хочу выслушивать ваши причитания, объясните толком, что произошло!

— Государыня! Иоанна Антоновича больше нет в живых…

— Так что же? В чем же причина вашего отчаяния? Я не понимаю вас, граф, вы стерегли или берегли бывшего императора, никому не нужного безумца с амбициями самодержца?

— Конечно, стерег, но как же плохо! Вы, государыня, с вашим человеколюбием никогда не простите мне моей оплошности!

— Граф, единственно чего я требую — связного рассказа о случившемся. Но вы вполне уверены, что Иоанна Антоновича нет в живых? Это единственно, что важно. Ваши сведения не могут оказаться слухом?

— Я сам видел несчастного — он зарублен десятком сабельных ударов. Это прямое и злодейское убийство, которого я не смог предупредить.

— И не должны были.

— Я не понимаю вас, ваше императорское величество.

— Я уверена, никто из офицеров не допустил никакого нарушения инструкций и все они точно соблюдали императорские предписания — разве не так? Но я жду сколько-нибудь связного рассказа.

— Государыня, это оказался заговор, и я обещаю вам, что расследую дело самым доскональным образом.

— Вас никто на это не уполномочивает, Панин. Объект ваших наблюдений перестал существовать, значит, вы просто освободились от лишней и не слишком приятной обязанности. Я благодарю вас, что вы так долго ее выполняли. Но где же ваш рассказ, граф?

— Государыня, все дело в том, что в гарнизоне Шлиссельбургской крепости оказался подпоручик Смоленского пехотного полка Яков Васильевич Мирович.

— Чин невысокий, но имя мне кажется знакомым.

— Откуда бы вы могли о нем слышать, ваше императорское величество! Он родился в Сибири, где отец его находился в ссылке.

— Значит, сын бунтовщика.

— И внук бунтовщика, государыня. Мировичи — богатые и знатные малороссийские дворяне, не признававшие московских государей. Достаточно сказать, что дед этого Мировича Федор изменил государю Петру Великому и переметнулся на сторону шведского Карла XII. После поражения Карла он вообще бежал в Польшу. Отец также неоднократно пробирался в Польшу, за что и был сослан в Сибирь.

— Да уж, такому человеку было не место в гарнизоне.

— Об этом следовало прежде всего позаботиться коменданту Бередникову, а он не только ничего не доложил мне о Мировиче, но еще и разболтал, что за узник содержится в крепости.

— Какое упущение! О Бередникове надо распорядиться. И все же, как мог проникнуть Мирович к Иоанну Антоновичу?

— Государыня, у него оказались подложные манифесты, и с помощью этих манифестов Мирович склонил на свою сторону всех солдат гарнизона, арестовал коменданта и потребовал выдачи узника.

— Но на сей счет пристава имели неукоснительные указания!

— Пристава и не собирались выполнять его приказа, но Мирович навел на крепость пушку. Сопротивление показалось бессмысленным, и тогда дежурный офицер в силу инструкции вбежал в помещение, где спал бывший император, и занес над спящим саблю.

— Только занес?

— Дело в том, что Иоанн Антонович тут же проснулся, схватился голыми руками за острие, и сабля переломилась. Тогда другому офицеру удалось нанести несколько ударов. Не знаю, сколько из них оказались роковыми. Бывший император изрублен в куски. Ваше императорское величество, я полностью признаю свою вину.

— Но Мирович схвачен?

— Само собой разумеется, а останки императора…

— Вы не должны о них думать, граф. Какой у нас сегодня день?

— Шестое июля, ваше императорское величество.

— Что ж, совсем не плохой день для нашей державы 6 июля 1764-го.

— Заглянуть к тебе, братец, решил: во дворце кругом уши, а вокруг нас с тобой и вовсе.

— Вот и ладно, Гриша. Да что ты смурной какой? Случилось что? С государыней?

— Сам не знаю, то ли случилось, то ли случиться может. Лучше скажи, плохо разве с Мировичем все получилось?