— Если вы имеете в виду прапорщика Преображенского полка некоего Ивашкина. Он действительно намеревался прибегнуть к радикальным мерам — убить и императрицу, и ее наследника.

— Прапорщик был один?

— Нет, в его намерении собирались принять участие сержант того же полка и камер-лакей арестованной правительницы принцессы Анны.

— Иными словами, доступ во дворец в той или иной форме был обеспечен, а для убийства, как вы сами знаете, вполне достаточно трех брави, лишь бы у них была решимость и знание обстановки. Позвольте, но среди противников Елизаветы, мне кажется, мелькнул и какой-то более высокий офицер?

— Да, подполковник Иосиф Батурин. Но его планы выглядели иначе. Резидент доносил, что он хотел уничтожить графа Алексея Разумовского и возвести на престол наследника. Самое подозрительное в этой истории, по мнению нашего корреспондента, слухи о том, что Батурин якобы передал великому князю написанную то ли на иностранном языке, то ли просто латинскими буквами записку, которая и была перехвачена.

— Иными словами, появились сторонники наследника престола.

— И их совсем не мало. По словам Бестужева, в Тайной канцелярии очень много дел об оскорбительных речах против императрицы и, прежде всего, ее фаворита. Ходят также такие разговоры, что императрица решила раздарить семейству Разумовских всю Россию, и поэтому от фаворита надо любой ценой избавляться.

— Но разве Елизавета, действительно, стала испытывать столь сильное влияние Разумовского?

— Нисколько. При дворе вообще заметили, что она стала обращать повышенное внимание на некоего корнета конной гвардии Никиту Панина. Интерес оказался взаимным, и окружение императрицы приложило немало усилий к тому, чтобы отправить молодого человека на дипломатическую службу. Ему устроили место посла в Дании, а затем поспешили отправить на ту же должность в Стокгольм.

— Так в чем же дело?

— Думается, преимущественно в количестве родственников Разумовского, решительно заполнивших русский двор. И ни один из них не остается обойденным ни чинами, ни огромными земельными наделами — за этим фаворит не устает следить, а посторонним подобное транжирство, естественно, бросается в глаза.

— Сам Бестужев настроен против Разумовского?

— И да, и нет, судя по его отзывам и поступкам. Но он счел нужным женить одного из своих сыновей на племяннице фаворита — Авдотье.

— Сын, по-видимому, в отца.

— Как раз наоборот, милорд. Он очень долго сопротивлялся, и только железная воля отца вынудила его согласиться на брак. Впрочем, безусловно неудачный.

— Как можно об этом судить?

— Молодой Бестужев сразу же начал ссориться с женой, даже, как толкуют в Петербурге, бить ее, и каждая подобная ссора становилась известной императрице, что, естественно, вызывало ее недовольство. Вряд ли Бестужев-старший нуждается в подобных семейных осложнениях.

— Зная характер собственного сына, он, действительно, поступил неосмотрительно. Молодой человек служит?

— В том-то и дело, что нет. Его вполне удовлетворяют средства, доставшиеся от родителей.

— С рождением первого ребенка все скорее всего уладится.

— Если такое рождение будет иметь место. Молодая графиня потребовала немедленного развода, и дядя-фаворит как будто принимает ее сторону.

— На что же рассчитывал Бестужев?

— Думается, исключительно на увеличение богатств своей семьи.

— Это по-прежнему имеет для нее значение?

— Даже больше, чем прежде. Из меркантильных соображений канцлер приостановил даже строительство великолепной церкви в Москве, которую в свое время решил воздвигнуть в честь восшествия на престол Елизаветы.

— Неосторожный шаг! Надеюсь, вы не забываете напоминать нашему министру о необходимости щедрых подарков канцлеру?

— Бестужев и так продолжает оставаться нашим сторонником, милорд.

— Хорошие подарки никогда не вредили дружеским отношениям, Гарвей. Запомните это исходное правило дипломатической жизни — оно вас никогда не подведет. А что касается Бестужева, обратите внимание, с какой непревзойденной ловкостью он умеет готовить выгодные для России союзы. Хочу напомнить — это по его совету был поддержан русскими войсками дядя нынешнего наследника, Адольф Фридрих Голштинский, оказавшийся в результате объявленным наследником шведского престола. Возобновленное и подтвержденное родство со шведской короной! Подобную комбинацию непросто задумать и еще труднее осуществить.

— Когда же вы умерите свое рвение, Бестужев! Который день подряд добиваетесь меня с докладом, и каждый раз это сущие пустяки, которыми вполне могут заниматься ваши приказные. Вы хотите убедить меня в своем усердии престолу — что ж, пока я верю в него. Но чем решили вы меня отвлечь от моих занятий на этот раз? И не тратьте времени попусту!

— Ваше императорское величество, я должен повиниться в нарушении мною всех дипломатических правил — мною вскрыты депеши господина маркиза де ла Шетарди.

— Вот те раз! Значит, правда. Маркиз сей час от меня пошел, от злобы позеленел, руки так и летают, губы дрожат.

— Есть от чего дрожать, ваше императорское величество! Наконец-то вы узнаете его истинное лицо.

— Да ты что, граф? Шутка ли депеши посла вскрывать! Лесток и тот, даром что маркиза недолюбливает, чуть не криком кричит, всеми бедами грозится. Так что ж делать-то теперь будешь, канцлер?

— Ваше величество, прежде всего прошу ознакомиться с содержанием депеш.

— Нет уж, голубчик мой! Кабы ты одной мне сообщил, что в них, а то так — перед всем белым светом. Неуместно императрице в такие игры играть. И близко ко мне с ними не подходи!

— Ваше величество, умоляю — речь идет о вас и только о вас. Вы не можете не знать, что на самом деле думает о вас этот двуликий Янус, прикидывающийся вашим покорнейшим слугой.

— Обо мне? Как обо мне? С какой такой стати?

— Маркиз осмеливается рассуждать о вас не только как о монархине, но и как об особе женского полу с совершенно непристойными примечаниями, да кстати и о приближенных к вам особах.

— Вона как! Чего это он разосмелился так? Подай сюда. Тебе чего, Мавра Егоровна?

— Лесток пришел, государыня. Видел, что Бестужев в личные апартаменты прошел, хочет в его присутствии с тобой объясниться. Насчет депеш-то этих, не путем вскрытых.

— А кто он такой, твой Лесток, чтобы по первому своему желанию к императрице входить? Это императрица пожелать может его видеть, а его дело сидеть да ждать, когда нужда такая придет. Коли придет. Как пришел к тебе, Мавра Егоровна, так и отправляться с Богом может. Волю какую все взяли!

— Государыня-матушка, вот и Алексей Григорьевич сказывал, что сей час к тебе поспешит, только разговор с маркизом кончит, успокоит его, улестит.

— И графу Разумовскому пошли сказать, что занята, что недосуг лясы с ним точить. Если что, за обедом потолкуем.

— Да что ты, матушка-государыня, как я Алексею Григорьевичу такое вымолвлю — язык ведь не повернется.

— Так что — тебе моя воля не закон? И ты умничать вздумала? Все до обеда подождете — дотерпите. Не видишь, с канцлером у меня тут государственные дела. Ступай, графиня, нечего зря притолоку-то подпирать, и так крепкая. Без тебя устоит. Где твои бумаги, Алексей Петрович?

— Ваше императорское величество, не смея занимать вашего драгоценного времени чтением маловажных подробностей, я заложил места, неопровержимо свидетельствующие…

— Знаю, какие места найдешь — не ошибешься. Ах, вот: «Любовь ее — самые безделицы, а прежде всего перемены туалета по четыре-пять раз в день повторенные». Сосчитал, значит! «…Не имея подлинного вкуса, Елизавета…» Ишь ты, даже без титула обходится, почтения не оказывает. «…Возмещает его пышностью и яркостью цветов, делающей ее похожей на заморскую птицу». Ах ты, кавалер распрекрасный, тебе только и ценить, а императрице Российской на твой солдатский вкус и одеваться.