Выбор Хобсона. Все пути прокляты.

– Выходи, – наконец произнес мистер Грей голосом Джоунси. – Я не буду тянуть. Все сделаю быстро. Не хочешь же ты поджариться там… Или хочешь?

Но Джоунси уже разглядел письменный стол, стоявший перед окном, стол, которого и в помине не было, когда он впервые оказался в этой комнате. До того, как он уснул, тут возвышалось обыкновенное, ничем не примечательное изделие какой-то захудалой мебельной фабрички, из тех, что обычно покупают для небогатых фирм. В какой-то момент, он не мог вспомнить точно, в какой именно, на столе появился телефон, простой, без наворотов, черный аппарат, такой же утилитарный и скромный, как сам стол.

Но теперь на его месте оказалось дубовое шведское бюро с выдвижной крышкой, копия того, что красовалось дома, в его бруклинском кабинете. И телефон другой: синий «Тримлайн», похожий на тот, что стоит в его университетском офисе. Джоунси стер со лба теплый, как моча, пот и только сейчас заметил, что именно коснулось макушки, когда он вставал.

Ловец снов.

Ловец снов из «Дыры в стене».

– Обалдеть, – прошептал Джоунси. – Похоже, я устраиваюсь с удобствами.

Ну разумеется, почему бы нет? Даже заключенные в камерах смертников стараются украсить свое последнее пристанище. Но если он может перенести сюда бюро, Ловец снов и даже телефон, возможно…

Джоунси закрыл глаза, сосредоточился и попытался представить свой кабинет в Бруклине. Удалось это не сразу, потому что возник непрошеный вопрос: как это может получиться, если все воспоминания остались за дверью? Но он тут же сообразил, что все проще простого: воспоминания по-прежнему в его голове, им просто некуда деваться. Коробки на складе – это всего-навсего то, что Генри назвал бы «овеществлением», способом представить все то, к чему получил доступ мистер Грей.

Не важно. Направь все внимание на то, что надлежит сделать. Кабинет в Бруклине. Постарайся увидеть кабинет в Бруклине.

– Что ты делаешь? – всполошился мистер Грей. Куда подевалась елейная самоуверенность тона? – Какого хрена ты там вытворяешь?

Джоунси усмехнулся на это «какого хрена», просто удержаться не смог, но не подумал отвлечься. Не только обстановка, но и стены кабинета… вон там… у двери, ведущей в крохотную ванную… да, вот он! Термостат фирмы «Ханиуэлл». И что он должен сказать? Какое-то волшебное слово вроде «сезам, откройся»?

Да.

По-прежнему не открывая глаз, с легкой улыбкой на залитом потом лице, Джоунси прошептал:

– Даддитс…

И, распахнув глаза, уставился на грязную обшарпанную стену.

На которой висел термостат.

– Прекрати! – завопил мистер Грей, и Джоунси в который раз поразился до боли знакомым звукам: все равно что слушать магнитофонную запись одной из собственных, хотя и довольно редких истерик (катализатором обычно служила возмутительная свалка в чьей-нибудь детской). – Немедленно прекрати! Это должно прекратиться!

– Поцелуй меня в задницу, красавчик, – ответил Джоунси. Сколько раз его малыши мечтали сказать отцу что-то вроде этого, когда тот начинал возникать.

Но тут его посетила гнусная мыслишка. Он скорее всего никогда больше не увидит свою двухэтажную квартиру в Бруклине, но если и увидит, то глазами, принадлежащими мистеру Грею. Щека, которую чмокают ребятишки (Ой, царапает, папа! – наверняка пожалуется Миша), теперь будет щекой мистера Грея. Губы, которые целует Карла, тоже будут не его. Мистера Грея. А в постели, когда она сжимает его и вводит в…

Джоунси вздрогнул, потянулся к термостату, с удивлением отмечая, что предельная цифра шкалы – сто двадцать. Должно быть, единственный в своем роде.

Он немного повернул переключатель влево, с облегчением ощутил струю прохладного воздуха и подставил ей разгоряченное лицо. И заметил высоко на стене вентиляционную решетку. Еще один приятный сюрприз.

– Как ты это делаешь? – прокричал мистер Грей из-за двери. – Почему твое тело отталкивает байрум? Как ты вообще оказался там?

Джоунси расхохотался. Просто не смог удержаться.

– Прекрати, – произнес мистер Грей. Ледяным голосом. Тем самым, которым Джоунси предъявлял ультиматум Карле: лечение или развод, солнышко, выбирай. – Я могу не просто повысить температуру, но и сжечь тебя. Или заставить тебя ослепнуть.

Джоунси вспомнил ручку, торчавшую из глаза Энди Джанаса, ужасный звук лопающегося глазного яблока… и зябко передернул плечами. Однако мистер Грей явно блефовал, и Джоунси не собирался попадаться на удочку. Ты – последний, а я – твоя система доставки. И ты не посмеешь ее уничтожить. Во всяком случае, пока не выполнишь свою миссию.

Он медленно подступил к двери, напоминая себе о необходимости держать ухо востро, потому что, как сказал Горлум о Бильбо Баггинсе, «хитрая это штука, прелесть моя, да, очень хитрая».

– Мистер Грей! – тихо окликнул он.

Нет ответа.

– Мистер Грей, какой вы сейчас? И какой – на самом деле? Не такой серый? Чуть розовее? И на руках еще пара пальцев? Немного волос на голове? Пытаетесь отращивать пальцы на ногах и гениталии?

Нет ответа.

– Начинаете вживаться в мой образ, мистер Грей? Думать, как я? И это вам не нравится, верно? Или уже нравится?

Ответа все не было, и Джоунси сообразил, что мистер Грей ушел. Повернувшись, он поспешил к окну, на ходу отмечая все новые изменения: литография Карриера и Айвза на одной стене, репродукция Ван Гога на другой: «Ноготки», рождественский подарок Генри, и магический хрустальный шар, всегда стоявший у него на столе дома. Но Джоунси почти не обратил внимания на все эти вещи. Ему не терпелось узнать, что задумал мистер Грей и что так его отвлекло.

Оказалось, что внутренность грузовика разительно изменилась. Вместо обычного унылого буро-оливкового пикапа, выданного правительством Энди Джанасу (планшетка с бумагами и бланками на пассажирском сиденье, квакающая рация под приборной доской), на шоссе красовался роскошный «додж рэм» с шикарным кузовом, сиденьями, обтянутыми серым велюром, и приборной доской, усеянной кнопками и ручками управления, как у реактивного лайнера «лир». Наклейка на «бардачке» гласила: Я ЛЮБЛЮ СВОЕГО БОРДЕР-КОЛЛИ. Вышеупомянутый бордер-колли мирно спал под пассажирским сиденьем, подвернув под себя хвост. Кобеля звали Лэд. Джоунси чувствовал, что может узнать имя и судьбу хозяина Лэда, но зачем ему это? Где-то к северу от их нынешнего местонахождения остался сброшенный с дороги армейский грузовик Джанаса, а рядом валялся труп водителя этой машины. Джоунси понятия не имел, почему пощадили колли.

Но тут Лэд поднял хвост, громко пукнул, и Джоунси все понял.

Он обнаружил, что, глядя в окно офиса братьев Трекер и сосредоточившись, может смотреть на мир собственными глазами. Снег повалил еще гуще, но, как и армейский пикап, «додж» был полноприводным и упрямо продвигался вперед. Мимо пролетали огни фар: караван армейских машин шел в обратную сторону, на север, к Джефферсон-трект. Джоунси успел заметить блеснувшую в снегу светоотражающую табличку: белые буквы, зеленый фон: ДЕРРИ: СЛЕДУЮЩИЕ ПЯТЬ ПОВОРОТОВ. Городские снегоочистители, вероятно, уже прошли, и хотя движения почти не было – в такой час шоссе обычно пустело даже при ясной погоде, – заносы успели убрать. Мистер Грей увеличил скорость до сорока миль в час. Они миновали три поворота, которые Джоунси помнил с детства (Канзас-стрит, аэропорт, Апмайл-Хилл, Строфорд-парк), и машина замедлила ход.

Внезапно Джоунси все понял.

Он взглянул на коробки, которые успел затащить сюда, почти все с пометкой ДАДДИТС, остальные с надписью ДЕРРИ. Эти он успел захватить в последний момент. Мистер Грей воображает, что все необходимые воспоминания – вернее, необходимая информация – остались у него, но если Джоунси правильно сообразил, куда они едут (а это вполне логично), мистера Грея ждет сюрприз. Джоунси не знал, то ли бояться, то ли радоваться, и вдруг понял, что испытывает и страх, и радость одновременно.