Генри обошел дом, стараясь ступать в колею, оставленную «арктик кэт».

Дверь в сарай тоже была открыта. И Генри увидел Джоунси, да, ясно как день, Джоунси, замершего на пороге, прежде чем выкатить снегоход, Джоунси, небрежно державшегося за косяк, Джоунси, прислушивавшегося… к чему?

Ни к чему. Ни карканья ворон, ни трескотни сорок, ни перестука дятлов, ни перебранки белок. Только шум ветра, и случайное «плюх» снежного комка, сползающего с ветки сосны или ели. Животные ушли, покинули здешние места, словно спасались от бедствия.

С минуту он стоял, не двигаясь с места, вызывая в памяти картинки всего, что было в сарае. У Пита это вышло бы лучше – закрыл бы глаза, покачал указательным пальцем и сказал бы, где что лежит до последней коробочки с гайками, – но сейчас Генри сможет обойтись и без способностей Пита. Он был здесь только вчера, искал, чем открыть заевшую дверцу кухонного шкафа. А значит, он видел то, что ему сейчас нужно.

Генри сделал несколько быстрых вдохов-выдохов, проветривая легкие, зажал рукой в перчатке нос и рот и вошел. Немного подождал, пока глаза привыкнут к полумраку. Лучше избежать неприятных сюрпризов.

Когда зрение восстановилось, Генри пересек пустое пространство, где прежде стоял снегоход. На полу ничего не было, кроме причудливого рисунка масляных пятен, но на зеленом брезенте, служившем чехлом снегохода и брошенном в угол, уже появились красновато-золотистые дорожки.

Верстак превратился в свалку – коробки с тщательно рассортированными гвоздями и гайками перевернуты, старый мундштук, принадлежавший Ламару Кларендону, валяется на полу разбитый, все ящички выдвинуты и так оставлены. Кто-то, Бивер или Джоунси, пронесся сквозь сарай ураганом, что-то выискивая.

Это был Джоунси.

Да. Генри, возможно, никогда не узнает, как все происходило, но это был Джоунси, он знал, и для него, по-видимому, было крайне важно найти что-то. Интересно, нашел ли он? Наверное, Генри и этого не узнает. Ему самому понадобится то, что висит на гвозде, в дальнем углу комнаты, над грудой банок с красками и пульверизаторов.

Все еще закрывая рукой рот и нос, задерживая дыхание, Генри пробрался к заветному гвоздю, на котором болтались три-четыре респиратора, обычно употреблявшихся при покраске. Эластичные тесемки растянулись, сами респираторы пожелтели. Он схватил сразу все и повернулся как раз вовремя, чтобы заметить какое-то движение за дверью. Генри сдержал крик, но сердце ушло в пятки, и он вдруг почувствовал, что задыхается. Ничего не видно, наверное, просто игра воображения. Но нет… что-то все-таки там было. Свет проникал сквозь открытую дверь, сквозь грязное оконце, вроде бы все видно, но сейчас Генри в буквальном смысле слова боялся собственной тени.

Он выскочил из сарая в четыре прыжка, стискивая в кулаке респираторы, задерживая дыхание, пока не сделал несколько шагов по заснеженной тропинке, и только тогда позволил себе набрать воздуха в легкие. И тут же согнулся, упершись ладонями в бедра. Перед глазами плясали крохотные черные точки.

С востока донесся отдаленный треск выстрелов. Не ружья: слишком четко и быстро, как перестук пишущей машинки. Автоматы или пулеметы. В мозгу у Генри возникла картина, ясная, как воспоминание о струйке молока, ползущей по подбородку отца, или Барри Ньюмене, рванувшем из его офиса с такой скоростью, словно к пяткам прицепили ракеты. Он увидел оленей и енотов, куропаток и диких собак, кроликов, которых косили сотнями и тысячами в тот момент, когда они пытались покинуть то, что в их представлении было зачумленной зоной. Видение причинило неожиданно острую боль, проникая глубоко к тому месту, что еще не успело умереть и, как выяснилось, только дремало. К месту, так трагически отозвавшемуся на плач Даддитса пронзительной высокой нотой, от которой голова, казалось, вот-вот взорвется.

Генри выпрямился, заметил свежую кровь на перчатке и яростно выругался. Он прикрыл нос и рот, раздобыл респираторы и намеревался надеть не меньше чем пару, когда войдет в «Дыру в стене», но совершенно забыл о ране на бедре, полученной при аварии «скаута». Если грибок и в самом деле распространял инфекцию, значит, его песенка спета. Впрочем, и все предосторожности скорее всего бесполезны.

Генри представил табличку, с которой кричали большие красные буквы:

Он невесело усмехнулся и направился к дому. Что ж, так или иначе, он все равно не собирался жить вечно.

С востока все доносились и доносились выстрелы.

Снова поднявшись на крыльцо, Генри без особой надежды полез в карман за платком… и не нашел. Вот вам преимущества лесной жизни: мочиться где попало и сморкаться прямо в снег, без всяких платков. Отчего-то именно в возможности вести себя по-дикарски мужчины находили особенное удовольствие. Когда задумаешься о таком, кажется просто неслыханным чудом, что женщины вообще способны любить лучших из них, не говоря уже об остальных.

Он снял пальто, рубашку, белье с подогревом и остался в выцветшей футболке с эмблемой бостонских «Ред сокс» и надписью «ГАРСИАПАРРА 5» на спине. Генри стащил и ее, свернул лентой и обвязал вокруг вымазанной засохшей кровью дыры на джинсах, снова подумав, что запирает конюшню после того, как лошадь увели. Все же приходится затыкать щели, верно? И не рисковать попусту. Еще существуют основы, на которых держится жизнь. Даже если бег этой жизни вот-вот оборвется.

Он снова натянул одежду на покрытые гусиной кожей плечи и приладил сразу два респиратора. И решил было прикрыть еще двумя уши, но представил, как тесемки перекрещиваются на затылке, словно ремни кобуры, и расхохотался. Что еще? Упрятать под оставшуюся маску глаза?

– Если оно меня достанет, значит, достанет, – сказал он вслух, но тут же напомнил себе, что лишняя осторожность не помешает, лишняя осторожность еще никого не убила, как говаривал старый Ламар.

Даже за то короткое время, что Генри провел в сарае, грибок (или плесень, или что еще там) заполонил дом. Под ним не было видно ковра. На диване, на стойке между кухней и столовой, на табуретках у стойки виднелись красно-золотистые островки. Извилистые капилляры пуха сбегали по ножке стола, словно повторяя след чего-то пролитого, и Генри вспомнил, как собираются муравьи на крупицах рассыпанного сахара. Но самым неприятным была поросшая красно-золотым мхом паутина, свисавшая с потолка над ковром навахо. Несколько секунд Генри сосредоточенно рассматривал ее, прежде чем сообразил, что это – Ловец снов Ламара Кларендона. Генри не думал, что когда-нибудь узнает, что же здесь все-таки произошло, но в одном можно быть уверенным: на этот раз Ловец поймал в свои сети настоящий кошмар.

Надеюсь, ты не собираешься заходить сюда? Особенно теперь, когда увидел, как это быстро растет? Джоунси вроде был в порядке, когда проезжал мимо, но на самом деле это не так, и ты это понимаешь. Успел почувствовать. Итак… ты ведь не собираешься заходить сюда, верно?

– Собираюсь, – сказал Генри. При каждом слове двойной горб респиратора вздувался и опадал. – Если меня скрутит… что ж, придется покончить с собой… раньше, чем планировалось.

И хохоча, как Стабб в «Моби Дике», Генри шагнул за порог.

Колонии грибка за единственным исключением напоминали тонкие ровные коврики и поросшие плесенью кочки. Исключение Генри увидел перед дверью ванной, где горбился настоящий холм, взобравшийся на дверь, опушивший косяки на высоте приблизительно четырех футов. Это неряшливое нагромождение, похоже, появилось на каком-то сероватом, губчатом веществе. Странная губка, тянувшаяся к гостиной, раздваивалась, образуя нечто вроде буквы V, что неприятно напомнило Генри о раскинутых ногах. Словно кто-то умер прямо в дверях ванной, и грибок вырос на трупе.