– Прекрасно. – Курц со вздохом облегчения обмяк в своей качалке. Отдышавшись, он снова вытащил сигареты, заглянул внутрь и протянул пачку Оуэну: – Составите компанию?

– Не сейчас, босс, – покачал головой Оуэн.

– Тогда проваливайте. Если так уж необходимо, катитесь в лазарет и попросите снотворного.

– Вряд ли. – Оуэн встал. Он с удовольствием бы последовал совету: неплохо бы забыться. Но не сделает этого. Уж лучше бессонница.

– Как хотите. Давайте-ка отсюда. – Курц проводил его до двери и неожиданно окликнул: – Да, Оуэн!

Андерхилл повернулся, продолжая тянуть язычок «молнии». На улице бушевал ветер, с каждой минутой набиравший силу. Не то что сравнительно безвредный «Альберта Клиппер», промчавшийся утром.

– Спасибо, – сказал Курц. Огромная, картинно-прозрачная слеза выкатилась из левого глаза и поползла по щеке. Курц, казалось, ничего не заметил. В этот миг Оуэн любил и жалел его. Несмотря ни на что. Несмотря на то что видел насквозь. – Спасибо, друг.

Генри стоял под густыми хлопьями снега, повернувшись спиной к ветру и время от времени поглядывая на «виннебаго», ожидая, пока появится Андерхилл. Теперь он остался один: непогода загнала остальных в амбар, где имелся обогреватель. В тепле слухи распространяются куда быстрее. Лучше слухи и гипотеза, чем правда.

Он поскреб ногу, понял, что делает, и обернулся. Никого: ни заключенных, ни охранников. Несмотря на обвальный снегопад, в лагере было светло, как днем, и видимость во всех направлениях была одинаково хорошей. Но пока, во всяком случае, он один.

Генри нагнулся, развязал узел футболки, защищавшей рану на бедре, и пошире развел дыру на джинсах. Солдаты, задержавшие его, уже делали то же самое в кузове грузовика, где, кроме него, находилось пятеро пленных (по пути к Госслину им попалось еще трое). Тогда он был чист. А сейчас…

Тонкая полоска красного кружева махрилась в рваной ране. Не знай он, что это такое, наверняка принял бы за просочившуюся кровь.

Байрум, подумал он. А, хрен моржовый! Вот и все. Прощайте, милые подружки, где бы вы ни были.

В глаза ударила короткая вспышка света. Генри выпрямился и увидел, как Андерхилл закрывает дверь «виннебаго». Генри наспех обмотал ногу и шагнул к изгороди. Голос в голове спрашивал, что он сделает, если окликнет Андерхилла, а тот пройдет мимо. Голос также хотел знать, действительно ли Генри намерен выдать Джоунси.

Генри сосредоточенно наблюдал, как Андерхилл, пригнув голову в тщетной попытке защититься от ветра и снега, шагает к нему в режущем глаза сиянии прожекторов.

Дверь захлопнулась. Курц долго смотрел на нее, раскачиваясь и дымя сигаретой. Удалось ли ему провести Оуэна? Чему из всего, что он наплел, Андерхилл поверил? Нужно отдать должное, Оуэн умен, наделен прирожденной способностью к выживанию, хотя несколько идеалистичен по натуре… и все же Курц был почти уверен, что купил Оуэна, купил с потрохами. Потому что в конце концов каждый верит тому, чему хочет верить. Джон Диллинджер, этот самый подлый и коварный из головорезов тридцатых, и тот отправился в «Байограф тиетр» под ручку с Анной Сейдж. Спектакль назывался «Манхэттенская мелодрама», а по окончании федералы пристрелили Диллинджера в переулке возле театра, как бешеного пса, каковым он, впрочем, и был. Анна Сейдж тоже верила в то, чему хотела верить, но ее в два счета депортировали обратно в Польшу. Глазом моргнуть не успела.

Завтра никто не уйдет из магазина Госслина, кроме нескольких избранных: двенадцати мужчин и двух женщин, составляющих элитную группу «Империэл Вэлли». Оуэна Андерхилла среди них не будет, хотя все могло быть иначе. Пока Оуэн не вздумал транслировать голоса серых человечков по общему каналу, Курц был уверен, что возьмет его с собой. Но все меняется. Так сказал Будда, и на этот раз старый желтомордый язычник изрек истину.

– Ты подвел меня, дружище, – сказал Курц. Он опустил маску, когда закурил, и сейчас она при каждом слове билась о морщинистую шею. – Ты подвел меня.

Курц спустил промах Оуэна Андерхилла в первый раз. Но простить дважды?!

– Никогда, – проговорил Курц. – Никогда в жизни.

Мистер Грей загнал снегоход в овраг, на дне которого протекал маленький замерзший ручей, и проехал вдоль него последнюю милю до шоссе I-95. В двух-трех сотнях ярдов от огней армейских грузовиков (таковых осталось совсем немного, да и те плелись еле-еле) Грей остановился, ровно настолько, чтобы обыскать ту часть разума Джоунси, до которой он сумел (оно сумело) добраться. Миллионы файлов информации просто не поместились в крохотную твердыню офиса Джоунси, и мистер Грей достаточно легко обнаружил то, что искал. У фары снегохода не было выключателя, поэтому мистер Грей спустил ноги Джоунси на землю, поискал камень, поднял его правой рукой Джоунси и расколотил стекло. Свет погас. Потом мистер Грей вновь сел в седло и продолжил путь. Бензина почти не осталось, но особого значения это не имело: машина свою службу сослужила.

Проходившая вдоль шоссе труба, в которую был заключен ручеек, оказалась достаточно просторной для снегохода, но не для снегохода с водителем. Мистер Грей снова спешился, и, стоя возле снегохода, включил зажигание и подтолкнул машину вперед. Она прошла не более десяти ярдов, прежде чем заглохнуть, но и этого оказалось достаточно. Теперь ее не увидят с воздуха при рекогносцировке на малых высотах, даже если снег прекратится.

Мистер Грей заставил Джоунси подняться на насыпь. Он остановился у самых столбиков ограждения и лег на спину. Здесь он был более или менее защищен от ветра. Физические усилия привели к небольшому выбросу эндорфинов, и Джоунси чувствовал, что похититель смакует их, наслаждается так, как сам Джоунси наслаждался бы коктейлем или горячим кофе после футбольного матча в прохладный октябрьский денек.

Он осознал – без удивления, – что ненавидит мистера Грея.

Но тут мистер Грей как сущность – как нечто, что можно реально ненавидеть – опять исчез, вытесненный облаком, которое Джоунси впервые наблюдал в охотничьем домике, когда голова серого создания взорвалась. Оно куда-то отправлялось, как в тот раз, когда искало Эмила Дога. Тогда ему был нужен Бродски, потому что в файлах памяти Джоунси не имелось упоминаний о том, как завести снегоход. Теперь ему понадобилось что-то еще. Должно быть, поджидает, кто бы его подвез. Что ж, вполне логичное предположение.

А что осталось? Что осталось охранять офис, где корчились последние клочки Джоунси – Джоунси, выброшенного из собственного тела, как мусор из кармана? Облако, разумеется; та субстанция, которую вдохнул Джоунси. Штука, которая должна была убить его, но по какой-то причине не убила.

Облако не обладало способностью думать. В отличие от мистера Грея. Хозяин дома (теперь уже не мистер Джоунс, а мистер Грей) удалился, отдав жилье на попечение термостатов, холодильника и плиты. А в случае беды включится детектор дыма и сигнализация автоматически наберет номер полицейского участка.

Все же, поскольку мистер Грей убрался, Джоунси мог выйти из офиса. Не затем, чтобы вернуть власть: если он хотя бы попытается, красное облако немедленно его заложит, и мистер Грей тут же примчится из своей разведывательной экспедиции. Тогда Джоунси почти наверняка схватят, прежде чем он успеет ретироваться под защиту офиса братьев Трекер, с его доской объявлений, пыльным полом и единственным, заросшим грязью оконцем в мир… только на нем до сих пор виднелись четыре чистых полумесяца, верно ведь? Четыре отпечатка, в тех местах, где четверка мальчишек прислонялась лбами к стеклу, пытаясь разглядеть прикнопленную к доске фотографию: Тина Джин Шлоссингер с поднятой юбчонкой.

Нет, вернуть власть никак не удастся, и как это ни горько, придется смириться.