Генри с величайшей осторожностью просунул руку между проволокой. Но Андерхилл, не шевелясь, бесстрастно уставился на нее, и Генри втянул руку в свой новообретенный мир, чувствуя себя идиотом и ругая себя за это последними словами. Можно подумать, они на званом обеде и его только что, как говорится, осадили.

Андерхилл учтиво кивнул, словно они в самом деле были на званом обеде, а не среди снежных смерчей, в режущем глаза сиянии.

– Вы знаете мое имя, потому что присутствие пришельцев в Джефферсон-трект вызвало телепатический эффект низкого уровня, – улыбнулся Андерхилл. – Звучит глупо, когда выскажешь это вслух, верно? Но ничего не поделаешь. Однако воздействие преходяще, вполне безвредно и слишком слабое, чтобы годиться для чего-то, кроме карточных игр, а мы сегодня слишком заняты, чтобы тратить время на подобные глупости…

Язык Генри наконец обрел подвижность.

– Вы вряд ли явились сюда в метель только потому, что я знал ваше имя, – сказал Генри. – Скорее потому, что я знал имя вашей жены. И дочери.

Улыбка Андерхилла не изменилась.

– Может, и так. В любом случае предлагаю разойтись и отдохнуть. День выдался долгий и трудный.

Он зашагал вдоль изгороди, в направлении припаркованных трейлеров и прицепов, Генри едва поспевал за ним, хотя приходилось напрягать силы: снегу намело не меньше, чем с фут, и никто не утоптал его с этой стороны. Со стороны мертвых.

– Мистер Андерхилл! Оуэн! Остановитесь на секунду и послушайте. Мне нужно сказать вам что-то важное.

Андерхилл продолжал идти по своей стороне изгороди (которая тоже была стороной мертвецов, неужели Андерхилл не знал?), низко наклонив голову, сохраняя прежнюю вежливую ухмылочку. И самое ужасное, что Андерхилл хотел остановиться. Беда в том, что Генри до сих пор не дал ему повода это сделать.

– Курц безумец, – сказал Генри. Он по-прежнему не отставал, хотя уже начинал задыхаться. Измученные ноги молили о пощаде. – Но хитер, как лис.

Андерхилл вышагивал, как автомат: голова опущена, идиотская маска улыбки на месте. Мало того, он прибавил скорости. Того и гляди, Генри придется бежать, чтобы поспеть за ним. Если он еще в состоянии бежать.

– Вы поставите нас под пулеметы, – говорил, задыхаясь, Генри. – Тела сбросят в амбар, польют бензином, возможно, из колонки старика Госслина, зачем тратить государственные запасы… и потом… пуф!..все уйдем с дымом, две сотни… четыре сотни… и запах… как от адского барбекю.

Улыбка Андерхилла растаяла, и он помчался вперед. Генри неведомо откуда обрел способность семенить. Жадно втягивая воздух, он прокладывал путь сквозь доходившие до колен сугробы. Ветер полосовал его исхлестанное лицо. Как кинжалом.

– Но, Оуэн… это ведь вы, правда?.. Оуэн… помните старую песенку: «У кошек много блошек, а у блошек больших – много блошек-крошек. И все грызут друг друга»… и так далее, и тому подобное, до бесконечности… так это о нас и о вас, потому что у Курца есть свой подручный… по-моему, Джонсон, верно?

Андерхилл уколол его взглядом, но не сбавил шага. Но Генри упрямо тащился следом, хотя чувствовал, что больше не выдержит. В боку кололо. Он был залит потом и изнывал от жары.

– Это… должны были поручить вам… вторая часть зачистки… «Империэл Вэлли»… кодовое название… что-то значит для вас?

Судя по всему, ничего не значит. Курц, должно быть, не сказал Андерхиллу об операции, цель которой – уничтожить почти всю Блю-группу. Оуэн понятия не имел об «Империэл Вэлли», и теперь к колотью в боку прибавилась стальная полоса вокруг груди, сжимавшаяся все сильнее.

– Остановитесь… Иисусе… Андерхилл… не могли бы вы…

Но Андерхилл, казалось, не слушал его. Андерхилл хотел сохранить последние иллюзии, и его нельзя было за это судить.

– Джонсон… еще несколько человек… по крайней мере одна женщина… и вы могли быть тоже, если бы не сплоховали… переступили черту… это он так думает… и не в первый раз переступили… в каком-то месте… вроде Босса Новы…

Еще один пронизывающий взгляд. Прогресс? Возможно.

– В конце… думаю, даже Джонсона прикончат… останется в живых только Курц… остальные… ничего, кроме груды пепла и костей… ваша гребаная телепатия… не подсказала вам… Правда… милый салонный трюк… чтение мыслей… даже не… почесались… Проворонили…

Бок прострелило болью до самой подмышки. Земля ушла из-под ног, и Генри, взмахнув руками, ничком повалился в снег. Легкие разрывало от недостатка воздуха. Он жадно вдохнул, набрав в рот пригоршню ледяной пудры.

Отплевываясь и мотая головой, Генри встал на колени, как раз вовремя, чтобы увидеть, как спина Андерхилла исчезает за клубящейся белой стеной. Не зная, что еще сказать, но понимая, что это последний шанс, Генри завопил:

– Вы пытались помочиться на зубную щетку мистера Рейплоу, а когда так и не смогли, разбили блюдо! Разбили их блюдо и смылись! Совсем как сейчас, трус стебаный! Удираете? Ну и катитесь…

Спина, уже едва видная за клубящейся белой стеной, замерла. Оуэн Андерхилл остановился.

Мгновение-другое он так и стоял спиной к Генри, который, задыхаясь, упал на колени в снег. По красному лицу текли струи талой воды. Какой-то частью сознания он отметил, что царапина, в которой рос байрум, начала чесаться.

Наконец Андерхилл повернулся и пошел назад.

– Откуда вы знаете о Рейплоу? Телепатия слабеет. Проникнуть так далеко вы не могли.

– Я знаю многое, – сказал Генри, поднимаясь, но тут же схватился за грудь в очередном приступе кашля. – Потому что во мне многое заложено. Я другой. Я и мои друзья, мы другие. Нас было четверо. Двое мертвы. Я здесь. Четвертый… Мистер Андерхилл, четвертый – ваша проблема. Не я, не люди, которых вы содержите в коровнике, не ваша Блю-группа, не подручный Курца, не «Империэл Вэлли». Только он.

Генри боролся с собой, не желая произносить имя. Джоунси, самый близкий ему из всех. Бивер и Пит были чудесными парнями, но только с Джоунси они мыслили одними и теми же категориями. В одном направлении. Только с ним он мог беседовать без слов. Только Джоунси был способен видеть линию и одновременно уноситься мечтами за любые границы и пределы. Но Джоунси больше нет, так ведь? Генри был в этом твердо уверен. В тот момент, когда красно-черное облако промчалось мимо, он еще существовал, вернее, не он, а крохотная его частица, но сейчас старый друг уже съеден заживо. Пусть сердце его бьется, а глаза видят, но истинный Джоунси так же мертв, как Пит и Бив.

– Ваша проблема – Джоунси. Гэри Джоунс из Бруклина, штат Массачусетс.

– Не только моя, но и Курца. – Андерхилл говорил слишком тихо, чтобы его можно было расслышать сквозь вой ветра, но Генри все равно услышал… услышал мозгом. Головой.

Андерхилл огляделся. Генри последовал его примеру и увидел людей, бегущих по тропе между трейлерами и прицепами, довольно далеко от изгороди. Однако весь участок вокруг магазина и коровника был беспощадно освещен, и даже сквозь ветер доносились рев моторов, заикающийся гул генераторов и крики солдат. Кто-то отдавал приказы через мегафон. Общий эффект был жутковато-ирреальным, словно они оба были захвачены штормом в обиталище призраков. Бегущие люди в самом деле походили на привидения, исчезающие один за другим в колеблющихся простынях снега.

– Здесь нельзя говорить, – бросил Андерхилл. – Слушайте меня и не заставляйте повторять ни единого слова, дружище.

И в голове Генри, где от обилия информации и обрывков чужих суждений все смешалось, как разобранный паззл, откуда-то возникла мысль Оуэна Андерхилла, ясная и четкая: «Дружище». Его слово. Поверить невозможно, что я употребил его слово!

– Слушаю, – кивнул Генри.

Сарай был на противоположной от коровника стороне участка, и хотя за дверями было так же светло, как и везде в этом адском концлагере, внутри стоял полумрак и сладко пахло сеном. И чем-то еще, чуть более резким.