На другом конце, прислонясь спинами к стене, сидели четверо мужчин и женщина, все в оранжевых охотничьих жилетах, передавая друг другу косячок. В сарае было всего два окна: одно – выходившее на загон, другое – на изгородь и лес. Стекло, заплывшее грязью, немного смягчало режущий глаза свет. Лица обреченных казались серыми. Уже мертвыми.

– Хочешь затянуться? – напряженно, почти жалобно спросил тот, что держал косячок, и с готовностью протянул косячок. Ничего себе, не пожалел травки! Настоящая сигарета.

– Нет. Хочу, чтобы вы отсюда убрались, – сказал Генри.

Они непонимающе уставились на него. Женщина была замужем за тем, кто держал косячок. Малый, сидевший слева, был ее деверем. Остальным просто не терпелось раскумариться даровой травкой.

– Возвращайтесь в коровник, – повторил Генри.

– Не пойдет, – ответил кто-то. – Слишком много народа. Предпочитаем некоторые удобства. И поскольку мы заняли это местечко первыми, а вам, очевидно, не до вежливости, предлагаю…

– Понятно, – перебил Генри, хватаясь за повязку на ноге. – Байрум. То, что они именуют Рипли. Кое-кто из вас, возможно, уже подхватил его. Вот вы, Чарлз… – Он показал на пятого мужчину, грузного и лысого.

– Нет! – вскрикнул Чарлз, но остальные уже отодвигались от него. Тот, что с косячком (Даррен Чайлз из Ньютона, штат Массачусетс), судорожно вдохнул дым.

– Да, – кивнул Генри. – В полном расцвете. И у вас, Мона. Нет, Марша. Марша, вот как вас зовут.

– Ничего у меня нет, – охнула женщина и встала, прижимаясь спиной к стенке и глядя на Генри широко раскрытыми испуганными глазами. Глазами лани. Скоро все они будут мертвы, и Марша тоже. Оставалось надеяться, что она не прочтет именно эту мысль. – Я чистая, мистер. Мы все здесь чисты, кроме вас!

Она взглянула на мужа, не бог весть какого исполина, но все же поплотнее Генри. Впрочем, как и остальные. Не выше, а именно плотнее.

– Выброси его отсюда, Дейр.

– Есть два типа Рипли, – начал Генри, констатируя собственное предположение как факт… но чем больше он об этом думал, тем правдоподобнее казалась ему идея. – Назовем его Рипли первичный и Рипли вторичный. Я совершенно уверен, что если вы не получили дозу живых спор с пищей или воздухом и не имеете открытых ран, значит, повезло. Вы можете победить его.

Теперь они все пялились на него огромными оленьими глазами, и Генри ощутил мгновенное всесокрушающее отчаяние. Ну почему он не мог попросту покончить с собой, тихо и пристойно?

– У меня Рипли первичный, – объявил он, развязывая футболку. Никто не осмелился присмотреться к ране, и Генри сделал это за всех. Длинный порез зарос байрумом. Несколько прядей длиной дюйма в три слабо колебались, как бурая водоросль в приливном течении. Он чувствовал, как корни грибка проникают все глубже, вызывая зуд, разрушая его плоть. Пытаясь думать. И это было хуже всего: оно пыталось думать.

Они медленно крались к двери, очевидно, ожидая подходящего момента, чтобы рвануть отсюда со всех ног. Но вместо этого вдруг замерли.

– Мистер, вы можете помочь нам? – дрожащим детским голоском спросила Марша. Даррен, ее муж, обнял жену.

– Не знаю, – признался Генри. – Вероятно, нет, но… все может быть… А сейчас идите. Я уберусь отсюда через полчаса. Может, меньше, но вам лучше побыть в коровнике с остальными.

– Почему? – спросил Даррен Чайлз, мистер Убойный Косячок из Ньютона.

И Генри, у которого возник призрак идеи (ничего похожего на план), честно ответил:

– Понятия не имею. Просто чувствую.

Они вышли, оставив сарай во владение Генри.

Под окном, выходившим на изгородь, лежала связка полусгнившего сена, на которой сидел Даррен, когда вошел Генри (как владелец косячка он мог рассчитывать на самое удобное место), и теперь Генри пристроился на вязанке, безвольно бросив руки на колени. Ему ужасно хотелось спать, несмотря на хор голосов, гудевших в голове, и на сильный зуд в левой ноге (грибок появился и во рту, на месте выпавшего зуба).

Он почувствовал появление Андерхилла еще до того, как Андерхилл подошел к окну и заговорил.

– Я с подветренной стороны и в тени здания, – сказал Андерхилл. – Я курю. Если кто-то подойдет, тебя здесь нет.

– О’кей.

– Попробуй соврать, и я тут же уйду, и больше ты за всю свою короткую жизнь не скажешь мне ни слова… вслух или как-то иначе.

– О’кей.

– Как ты избавился от здешних обитателей?

– Какое тебе дело? – Минуту назад Генри был готов поклясться, что слишком устал, чтобы злиться. Но сейчас… – Это было что-то вроде чертова теста?

– Не валяй дурака.

– Я сказал, что у меня Рипли первичный, то есть чистую правду. Они немедленно смылись, – сказал Генри и, помедлив, добавил: – Ты тоже заразился, верно?

– Почему ты так считаешь?

Голос Андерхилла вроде бы не изменился: все такой же спокойный, ровный, и все же Генри как психиатр сумел распознать все признаки. Каким бы ни был Андерхилл, приходилось признать, что он человек невероятно трезвый и рассудительный. Что ж, он только что сделал первый шаг в нужном направлении. Кроме того, подумал он, не повредит, если Оуэн поймет, что терять ему, в сущности, нечего.

– Красные полоски на заусенцах, верно? И немного в одном ухе.

– Тебе бы сейчас в Лас-Вегас, приятель. Конец бы всем казино… – Генри увидел тлеющий глазок сигареты, поднесенной к губам Андерхилла. Как бы ветер ее не задул.

– Ты получил первичный непосредственно из источника заражения. Я совершенно уверен, что вторичный можно подхватить, коснувшись чего-то, на чем он растет: дерево, мох, олень, собака, другой человек. Все равно что дотронуться до ядовитого сумаха: сразу ожог. Не думай, что ваши медики этого не знают. Я получил информацию непосредственно от них. Моя голова все равно что чертова спутниковая антенна, которая ловит все передачи подряд. Понятия не имею, откуда берется половина всех сведений, но это не важно. Но кое-что медикам все же неизвестно. Серые называют красную растительность «байрум», слово, означающее «состав жизни». При определенных обстоятельствах первичный грибок может выращивать имплантаты.

– Срань-хорьков, иначе говоря.

– Срань-хорьки – это хорошо. Мне нравится. Они появляются из байрума, потом откладывают яйца, из которых появляются новые хорьки, и так далее, и тому подобное. По крайней мере мне так кажется. Правда, здесь большинство яиц погибает. Трудно сказать, в чем причина: холод ли, атмосфера или еще что-то. Но сейчас речь идет о байруме. Пока это все, чем располагают инопланетяне. То, что действительно срабатывает.

– Состав жизни.

– Угу, но послушай, серым здесь туго приходится, может, потому они и торчали здесь так долго, почти полвека, прежде чем сделать первый ход. Хорьки, например. Предполагалось, что они станут сапрофитами, знаешь, что это означает?

– Генри… тебя так зовут… верно? Генри?.. Генри, какое отношение это имеет к нашей нынешней…

– Самое прямое. И если не хочешь нести большую часть ответственности за гибель жизни на космическом корабле Земля, если, разумеется, не считать жизнью кучи межзвездных кудзу, советую заткнуться и слушать.

Пауза. А потом:

– Слушаю.

– Сапрофиты – доброкачественные бактерии-паразиты. Они живут в наших внутренностях, и мы каждый день глотаем их с молочными продуктами. Со сладким ацидофильным молоком, например, и с йогуртом. Мы даем им среду обитания, и они дают нам кое-что взамен. Лактобактерии, например, улучшают пищеварение. Хорьки – в обстоятельствах, обычных для каких-то иных миров, с совершенно иной, чем у нас, экологией – вырастают дюйма на два, не больше. Думаю, что, оказавшись в женском организме, они могут как-то влиять на воспроизведение, но не убивают. Никого. Просто живут в кишечнике. Мы даем им пищу, они пробуждают в нас телепатические способности. Честный обмен. Только они также превращают нас в телеканалы. Мы – ТВ серых человечков.

– И ты знаешь все это, потому что в тебе живет такая же тварь? – В голосе Андерхилла не было отвращения, но Генри ясно ощутил его в мозгу собеседника: жгучее, пульсирующее, как щупальца осьминога. – Один из так называемых нормальных хорьков?