Джоунси увидел хорькоподобную тварь, свесившуюся в темноту, цеплявшуюся за край хвостом, который еще не вышел из собаки. Джоунси рванулся вперед и обхватил руками скользкое трясущееся тело как раз в тот момент, когда оно освободилось. Он подался назад, стараясь не обращать внимания на пульсирующее жаром бедро, держа извивающуюся, чирикающую тварь над головой, как укротитель с боа-констриктором. «Боа» конвульсивно дергался, клацая зубами, выгибаясь, пытаясь вцепиться в руку Джоунси. Твари удалось добраться до рукава куртки и располосовать его, выпустив почти невесомые белые пряди набивки.

Словно почувствовав чей-то взгляд, Джоунси повернулся и увидел мужчину, застывшего в разбитом окне, через которое пробрался мистер Грей. Незнакомец с вытянутым от изумления лицом был в камуфляжной куртке и держал ружье.

Джоунси отшвырнул сопротивляющегося хорька как можно дальше, что оказалось не слишком трудно. Тварь пролетела футов десять, прежде чем с мокрым хлюпаньем приземлилась на пол и немедленно поползла к шахте. Тело собаки заткнуло отверстие, но не до конца. Места оставалось достаточно.

– Стреляй! – завопил Джоунси мужчине с ружьем. – Ради Бога, стреляй, пока она не добралась до воды!

Но мужчина в окне словно оцепенел. Последняя надежда мира стояла, как пригвожденная к месту, тупо раскрыв рот.

Оуэн просто не верил собственным глазам. Какая-то красная тварь, жуткий, уродливый, безногий хорек. Одно дело – слышать о подобных вещах, и совсем другое – видеть. Оно подбиралось к дыре посреди пола, в которой застряла собака, вытянувшая неестественно застывшие лапы вверх, словно прося пощады.

Мужчина, должно быть, Тифозный Джоунси, орет, требуя, чтобы он застрелил тварь, но руки Оуэна не поднимаются, словно покрытые свинцом. Тварь вот-вот улизнет, после всего, что было, то, что он надеялся предотвратить, сейчас произойдет прямо перед его носом. Все равно что попасть в ад и жариться на сковороде.

Он зачарованно наблюдал, как тварь скользит все ближе, издавая жуткий обезьяний щебет, отдающийся, кажется, в самом центре мозга, наблюдал, как Джоунси рвется вперед в отчаянной надежде схватить ее или по крайней мере отогнать. Бесполезно. Мешала собака.

Оуэн снова скомандовал рукам поднять ружье и прицелиться, но ничего не вышло. МП-5 с таким же успехом могла находиться в другой галактике. Он вот-вот позволит твари удрать. Будет торчать здесь, как чучело, и позволит ей улизнуть. Боже, помоги ему.

Боже, помоги им всем.

Генри пошевелился и, как пьяный, не разлепив еще сомкнутых век, сел и прислонился к спинке сиденья. В волосах застряли какие-то крошки. Он стряхнул их, все еще захваченный сном о больнице (только это был не сон, подумал он), и тут же острый укол боли вернул его во что-то вроде реальности. Стекло? Голова забита кусочками стекла. Все сиденье и пол переливались сотнями крошечных радуг. И Даддитс.

– Дадс?

Бесполезно, разумеется. Даддитс мертв. Должно быть, мертв. Он потратил остатки угасающей энергии на то, чтобы привести Генри и Джоунси в больничную палату.

Но Даддитс застонал. Глаза его открылись, и глядя в них, Генри вновь вернулся на снежную дорогу-тупик. Дорогу в один конец. Глаза Даддитса были красно-кровавыми нолями. Глаза сивиллы.

– Уби, – вскрикнул Даддитс. Руки его поднялись, словно держа невидимое ружье. Он словно целился в невидимую мишень. – Убу-у! Поа а аоту!

Пора за работу…

В ответ откуда-то из леса донеслись два ружейных выстрела.

Пауза.

Третий выстрел.

– Дад… – прошептал Генри. – Даддитс!

Даддитс увидел его. Даже полными крови глазами Даддитс видел его. Генри более чем чувствовал это: на миг он действительно видел себя глазами Даддитса. Все равно что смотреть в волшебное зеркало. Он видел когдатошнего Генри, парнишку, глядевшего на мир сквозь роговые очки, чересчур большие для его лица и всегда соскальзывающие на кончик носа. Он чувствовал любовь Даддитса к нему, простую, незамысловатую эмоцию, не замутненную ни сомнением, ни эгоизмом, ни даже благодарностью.

Генри обнял Даддитса и, ощутив невесомость его тела, заплакал.

– Тебе везло, приятель, – прошептал он, жалея, что нет рядом Бивера. Бивер мог сделать недоступное Генри – убаюкать Даддитса. – Ты всегда был самым счастливым из нас, вот что я думаю.

– Ени, – пробормотал Даддитс, осторожно коснувшись щеки Генри. Он улыбался и выговорил на удивление правильно: – Я люблю тебя, Ени.

Впереди раздались два выстрела – хлесткие удары карабина. Не так уж и далеко. Курц остановился. Фредди отошел уже футов на двадцать и замер у таблички, воспрещавшей рыбалку вблизи от опор.

Третий выстрел, и тишина.

– Босс, – сказал Фредди, – там какая-то заварушка.

– Ты ничего не видишь?

Фредди покачал головой.

Курц приблизился к нему, даже в этот момент немного развеселившись, когда Фредди нервно дернулся, ощутив на плече руку босса. Дернулся? И не зря. Нюх у него что надо. Если Эйбу Курцу удастся пережить следующие пятнадцать – двадцать минут, в новый сияющий мир он намерен отправиться один. Никто не будет висеть над душой, никто тяжким грузом не ляжет на плечи, никаких свидетелей его последней партизанской войны. Фредди может питать какие угодно подозрения, но наверняка не знает правды. Ничего не поделаешь, телепатия прошла, как грипп. Печально, конечно. Печально для Фредди.

– Похоже, Оуэн нашел кого еще убить, – прошептал Курц Фредди на ухо, в котором еще оставалось несколько прядей Рипли, побелевших и сухих.

– Пожалуй, стоит его достать.

– Господи, ни за что, – вскинулся Курц. – И не думай. Похоже, пришло время – к сожалению, оно когда-нибудь, да приходит, – когда мы должны отступить. Спрячемся за деревьями. Посмотрим, кто останется и кто вернется. Если кто-то вообще вернется. Дадим им десять минут, согласен? Думаю, десяти минут более чем достаточно.

Слова, наполнившие мозг Оуэна Андерхилла, хоть и не имели смысла, различались вполне ясно: «Скуби! Скуби Ду! Пора за работу!»

Карабин поднялся. Не он его поднял, но когда сила, поднявшая ружье, покинула его, Оуэн обрел собственную. Он поставил переводчик автоматического оружия в режим одиночных выстрелов, прицелился и дважды спустил курок. Первая пуля ударила в пол перед головой хорька и срикошетила. Полетели осколки цемента. Тварь отпрянула, повернулась, увидела его и ощерила полную пасть острых иголок.

– Правильно, красавица, – кивнул Оуэн. – Улыбнись в камеру, сейчас вылетит птичка.

Вторая пуля влепилась прямо в безрадостную ухмылку хорька. Он отлетел назад, ударился о стену и сполз на пол. Но в безголовом теле еще сохранились инстинкты. Оно снова, уже медленнее, поползло вперед. Оуэн снова поднял ружье и, щурясь в прицел, подумал о Рейплоу, Дике и Айрин. Хорошие люди. Добрые соседи. Если нужна чашка сахара или пинта молока (или плечо, на котором можно поплакать), стоило только постучаться в соседнюю дверь, и глядишь, все в порядке.

«Говорят, это удар!» – крикнул мистер Рейплоу, а Оуэну показалось «подарок». Ребенок, что с него возьмешь!

Так что этот за Рейплоу. И за малыша, понявшего все не так.

Оуэн выстрелил в третий раз. Пуля разорвала тварь надвое. Кровавые куски дернулись… дернулись… замерли.

Оуэн снова вскинул карабин. Дуло уставилось в самый центр лба Гэри Джоунса.

Тот не мигая смотрел на него. Оуэн был измучен… почти до смерти, но даже сейчас держался достойно. Презирая боль и усталость.

Джоунси поднял руки.

– Можете мне не верить, – начал он, – но мистер Грей мертв. Я перерезал ему глотку, пока Генри душил его подушкой, ну прямо как в «Крестном отце».

– Неужели? – обронил Оуэн без всякого ехидства. – И где же, если не секрет, состоялась казнь?

– В Массачусетской больнице нашего сознания, – пояснил Джоунси, коротко засмеявшись. Более грустного смеха Оуэн в жизни не слышал. – Там, где по коридорам бродит олень и по телевизору передают единственную программу: старое кино «Сочувствие дьяволу».