– Сказал, что их компания заявилась с утра в субботу, чтобы не терять день. В воскресенье он чинил крышу. И добавил: «По крайней мере я не нарушил заповедь, касающуюся работы в день субботний. Когда заблудишься в лесу, думаешь только об одном: как бы не спятить».

– Ага, – хмыкнул Джоунси.

– Пожалуй, я бы не поклялся под присягой, что он в самом деле считает, будто сегодня – одиннадцатое. Может, он имеет в виду прошлую неделю, четвертое ноября, потому что все твердил о воскресенье. Кроме того, поверить невозможно, что он скитался десять дней.

Джоунси кивнул. Десять дней вряд ли. А вот три… такому, пожалуй, можно поверить.

– Это объясняет кое-что, им сказанное, – начал Джоунси. – Он…

Пол скрипнул, и оба, подскочив от неожиданности, обернулись к закрытой двери спальни. Но оттуда никто не появился. Совсем забыли, что доски пола и стен вечно поскрипывают, даже когда ветра нет. Они пристыженно переглянулись.

– Да, я сегодня на взводе, – сказал Бивер, то ли поняв что-то по лицу Джоунси, то ли верно прочитав его мысли. – Признайся, старик, тебе тоже немного не по себе. Откуда он только выполз!

– «Не по себе» – это слабо сказано!

– Звук такой, словно он забил в задницу какое-то несчастное создание, погибающее от удушья! – Бив сам удивился собственному остроумию. Они расхохотались одновременно, задыхаясь, зажимая рты, стараясь, чтобы гость не услышал и не понял, что смеются над ним. Джоунси приходилось особенно трудно: он чувствовал необходимость разрядки и в то же время понимал, что находится на грани истерики. Сгибаясь пополам, он охал, фыркал, захлебывался, не вытирая катившихся слез.

Наконец Бивер схватил его за руку и вывел на крыльцо. Они долго стояли, раздетые, в глубоком снегу, радуясь возможности посмеяться вволю в таком месте, где свист ветра заглушал остальные звуки.

Когда они снова вошли в дом, руки Джоунси совсем онемели, пришлось сунуть их под горячую воду, и Джоунси пожаловался, что совсем не ощущает тепла. Но на душе было на удивление спокойно. Иногда полезно вволю посмеяться! Он даже почти забыл о Пите и Генри. Как они там? Сумеют ли благополучно вернуться?

– Ты сказал, это кое-что объясняет, – напомнил Бив, принимаясь за очередную зубочистку. – Что именно?

– Он не знал о том, что ожидается снег, – медленно выговорил Джоунси, пытаясь поточнее воспроизвести слова Маккарти. – Жаловался на синоптиков. «Вот тебе и «ясно и умеренно холодно», кажется, он именно так сказал. Но это имело бы смысл, если последний прогноз он слышал одиннадцатого или двенадцатого, ведь почти до самой ночи действительно было ясно.

– Да, и умеренно, мать его, холодно, – согласился Бивер и, вытащив посудное полотенце с выцветшим узором из божьих коровок, принялся вытирать тарелки. – Что он еще сказал?

– Что они остановились в Кинео.

– Кинео?! Да это в сорока – пятидесяти милях к западу отсюда! Он… – Бивер вынул зубочистку изо рта, исследовал следы зубов и сунул обратно. – Понятно.

– Да, он не смог бы проделать все это за одну ночь, но если скитался три дня…

– И четыре ночи, если он заблудился днем в субботу, это четыре ночи…

– Да, и четыре ночи. Если предположить, что все это время он шел строго на запад… – Джоунси произвел мысленные подсчеты. По пятнадцать миль в день. – Вполне возможно, я бы сказал.

– Но как же он не замерз? – Бивер бессознательно понизил голос. – Правда, куртка у него длинная и белье с подогревом, но с самого Хэллоуина температура не поднималась выше двадцати градусов. Может, объяснишь, как это он шлялся по лесу четыре ночи и не замерз?! И даже не обморозился, если не считать этой штуки у него на щеке.

– Понятия не имею. И, кстати, почему он не оброс?

– Ну? – У Бивера поехала челюсть. Зубочистка опасно свисала с нижней губы. Наконец, опомнившись, он медленно кивнул. – Да. Щетина почти не видна.

– Да, на трехдневную не похожа.

– Похоже, он брился не далее чем вчера, верно?

– Верно. – Джоунси представил себе блуждающего по лесу Маккарти, испуганного, замерзшего и голодного (хотя по виду не скажешь, что он пропустил так уж много обедов), но все же каждое утро подходящего к ручью, чтобы разбить ботинком лед, а потом вынуть верный «Жиллетт» из… откуда? Из кармана куртки?

– А вдруг сегодня утром он потерял бритву, оттуда и щетина? – предположил Бив. Он снова улыбался, но, кажется, не слишком весело.

– Ну да. Заодно с ружьем. Видел его зубы?

Бивер многозначительно поморщился:

– Четырех недостает. Двух сверху, двух снизу. Выглядит в точности как тот малый, что вечно красуется на обложке журнала «Мэд»[10].

– Ничего страшного, старина. У меня самого парочка смылась в самовольную отлучку. – Он приподнял губу, обнажая левую десну в не слишком приятной кривой ухмылке. – Видишь? Так и живу.

Джоунси покачал головой. Это дело другое.

– Пойми, малый – адвокат. Он постоянно на людях. Внешность – часть его имиджа. Он на этом живет. С такой вывеской? Эти провалы на самом виду! Клянусь, он не знал, что они вывалились.

– Не думаешь, что он оказался в зоне повышенной радиации? – хмуро спросил Бивер. – Зубы выпадают на хрен при лучевой болезни, я как-то в кино видел. Один из тех ужастиков, которые ты вечно смотришь. Как, по-твоему, такое могло быть? А если он и эту красную метку тогда же и получил?

– Ну да, схватил дозу, когда взорвался ядерный реактор в Марс-хилле, – хмыкнул Джоунси и тут же пожалел о срыве при виде недоумевающей физиономии Бивера. – Бив, когда у тебя лучевая болезнь, волосы выпадают тоже.

Бивер мгновенно просветлел:

– Точно! Мужик в том фильме под конец облысел, как Телли, как-там-его, тот, что играл копа по телевизору. – И помедлив, добавил: – Потом он умер. Тот, что в кино, конечно, не Телли, хотя если задуматься…

– Но у этого волосы на месте, – перебил Джоунси. Дай только Биверу волю, и тот немедленно начнет растекаться мыслию по древу.

Он заметил, что в отсутствие чужака ни один из них не называл его Риком или Маккарти. Только «малый»… словно оба подсознательно стремились низвести его до уровня, ниже человеческого… превратить в нечто неопределенное, незначительное, словно это позволит придать меньше значения, если… словом, если…

– Ну да, – подтвердил Бивер. – Волос у него хоть отбавляй.

– Может, у него амнезия?

– Кто знает? Хотя он помнит свое имя, с кем приехал, всякое такое. Слушай, вот пернул-то! Как в трубу дунул! А вонь! Настоящий эфир!

– Верно. Как пусковая жидкость. Кстати, от диабетиков в коме иногда пахнет. Читал в каком-то триллере.

– Похоже на пусковую жидкость?

– Не помню.

Они долго стояли молча, глядя друг на друга, прислушиваясь к завыванию ветра. Джоунси вдруг сообразил, что забыл рассказать Биверу о молнии, которую якобы видел чужак, но к чему трудиться? И без того достаточно.

– Я думал, что он блеванет, когда наклонился вперед и свесил голову, – сказал Бивер. – Ты тоже?

Джоунси кивнул.

– И выглядит он плохо, совсем паршиво.

– Куда уж хуже.

Бивер вздохнул, бросил зубочистку в мусорное ведро и глянул в окно, на сплошную стену снега.

– Черт, хоть бы Генри и Пит были здесь! – Он пригладил волосы. – Особенно Генри.

– Бив, Генри – психиатр.

– Знаю, но это все, что у нас есть по медицинской части, а малый явно нуждается в лечении.

Собственно говоря, Генри действительно был врачом, без этого он не получил бы диплома психоаналитика, но, насколько знал Джоунси, никогда не занимался ничем, кроме психиатрии.

– Все еще уверен, Бив, что они успеют вернуться?

– Был. Полчаса назад, но сам видишь, что творится. Будем надеяться, – мрачно проговорил Бив. В эту минуту в нем ничего не осталось от всегда беспечного, жизнерадостного Бивера Кларендона. – Будем надеяться.

Пристально следя за светом фар «скаута», буравившим дырки в снежной завесе, которая накрыла Дип-кат-роуд, Генри пробивался к «Дыре в стене» и попутно обдумывал способы, как это сделать.