Бац! Бац! Бац!

Нет, подумала она. Буду сидеть тихо, и рано или поздно они уйдут, должны уйти, не могу же я пригласить мертвецов, главное, не подавать виду…

Но мимо стремглав промчался Даддитс – промчался, – хотя в последнее время даже ходил с трудом, и его глаза наполнились тем прежним несказанным сиянием, какими хорошими мальчишками они были, сколько счастья принесли ему, но теперь мертвы, пришли за ним сквозь бурю, мертвые!

– Дадди, нет! – вскрикнула она, но он, не слушая, пролетел мимо старой фотографии: Даддитс Кэвелл на первой странице, Даддитс Кэвелл герой, бывают же чудеса, и она услышала, как он кричит, открывая дверь:

– Ени! Ени! ЕНИ!

Генри открыл было рот, пытаясь что-то сказать – он сам не знал что, слова не шли с языка. Он застыл, как громом пораженный. Это не Даддитс, не может быть Даддитс, наверное, какой-то больной дядюшка или двоюродный брат, белый, как стенка, лысая макушка кое-как прикрыта съехавшей набок бейсболкой «Ред сокс», щетинистые щеки, засохшая кровь под носом, огромные темные круги под глазами. И все же…

– Ени! Ени! Ени!

Смеясь. Плача. Покрывая его звонкими чмокающими, уже немного позабытыми поцелуями… Поцелуями прежнего Даддитса. Где-то глубоко, в хранилищах памяти, Бивер Кларендон прошептал: «Если вы, парни, кому-нибудь проболтаетесь…» И ехидная реплика Джоунси: «Да-да, ты больше никогда не будешь водиться с нами, онанист гребаный…» Даддитс, это Даддитс целует щеки Генри, покрытые пятнами красной проказы… но почему у него такой вид? Ужасно худой… нет, не то слово, изможденный. А кровь в ноздрях, запах, исходящий от него, не та вонь, что от Бекки Шу, не смрад затканного байрумом дома, но все равно безошибочный запах смерти.

И Роберта была тут. Стояла в прихожей под снимком Даддитса и Элфи на карнавале «Дни Дерри». Оба счастливые, веселые, оседлавшие пластиковых карусельных коней.

Не приехал на похороны Элфи, но послал открытку, подумал Генри, презирая себя.

Роберта ломала руки, глядя на него глазами, полными слез, и хотя она немного пополнела в груди и бедрах, а волосы почти совсем поседели, все же ее сразу можно было узнать, а Даддитс… о Господи, Даддитс…

Генри смотрел на нее, обнимая старого друга, продолжающего выкрикивать его имя. И осмелился похлопать Даддитса по плечу, остро ощутив хрупкость кости, казалось, готовой рассыпаться от малейшего прикосновения, как крылышко птички.

– Роберта, – сказал он, – Роберта, Боже мой, что с ним?

– ОЛЛ, – ответил она, выдавив слабую улыбку. – Звучит, как название стирального порошка, верно? Острый лимфолейкоз. Обнаружили девять месяцев назад, и лечить, по-видимому, было уже поздно. Все, что остается, – выиграть немного времени.

– Ени! – воскликнул Даддитс. Посеревшее измученное лицо освещено прежней нелепой улыбкой. – Ень оой, емо се о зе.

– Верно, – кивнул Генри и заплакал. – День другой, дерьмо все то же.

– Я знаю, почему вы здесь, – сказала Роберта, – но не нужно. Пожалуйста, Генри. Умоляю. Не забирайте моего мальчика. Он умирает.

Курц уже собирался выслушать отчет Перлмуттера о последних продвижениях Андерхилла и его нового дружка – Генри, вот как его зовут, Генри Девлин, – но тот испустил долгий вибрирующий крик, обернув лицо к крыше «хамви». Как-то в Никарагуа Курц помог женщине произвести на свет ребенка (и они еще называют нас извергами, сентиментально думал он), и этот вопль напомнил о том случае, на берегах прекрасной реки Ювена.

– Держись, Перли! – крикнул Курц. – Держись, дружище! Дыши глубже, ну? Вдох-выдох, вдох…

– Мать твою! – выл Перли. – Взгляни, во что ты меня втравил, старая сволочь! МАТЬ ТВОЮ!

Курц не обиделся. Роженицы иногда говорят ужасные вещи, и хотя Перли явно не принадлежал к слабому полу, Курцу почему-то казалось, что муки, которые он сейчас испытывает, мало чем отличаются от родов. Может, и следовало бы избавить Перлмуттера от мучений…

– Попробуй только, – простонал Перли. Слезы боли катились по красным щекам. – Попробуй только, старая погань, вонючая ящерица!

– Не волнуйся, парнишка, – уговаривал Курц, гладя вздрагивающее плечо Перлмуттера. Впереди слышался мерный лязг снегоочистителя: Курц уговорил водителя проложить трассу (едва хмурый рассвет высветлил небо, скорость грузовика увеличилась до головокружительных тридцати пяти миль в час). Габаритные огни снегоочистителя мерцали грязными красными звездами.

Курц подался вперед, блестящие неподдельным интересом глаза так и сверлили Перлмуттера. На заднем сиденье было очень холодно, ветер задувал в разбитое окно, но Курц ничего не замечал. Перед куртки Перли медленно раздувался, как воздушный шар, и Курц снова вытащил пистолет.

– Босс, если он снова…

Но прежде чем Фредди успел договорить, Перлмуттер оглушительно пукнул. По кабине мгновенно распространился невыносимо омерзительный запах, но Перли, похоже, ничего не заметил. Голова бессильно моталась по спинке сиденья, глаза полузакрыты, на лице выражение огромного облегчения.

– Мать твою, – вскрикнул Фредди, снова опуская боковое стекло, несмотря на страшный сквозняк.

Курц зачарованно наблюдал, как неестественно огромный живот на глазах опадает. Но не до конца. Не до конца, и это, возможно, к лучшему. Тварь, растущая в Перлмуттере, еще может пригодиться. Не обязательно, но вероятно. Все твари служат Господу, как сказано в Писании, вероятно, и срань-хорьки не исключение.

– Держись, солдат, – повторил Курц, снова гладя Перлмуттера по плечу одной рукой, а другой кладя рядом с собой пистолет. – Держись и думай о Господе нашем.

– Хрен с ним, с Господом, – угрюмо ответил Перлмуттер, и Курц удивленно поднял брови. В жизни не подумал бы, что Перлмуттер способен на подобное кощунство!

Габаритные огни снегоочистителя ярко блеснули, и неуклюжая машина прижалась к правой обочине.

– Ого, – выдохнул Курц.

– Что делать, босс?

– Становись за ним, – жизнерадостно приказал Курц, нащупывая, однако, пистолет. – Посмотрим, что нужно нашему новому другу. – Хотя, кажется, он и без того знал. – Фредди, что ты слышал от наших старых друзей? Ты их поймал?

– Только Оуэна, – крайне нерешительно признался Фредди. – Но не того парня, что с ним, и не того, за которым они гоняются. Оуэн свернул с дороги. Они в доме. Говорят с кем-то.

– Дом в Дерри?

– Угу.

Водитель снегоочистителя вывалился наружу и сейчас пробирался к ним, с трудом вытаскивая из снега огромные резиновые сапоги. Просторная парка с капюшоном сгодилась бы и эскимосу. Концы широкого шерстяного шарфа, из которого выглядывал только нос, развевались по ветру. Не требовалось быть телепатом, чтобы догадаться, что шарф связала жена или мать водителя.

Водитель сунул нос в окно и, вдохнув неподражаемый аромат серы и этилового спирта, брезгливо поморщился. Очевидно, компания показалась ему подозрительной, потому что он с опаской оглядел Фредди, растекавшегося по сиденью Перлмуттера и оживленно сверкавшего глазами Курца. Курц посчитал наиболее благоразумным на время сунуть пистолет под левую коленку.

– Да, кэп? – осведомился он.

– Радиограмма от какого-то парня, назвавшегося Рэндаллом, – сообщил водитель, стараясь перекричать шум ветра. Судя по выговору, он был чистокровным янки, уроженцем Новой Англии. – Генерал Рэндалл. Утверждал, будто говорил по спутниковой связи, прямо с Шайеннской горы в Вайоминге.

– Имя ничего мне не говорит, кэп, – все так же жизнерадостно продолжал Курц, полностью игнорируя несчастного Перлмуттера, который не переставал стонать: «Все ты врешь, врешь, врешь…»

Водитель мельком взглянул на него и тут же вновь уставился на Курца.

– Парень назвал мне условную фразу: «Конец Блю». Это что-то значит для вас?

– Меня зовут Бонд, Джеймс Бонд, – рассмеялся Курц. – Кто-то дурачит вас, капитан.

– Передал, что ваша миссия окончена и что страна благодарит вас.