Но вряд ли у тебя получится, хладнокровно, почти успокаивающе сообщает Генри. Не думаю, друг мой.

И вновь прижимает подушку к лицу мистера Грея.

Дыхательные пути мистера Грея опять открыты. Он жадно глотает холодный воздух, раз, другой… и внезапно все кончается. Они душат его. Давят. Убивают.

Нет!!! Поцелуй меня в задницу! Поцелуй меня в сраную задницу! ВЫ НЕ СМЕЕТЕ!

Он оттаскивает собаку и поворачивает боком, совсем как уже опоздавший на самолет пассажир пытается втиснуть в чемодан последнюю неподатливую вещь.

Так он пройдет, думает мистер Грей.

Да. Пройдет. Даже если придется раздавить собачье брюхо руками Джоунси, и байрум вырвется наружу. Так или иначе, но чертова скотина пройдет.

Распухающее лицо. Вылезающие из орбит глаза. Перекрытое дыхание. Единственная жирная вена, пульсирующая в середине лба Джоунси. Мистер Грей, не помня себя, пихал и пихал собаку в провал и в отчаянии принялся долбить собаку кулаками в грудь.

Лезь же, черт бы тебя побрал, лезь!

ЛЕЗЬ!

Фредди Джонсон сунул карабин в окно брошенного «хаммера», а в это время Курц, крадущийся за его спиной (чем-то это напоминало атаку на корабль серых), ждал, что будет дальше.

– Два штафирки, босс. Похоже, Оуэн решил избавиться от лишнего мусора, прежде чем двинуться дальше.

– Мертвы?

– Как поленья. Скорее всего Девлин, и тот, другой. За которым они заезжали.

Курц подошел к Фредди, сунул голову в разбитое окно и кивнул. Ему они тоже показались мертвыми, пара белых личинок, скорчившихся на заднем сиденье, все в крови и стеклянной крошке. Он поднял было пистолет, собираясь поставить последнюю точку. Чтобы все было наверняка. По одному в лоб каждому… не повредит, пожалуй. Поднял… и опустил. Оуэн, вероятнее всего, не слышал их мотора. Снег был поразительно тяжелым и мокрым, настоящее акустическое одеяло, так что все возможно. Зато наверняка услышит выстрелы.

Курц резко обернулся.

– Показывай дорогу, дружище, и смотри, поосторожнее, кажется, под ногами чистый лед. Кроме того, мы еще можем застать его врасплох. Думаю, стоит помнить об этом, ясно?

Фредди кивнул.

Курц улыбнулся и сразу стал удивительно похож на скалящийся череп.

– Если повезет, дружище, Оуэн Андерхилл отправится в ад, даже не поняв, что уже сдох.

Телевизионный пульт, прямоугольник черного пластика, покрытый байрумом, лежит на тумбочке мистера Грея. Джоунси хватает его, голосом, странно похожим на тенор Бивера, бормочет:

– Мать твою, дерьмо чертово, – и со всех сил грохает им о край стола, будто крутое яйцо разбивает. Пульт лопается, выплескивая батарейки и оставляя в руках Джоунси уродливый пластмассовый обломок. Он тянется к подушке, которую Генри прижимает к лицу барахтающейся твари. И на мгновение колеблется, вспоминая первую встречу с мистером Греем, их единственную встречу. Дверная ручка ванной, точно так же оставшаяся в его ладони, после того как лопнул стержень. Ощущение полной тьмы, когда тень существа упала на него. Тогда все казалось достаточно реальным. Реальным, как розы. Реальным, как дождевые капли. Джоунси повернулся и увидел его – кем бы ни был мистер Грей, прежде чем стал мистером Греем – стоящего в большой центральной комнате. Герой сотен художественных и документальных фильмов «о необъяснимом». Только очень старый. Старый и больной. Уже тогда готовый пациент блока интенсивной терапии.

– Марси, – сказало ОНО, вылущив слово прямо из мозга Джоунси. Вытащив его, как пробку. Проделав дыру, через которую смогло вползти. И потом, взорвавшись, как хлопушка в Новый год, засыпало все байрумом вместо конфетти, и…

и я довообразил остальное. Так ведь было, верно? Очередной случай интергалактической шизофрении. Вот и все.

Джоунси! – вопит Генри. Если собираешься сделать это, давай!

Ну вот, мистер Грей, думает Джоунси, готовьтесь платить…

Мистер Грей наполовину протолкнул тело Лэда в шахту, когда голову заполнил голос Джоунси.

Ну вот, мистер Грей, готовьтесь платить по счетам. Своей шкурой.

Горло Джоунси разрывает боль. Мистер Грей поднимает руки Джоунси, из глотки вырывается ужасающее бульканье, так и не сумевшее перейти в вопль. И на этот раз рвется не заросшая щетиной шея Джоунси, а его собственная плоть. Его захлестывает волна потрясенного неверия, последняя эмоция, украденная им у Джоунси.

Этого не может быть… не может быть… не может…

Они всегда прибывали в кораблях, эти артефакты, они всегда поднимали руки, сдаваясь, они всегда побеждали. Этого не может быть.

И все же каким-то непостижимым образом оказалось, что может.

Сознание байрума не столько меркнет, сколько распадается. Умирая, сущность, когда-то бывшая мистером Греем, возвратилась в исходное состояние. По мере того как он превращался в оно (и как раз за миг до того, как оно стало ничем), мистер Грей дал собаке отчаянный злобный пинок. Лэд нырнул в отверстие, но умудрился застрять на полпути.

Последней, окрашенной Джоунси мыслью байрума было:

Мне следовало бы принять предложение. Стать чело…

Джоунси полосует острым обломком ТВ-пульта голую морщинистую шею мистера Грея. Рана распахивается, как огромный рот, и оттуда выплескивается облако красновато-золотистой пыли, окрашивая воздух алым, оседая на покрывале хлопьями пыли и пуха.

Тело мистера Грея дергается, словно пораженное током, под руками Джоунси и Генри и внезапно съеживается, как сон, которым всегда и было, и становится чем-то знакомым. Сначала Джоунси не может сообразить, чем именно, но тут его осеняет. Останки мистера Грея выглядят совсем как резинки, валяющиеся на полу заброшенного офиса депо братьев Трекер.

Он…

…мертв! – хочет договорить Джоунси и корчится от подлого удара рвущей боли. На этот раз не в бедре, а в голове. И горле. Шею обвило огненное ожерелье. И вся комната становится прозрачной, будь он проклят, если это не так. Он смотрит прямо сквозь стену и заглядывает в помещение опоры, где собака, застрявшая в дыре, производит на свет омерзительное красное создание, похожее на хорька, скрещенного с огромным, пропитанным кровью червем. Джоунси знает, что это такое: очередной байрум.

Покрытая кровью, дерьмом и пленочными лохмотьями собственной плаценты, тварь смотрит на него бессмысленными черными глазами (его глазами, думает Джоунси, глазами мистера Грея), оно рождается прямо в этот момент, вытягивает свое неестественно гибкое тело, пытаясь освободиться, упасть в темноту, полететь навстречу переливам бегущей воды.

Джоунси смотрит на Генри.

Генри смотрит на Джоунси.

На мгновение юные перепуганные глаза встречаются… и сами они тоже исчезают.

Даддитс, шепчет Генри откуда-то издалека… издалека… издалека… Даддитс уходит, Джоунси…

Прощай. Возможно, Генри хочет сказать «прощай». Но не успевает. Оба растаяли.

Отчаянное головокружение, и Джоунси оказывается нигде, в пустоте, где ему плохо, ужасно плохо, невероятно плохо. Наверное, он умирает, убил себя вместе с мистером Греем, перерезал собственное горло, как говорится.

В себя его привела боль. Не в горле, эта прошла, и можно снова дышать. Он даже слышал, как воздух входит и выходит, громкими сухими всхлипами. Нет, эта боль – старая знакомая. Бедро. Боль поймала его и швырнула обратно в мир, раскручивая вокруг распухшей, вопящей оси, как волчок.

По крайней мере эта часть реальна, подумал он. Эта часть не попала в паутину Ловца.

Этот чудовищный стрекот.