И Джоунси думает: Агу? Соку?

Генри! Даддитс…

держится ради нас, Джоунси. Я тебе говорил. И держит нас.

В Ловце снов.

Верно. Ну что, будем стоять здесь и спорить, пока мир летит к чертям, или…

Нужно прикончить сукина сына, говорит Джоунси и тянется к дверной ручке. Над ней висит табличка с предупреждением: ИНФЕКЦИИ НЕ ОБНАРУЖЕНО. IL N’Y A PAS D’ INFECTION ICI, и внезапно он видит обе стороны медали, двойной смысл, который не каждому дано распознать. Все равно что оптический обман Эшера. Взгляни под одним углом, увидишь правду. Взгляни под другим, поймешь, что это самая чудовищная ложь во всей вселенной.

Ловец снов, думает Джоунси и поворачивает ручку.

Палата – царство торжествующего байрума. Джунгли из кошмарных снов, заплетенные лианами, ползучими растениями, лозами, перевитыми, скрученными в кроваво-красные косы. Здесь несет серой и леденящим этиловым спиртом, вонью пусковой жидкости, налитой во взбрыкнувший карбюратор морозным январским утром. Хорошо еще, что не нужно бояться срань-хорьков, только не здесь, они на другом луче Ловца в другом месте и времени. Байрум пока остается проблемой Лэда, колли, незначительной фигуры во всей этой истории.

Телевизор включен, и хотя экран зарос байрумом, все же на поверхность упорно пробиваются призрачные черно-белые фигуры. Мужчина волочит труп собаки по цементному полу, пыльному, усыпанному мертвыми осенним листьями. Странное помещение напоминает склеп из ужастиков пятидесятых, которые так любит смотреть Джоунси. Но это не склеп: слышится глухой плеск бегущей воды.

В центре пола – круглая ржавая крышка с выдавленными на поверхности буквами МУВС – Массачусетское управление водоснабжения. Буквы выпирают даже сквозь красноватую корку. Еще бы! Для мистера Грея, чья физическая сущность погибла еще там, в «Дыре в стене», они означают все.

Фигурально говоря, весь мир.

Крышка немного сдвинута, открывая полумесяц абсолютной черноты. Джоунси сознает, что мужчина, который тянет пса, – он сам, и пес еще не сдох. Его тело оставляет на цементе тонкий кровяной след, а задние лапы подергиваются. Словно загребают.

Брось ты свое кино, рычит Генри, и Джоунси оборачивается к лежащей на постели фигуре. Серому существу, прикрытому испещренной байрумом простыней – до самой груди, плоской, безволосой, без сосков, без пор, серой плоти, обтянутой серой кожей. Джоунси, даже не глядя, знает, что пупка тоже нет, потому что эта тварь никогда не рождалась на свет. Он всего лишь детское представление о жителе иного мира, воплощенное в жизнь подсознанием тех, кто впервые столкнулся с байрумом. Они никогда не существовали как реальные особи – пришельцы, инопланетяне. Серые, как физические тела, были созданы человеческим воображением, вышли из Ловца снов, и эта мысль доставляет Джоунси некоторое облегчение. Не его одного одурачили. По крайней мере это уже что-то.

И еще кое-что его радует: взгляд этих отвратительных черных глаз. В них плещется страх.

– Я готов, – спокойно объявил Фредди, останавливая «хамви», проехавший еще три мили.

– Прекрасно, – кивнул Курц. – Осмотри «ХМВ». Я прикрою.

– Сейчас.

Фредди взглянул на Перлмуттера, живот которого достиг угрожающих размеров, потом на «хаммер» Оуэна. Причина стрельбы, слышанной раньше, была вполне очевидна: «хаммер» буквально изрешетили. Оставался один вопрос: кто держал оружие и кому достались пули. Следы, уводившие от машины, быстро становились почти неразличимыми, но пока по ним еще можно идти. Одиночные следы. Следы тяжелых ботинок. Оуэн?!

– Ну же, Фредди!

Фредди вышел на дорогу, и Курц последовал за ним. Фредди услышал щелчок курка. Надеется на свой девятимиллиметровый. Что ж, босс прав, с этим он управляется как никто другой.

Мгновенный озноб прошел по спине, едва Курц прицелился ТУДА. Прямо ТУДА. Но что за чушь! Оуэн, да, Оуэн – дело другое, не так ли? Оуэн переступил Черту.

При виде двух мальчишек, молча надвигающихся на затканную байрумом кровать, мистер Грей принимается лихорадочно нажимать кнопку вызова медсестры, но никто не является.

Наверное, все системы задушены байрумом, думает Джоунси. Тем хуже, мистер Грей, тем хуже для вас.

Он оборачивается к телевизору и видит, что его экранный двойник уже успел подтащить колли к краю шахты. Может, они опоздали? А может, нет. Пока сказать невозможно. Колесо еще вертится.

Привет, мистер Грей, я так хотел познакомиться с вами, произносит Генри, вытаскивая мохнатую от байрума подушку из-под безухой узкой головы лежащего. Мистер Грей пытается уползти на другой край кровати, но Джоунси придавливает его к матрацу, хватает тоненькие ребячьи руки пришельца. Кожа ни горяча и ни холодна. И вообще на ощупь не кажется кожей. Что-то вроде…

Вроде пустоты, думает он, как во сне.

Мистер Грей? – спрашивает Генри. Так мы приветствуем гостей на планете Земля.

Под руками Джоунси мистер Грей пытается сопротивляться и слабо извивается. Откуда-то слышится истерический писк монитора, словно у этого создания действительно было сердце, которое сейчас перестало биться.

Джоунси смотрит на умирающего монстра и мечтает только о том, чтобы все это поскорее кончилось.

Мистер Грей дотянул Лэда до железной крышки, которую ухитрился отодвинуть. Со дна шахты доносились мерный рокот бегущей воды и затхлый сырой запах.

Если делать что-то, делай быстро и на совесть… это из коробки с меткой ШЕКСПИР.

Задние лапы пса судорожно подергивались, и мистер Грей слышал влажное хлюпанье раздираемой плоти: это байрум продирался одним концом и жевал другим, пробивая себе путь наружу. Под хвостом пса слышался рассерженный цокот, словно чириканье возмущенной обезьянки. Нужно впихнуть собаку в шахту прежде, чем тварь выйдет наружу. Совсем не обязательно, чтобы она родилась в воде, но в этом случае шанс на выживание будет куда выше.

Мистер Грей попытался протолкнуть собачью голову в отверстие между крышкой и цементом, но не сумел. Шея нелепо изогнулась и бессмысленно скалившаяся морда вывернулась наверх. Все еще не просыпаясь (а может, и потеряв сознание), собака тихо сдавленно залаяла.

И не пролезала в отверстие.

– Трахни меня, Фредди! – взвыл мистер Грей, почти не замечая грызущую бедро Джоунси боль и, уж конечно, не обращая внимания на напряженное белое лицо Джоунси, зеленовато-карие глаза, мокрые от слез усталости и крушения надежд. Зато сознавал, остро, с ужасом сознавал: что-то происходит. «Происходит у меня за спиной», – как сказал бы Джоунси. И кто еще мог быть? Кто еще, как не Джоунси, его негостеприимный хозяин?

– Мать твою! – завопил он проклятому, ненавистному, упрямому, чуточку-слишком-большому псу. – Ты нырнешь вниз, слышишь! ТЫ НЫР…

Слова застряли в горле. Почему-то он больше не мог крикнуть, хотя смертельно хотел, как бы он хотел крикнуть, стукнуть кулаком по чему-нибудь первому попавшемуся (хотя бы по бедной умирающей беременной собаке). Но почему-то не мог не то что крикнуть, но даже вдохнуть. Что делает с ним Джоунси?

Он не ожидал ответа. Но получил. Незнакомым голосом, полным холодной ярости.

Так мы приветствуем гостей на планете Земля.

Беспомощно мотающиеся трехпалые руки серого существа на больничной постели внезапно поднимаются и на мгновение отталкивают подушку. Черные глаза, пялившиеся с плоского стертого лица без черт, наливаются злобой и страхом. Серое создание задыхается. И хотя оно не существует в реальности, даже в мозгу Джоунси, по крайней мере как физический артефакт, яростно сражается за жизнь. Генри хоть и не может сочувствовать, но понимает. Мистер Грей хочет того же, что и Джоунси, Даддитс и даже сам Генри, ибо, несмотря на его черные мысли, разве сердце перестало биться? Разве печень не очищает его кровь? Разве тело не продолжает вести невидимые войны против всего, начиная от обычного зла до рака и самого байрума? Тело либо глупо, либо бесконечно мудро, но в любом случае свободно от разрушительного колдовства мысли: оно просто стоит насмерть и борется, пока не иссякают силы. Если мистер Грей и был другим когда-то, сейчас все изменилось. Он хочет жить.