– Кто был Ричи? Что такое «Тигры»? Он тоже был тигром? Почему вы убили его?

Нет ответа. Но Джоунси слушал. Очень внимательно. Мистеру Грею ненавистно было его присутствие. Все равно (улыбка взята из хранилища памяти Джоунси) что крохотная рыбья кость, застрявшая в горле! Недостаточно велика, чтобы подавиться, но поминутно колет и мешает.

– Ты чертовски раздражаешь меня, Джоунси. До посинения. – Он натянул перчатки, некогда принадлежавшие владельцу «доджа». Хозяину Лэда.

На этот раз узник соизволил ответить: Взаимно, партнер. Почему бы тебе не убраться туда, где ты желанный гость? Отправиться к себе домой, и там выкидывать свои штучки?

– Не могу, – сказал мистер Грей, протягивая руку колли. Лэд благодарно обнюхал ее, радуясь запаху прежнего хозяина на перчатке. Мистер Грей послал ему мысленный приказ сидеть смирно, спрыгнул на землю и стал огибать ресторан. На задах наверняка еще одна парковка, для служащих.

Генри и тот, другой парень, вот-вот схватят тебя за хвост, жопа с ручкой. Тебе все равно не уйти. Поэтому расслабься. Проведи время с толком. Закажи тройную порцию бекона.

– Они не чувствуют меня, – сказал мистер Грей, выдыхая клубы морозного воздуха (ощущение прохлады во рту и горле было изысканным, бодрящим, даже запахи бензина и дизельного топлива казались чудесными). – Если я не чувствую их, значит, они не чувствуют меня.

Джоунси рассмеялся – в самом деле рассмеялся, – и мистер Грей от неожиданности застыл рядом с мусоросборником.

Правила изменились, друг мой. Они заезжали за Даддитсом, а Даддитс видит линию.

– Не пойму, о чем ты.

Все ты понимаешь, жопа с ручкой.

– Не смей меня так называть! – взорвался мистер Грей.

Если перестанешь оскорблять мой интеллект, может, я и послушаюсь.

Мистер Грей вновь пошел своей дорогой, и точно: за углом виднелось небольшое скопление машин, по большей части старых и потрепанных.

Даддитс видит линию.

Джоунси прав, он знал, что это означает. Тот, по имени Пит, тоже обладал этим даром, тем же даром, хотя не столь сильным, как этот странный тип… этот Даддитс.

Мистеру Грею совсем не нравилось оставлять след, по которому идет «Даддитс», но он знал кое-что, не известное Джоунси. «Перли» считал, что Генри, Оуэн и Даддитс находятся всего в пятнадцати милях к югу от его машины. Если это действительно так, значит, Генри и Оуэн отстали на сорок пять миль, и возможно, еще не успели добраться до Уотервилля. Так что вряд ли им удастся в ближайшее время схватить его за хвост.

Все же и торчать здесь смысла нет.

Задняя дверь ресторана открылась. Молодой человек в униформе, которую файлы Джоунси определяли как «поварской халат», вынес два больших мешка с мусором, явно предназначенных для мусоросборника. Имя молодого человека было Джон, но друзья прозвали его «Бач»[74]. Мистеру Грею доставило бы огромное наслаждение убить его, но Бач выглядел куда сильнее Джоунси, не говоря о том, что был явно здоровее и, возможно, проворнее. Кроме того, убийство имело ряд неприятных побочных эффектов, и самый худший – необходимость снова и снова избавляться от украденных машин.

Привет, Бач.

Бач остановился, настороженно глядя на него.

Какая из машин твоя?

Собственно говоря, машина принадлежала не ему, а его матери, и это было даже к лучшему. Ржавая колымага Бача стояла дома: жертва скисшего аккумулятора. Пришлось взять машину матери, полноприводный «субару». Мистер Грей, как сказал бы Джоунси, снова выкинул шестерку.

Бач с готовностью протянул ключи. Взгляд у него по-прежнему был подозрительным (глаза блестят и хвост дыбом, по определению Джоунси, хотя, насколько мог видеть мистер Грей, у молодого повара хвоста не было), но сознание уже погасло.

Отключился, подумал Джоунси.

Ты ничего не запомнишь, сказал мистер Грей.

– Ничего, – согласился Бач.

Возвращайся к работе.

– Куда же еще, – снова согласился Бач и, подхватив мешки, направился к мусоросборнику. К тому времени, когда кончится смена и он сообразит, что машина матери исчезла, вероятно, все будет кончено.

Мистер Грей открыл красный «субару» и влез внутрь. На пассажирском сиденье валялся полупустой пакет с картофельными чипсами. Мистер Грей жадно жевал их, подъезжая к снегоочистителю, чтобы забрать собаку. Съев все до крошки, он облизал пальцы Джоунси. Жирные. Вкусно. Совсем как бекон.

Он посадил пса в машину и пять минут спустя уже выезжал на шоссе.

На юг, на юг, на юг.

Ночь ревет музыкой, смехом и возбужденными голосами, в воздухе плывут соблазнительные запахи жаренных на гриле хот-догов, шоколада, арахиса, небо взрывается цветными огнями. И соединяя это в слитную атмосферу веселья, подписываясь под всем автографом самого лета, из динамиков, установленных в Строфорд-парке, несется разухабистый рок-н-ролл:

И тут появляется самый высокий ковбой в мире, девятифутовый Пекос Билл, под пылающим небом, нависает над толпой, и детишки с измазанными мороженым, широко открытыми от изумления ротиками таращат глаза; смеющиеся родители поднимают их или сажают на плечи. Пекос Билл помахивает шляпой. В другой руке он держит знамя с надписью: ДНИ ДЕРРИ – 81.

– Ак он озет ыть иим оким? – спрашивает Даддитс, опустив руку с голубым конусом сахарной ваты и не сводя с ковбоя таких же круглых глаз, как у любого здешнего трехлетки. Справа от него стоят Пит и Джоунси, слева – Генри и Бив. За ковбоем шествует процессия девственных весталок (наверняка среди них найдется парочка девственниц, даже в лето Господне 1981), в расшитых блестками ковбойских юбках и белых ковбойских сапожках, подбрасывая жезлы, навеки завоевавшие Запад.

– Не знаю, как он может быть таким высоким, Дадс, – ухмыляется Пит и, выдернув клок ваты, сует в распахнутый рот Даддитса. – Должно быть, волшебство.

Все смеются над Даддитсом, который ухитряется жевать, не сводя глаз с ковбоя на ходулях. Дадс выше их всех, даже Генри, но по-прежнему остается ребенком, и это приводит остальных в восторг. Волшебник – это он, только он, и хотя он отыщет Джози Ринкенхауэр не раньше будущего года, они твердо знают: он самый натуральный волшебник. И хотя они отчаянно трусили, сцепившись с Ричи Гренадо и его дружками, но по сию пору уверены, что тот день был самый счастливый в их жизни.

– Эй, тех! – машет Бив своей покрышкой (бейсболкой с эмблемой «Тигров Дерри»). – Поцелуй меня в задницу, верзила! А еще лучше, сядь на нее и покрутись!

И все надрываются от хохота (они запомнят это на всю жизнь, ночь, когда Бивер задирал ковбоя на ходулях под рассыпающимся искрами небом), все, кроме Даддитса, продолжающего взирать на происходящее с оцепенелым изумлением, и Оуэна Андерхилла (Оуэн, думает Генри, как ты попал сюда, дружище?), который встревоженно хмурится.

Оуэн трясет его, Оуэн снова требует, чтобы он проснулся.

Генри, проснись, проснись, про…

…снись, ради Бога.

Именно дрожь в голосе Оуэна окончательно разбудила Генри. В носу еще стоит запах жареного арахиса и сахарной ваты. Но тут в сонный бред вторгается реальность: белое небо, заснеженное шоссе, зеленый указатель: ОГАСТА, СЛЕДУЮЩИЕ ДВА ПОВОРОТА. Оуэн продолжает его трясти, а сзади доносятся хриплые, отчаянные лающие звуки. Даддитс кашляет.