Курц уселся за письменный стол и открыл один из ящиков. Внутри оказалась картонная коробка с надписью ХИМ. (США) 10 ЕДИНИЦ. Вот радость для Перлмуттера!

Курц вынул коробку и открыл. Там лежали небольшие маски из прозрачного пластика, из тех, которые обычно закрывают только нос и рот. Одну он швырнул Андерхиллу, вторую надел сам, ловко закрепив эластичные тесемки.

– Это необходимо? – поинтересовался Оуэн.

– Мы не знаем. И не считайте это привилегией: через час-другой их наденут все. Кроме обитателей карантинного блока, разумеется.

Андерхилл без дальнейших замечаний натянул маску и завязал тесемки. Курц прислонился головой к висевшему на стене плакату Администрации Профессиональной Безопасности и Здоровья.

– Они работают? – К удивлению Андерхилла, маска не заглушала голоса и не запотела внутри, и хотя в ней не было ни пор, ни фильтров, дышалось все же легко.

– Они работают над лихорадкой Эбола, над сибирской язвой, над новой суперхолерой. А над Рипли? Возможно. Если нет, мы накрылись… сам знаешь чем. Впрочем, возможно, мы уже накрылись. Но часы бегут, и игра объявлена. Могу я послушать запись, которая, вне всякого сомнения, находится в той штуке, что висит у вас через плечо?

– Все подряд? Не стоит, пожалуй. Разве что попробовать на вкус, что это за блюдо?

Курц кивнул, повертел в воздухе указательным пальцем (как рефери, дающий сигнал к забегу) и поудобнее устроился в кресле Госслина.

Андерхилл снял с плеча магнитофон, поставил на стол и нажал кнопку. Раздался механический голос:

– Перехват радио Управления Национальной Безопасности. Частотный диапазон 62914А44. Материалу присвоена классификация «совершенно секретно». Время перехвата 06.27, ноябрь, четырнадцатое, два-ноль-ноль-один. Запись перехвата начинается после тонального сигнала. Если вам не присвоен допуск первый, пожалуйста, нажмите кнопку «стоп».

– Пожалуйста, – повторил Курц с ободрительным кивком. – Неплохо. Это отпугнет большую часть персонала, не облеченного высоким доверием, не думаете?

Последовала пауза, двухсекундный сигнал, и затем вступил женский голос:

– Один. Два. Три. Пожалуйста, пощадите нас! Ne nous blessez pas.

Двухсекундная пауза. Звучит голос молодого человека.

– Пять. Семь. Одиннадцать. Мы беспомощны. Nous sommes sans defense. Пожалуйста, пощадите нас, мы беспомощны. Ne nous faites…

– Клянусь, это похоже на языковой курс Берлица из Великого Далека, – усмехнулся Курц.

– Узнаете голос? – спросил Андерхилл.

Курц покачал головой и приложил палец к губам.

Следующий голос принадлежал Биллу Клинтону.

– Тринадцать. Семнадцать. Девятнадцать. – О, этот неподражаемый арканзасский выговор! – Здесь нет инфекции. Il n’y a pas d’ infection ici.

Еще одна двухсекундная пауза, и из магнитофона донесся голос Тома Брокау:

– Двадцать три. Двадцать семь. Двадцать девять. Мы умираем. On se meurt, on crève[34]. Мы умираем.

Андерхилл нажал кнопку «стоп».

– На случай, если интересуетесь, первый голос – это Джессика Паркер, актриса. Второй – Брэд Питт.

– А он кто?

– Актер.

– Угу.

– После каждой паузы раздается другой голос. Все они легко узнаваемы. Альфред Хичкок, Пол Харви[35], Джеймс Браун[36], Тим Сэмпл – это местный комик, очень популярный, и сотни других, хотя некоторых мы определить не смогли.

– Сотни других?! И сколько же длился этот перехват?!

– Строго говоря, это не столько перехват, сколько прямая передача, которую мы глушим с восьми ноль-ноль. А это означает, что неизвестно, сколько этого дерьма попало в эфир, хотя мы сомневаемся, что слышавшие все это что-то поймут. А если и так… – Андерхилл философски пожал плечами. – Передача продолжается. Голоса, похоже, подлинные. Мы провели сравнения «отпечатков голосов», сделали спектрограммы. Кто бы они ни были, эти парни вполне могут оставить без работы Рича Литтла[37].

В кабинет донеслось отчетливое «плюх-плюх-плюх» вертолета. Курц не только слышал его, но и ощущал всем существом. Через доски, через плакат в серое вещество мозга шел сигнал, приказывающий начинать, начинать, начинать, спешить, спешить, спешить. Кровь кипела желанием поскорее следовать приказу, но он сидел не двигаясь, спокойно взирая на Оуэна Андерхилла. Спеши медленно. Полезное изречение. Особенно когда имеешь дело с людьми, подобными Оуэну. Как твой пах, видите ли!

Однажды ты подложил мне свинью, думал Курц. Может, не перешел мою черту, но, клянусь Богом, все же пару шагов сделал, не так ли? Да, думаю, так и было. И думаю, тебе стоит держать ухо востро.

– Всего четыре фразы, повторяются снова и снова, – добавил Андерхилл, загибая пальцы: – «Не раньте нас», «Мы беззащитны», «Здесь нет инфекции» и последняя…

– Нет инфекции, – протянул Курц. – Ха! Ну и наглецы!

Он видел снимки красновато-золотого пуха, растущего на деревьях вокруг Блю-Боя. И на людях. В основном на трупах. Биологи назвали его грибком Рипли, по имени той крутой бабы, которую играла Сигурни Уивер в космическом сериале. Большинство из них были слишком молоды, чтобы помнить другого Рипли, который вел в газетах рубрику «Хотите верьте, хотите нет». «Хотите верьте, хотите нет» давно уже канула в небытие как слишком заумная для политкорректного двадцать первого века. Но как бы она вписалась в ситуацию сейчас! О да, как винтик в резьбу! В сравнении с происходящим сиамские близнецы и двухголовые коровы старика Рипли казались положительно нормальными!

– И последняя, – добавил Андерхилл. – «Мы умираем». Это представляет интерес из-за двух вариантов французского перевода. Первый соответствует литературному языку. Второй on crève – это сленг. У нас это звучало бы: «мы подыхаем». – Он взглянул на Курца, искренне жалевшего, что Перлмуттер не видит этого, впрочем, все еще можно исправить. – Они действительно подыхают? Даже если предположить, что не мы им в этом помогли?

– Но почему французский, Оуэн?

– Вероятно, второй язык. – Андерхилл пожал плечами. – Кто знает?

– А-а-а… А цифры? Хотят показать, что мы имеем дело с разумными существами? И что любой другой вид способен прилететь сюда из другой звездной системы, или измерения, или откуда еще там?

– Наверное. А как насчет сигнальных огней, босс?

– Большинство сейчас в лесу, но быстро затухают, как только кончается заряд. Те, которые мы смогли вернуть, похожи на жестянки с консервированным супом и содранными этикетками. Учитывая их размер, шоу получается чертовски эффектным, не находите? Местные в штаны от страха наложили.

Рассеиваясь, огни оставляли колонии грибка, или спорыньи, или черт его знает, как оно называлось. То же самое можно сказать и о самих инопланетянах. Те, которые остались, собирались вокруг корабля, как пассажиры у сломавшегося автобуса, и ныли, что они не заражены, il n’y a pas d’ infection ici, слава тебе Господи, можно вздохнуть спокойно. Но едва эта штука попадала на тебя, ты, вероятнее всего, как это выразился Оуэн, «спекался». Конечно, точно еще ничего не известно, пока слишком рано говорить о чем-то определенном, но они вправе делать предположения.

– Сколько инопланетян осталось наверху? – осведомился Оуэн.

– Где-то порядка сотни.

– Что еще нам неизвестно? Кто-нибудь имеет представление?

Курц отмахнулся. Откуда ему знать? Право знать – не его сфера. И не парней, приглашенных на эту веселую вечеринку перед Днем благодарения.

– Как по-вашему, выжившие – это команда? – допытывался Андерхилл.

– Неизвестно. Может, и нет. Чересчур много для команды, недостаточно для колонистов и слишком мало для ударных частей.

– А что еще творится там, наверху? Ведь есть же что-то еще, так?