— Ты ничего не понимаешь, — говорил тот, что был повыше ростом, — без разверстки пропадем как мухи. Какая война без хлеба? Да и рабочим тоже хлеб нужен.

— Так ведь и торговать можно, обмен на товары делать. Куда бы лучше… — возражал низенький, очень живой паренек. — Недовольства-то и меньше бы было.

— Значит, и товаришки какие есть кулакам отдать. Хлеб у них, и товары им. А шиш они не хотят?

— Ты все кулаки да кулаки, — махнул рукой парень поменьше. — Разверстку-то и со средняков берут. А они многие без хлеба сидят, разуты, раздеты…

— Тут ты прав, со средняков это зря, — согласился парень повыше ростом. — А кулаков защищать нечего…

— А я и не защищаю. На черта они мне сдались…

В этот момент из боковой двери вышли два человека. Один немолодой, с желтым, морщинистым лицом, шел впереди. За ним двигался такой же высокий, но еще молодой и статный мужчина. Первый оказался начальником училища, второй был из губкома.

Поздоровавшись, начальник училища несколько раз постучал по столу пальцами и, когда в зале установилась полная тишина, сказал:

— Я должен объявить вам, товарищи, о том, что начало занятий на курсах придется отложить. — Он поднял голову, развел руки. — Не съехались курсанты. Да и здесь, в училище, не все еще готово. Ну, а чтобы даром время не терять, мы решили послать вас на село. Будете разъяснять политику Советской власти в деревне. Сейчас это нужно до зарезу.

Даже больше, чем с белогвардейцами драться. А то что же получается? С одной стороны, мы белогвардейцев бьем, а с другой им же своими ошибками помогаем. — И, как бы извиняясь за то, что занятия откладываются, добавил:

— Ничего не поделаешь, товарищи, надо ехать дней так, при мерно, на десяток, не больше. Ну о чем там говорить, что делать и как себя вести — вам сейчас расскажет представитель губкома…

Представитель прочитал обращение Владимира Ильича Ленина. В нем говорилось:

Затем он осторожно свернул его, бережно разгладил широкими, жесткими ладонями и продолжал:

— Вот оно, оказывается, в чем дело, товарищи! Врасплох хотели застать нас иностранные захватчики, да не вышло у них. На внутреннего врага нашего надеются, но и это не получится. Теперь-то мы знаем, что надо делать, видим, кто нам враг и кто друг. Вы в деревню едете… Бедно та, батраки — это и есть Советская власть в деревне. Но тот, кто трогает середняка, он или ничего не понимающий дурак, или враг. Ну, а с кулаками разговор короткий. Их сопротивление нужно раздавить. Это они, пользуясь темно той крестьян, натравливают середняков на Советскую власть, это они хотят уморить нас и деревенскую бедноту голодом. Спекулянты… Дают середнякам на сотенку, а сами гребут тысячи. Натравливают их против власти, которая дала крестьянам землю, втрое повысила закупочные цены на хлеб, считает их своими союзниками. Говорите прямо, если кулаки возьмут в деревне верх, бедноте и середнякам будет крышка. Добра им от кулацкой власти не ждать, землю назад отдавать придется… Их друзья не кулаки и помещики, а рабочие и беднота. Пусть подумают над этим как следует. Ну, а если обнаружите там обидчиков середняков, тех, кто не понимает советской политики в деревне, не стесняйтесь, дайте им по зубам, да покрепче. Чтобы другим неповадно было. Запомните, товарищи, если мы восстановим доверие к Советской власти в деревне, тогда на верняка побьем белогвардейцев. Не восстановим — побьют нас. Так что вы не гулять едете, а воевать.

…На первое собрание в небольшом поселке Алексей пришел с представителем местной ячейки. Несмотря на позднее время, в школе застали человек тридцать спорящих мужиков. Когда входили в помещение, разговор вел бородатый рыжий мужик с черной повязкой на глазу, в грязной холщовой рубахе. Он энергично размахивал кулаками и говорил, как видно, давно и трудно, его волосы и лицо были мокры от пота.

— До какой поры это будет? — с озлоблением выкрики вал одноглазый. — Гляди, до чего дожили. — Он ткнул ку лаком в стоявший на столе глиняный черепок, на котором мигало крошечное пламя светильника. — Керосина для лампы и то нет. Чаю месяцами не видим. А им давай и давай! У Проки вчерась все имущество забрали. Нашли кулака. Мне грозить начинают. Иди, говорят, в коммунию, а то плохо будет… А я не хочу. На черта мне та коммуния сдалась? — Увидев стоящего в дверях Алексея, оратор запнулся, неловко прокашлялся, но тут же оправился и грубо спросил:

— Кто такой будешь? Поди новый налог привез?..

Алексей подошел к столу. Поздоровавшись, сел на табуретку. Одноглазый смерил его недоверчивым взглядом и бочком отодвинулся в темноту. В комнате на минуту воцарилась неловкая тишина. Алексей поднялся, всмотрелся в лица мужиков. Все они показались ему одинаково мрачными.

— Я из города, товарищи, — как мог спокойно сказал Алексей. — Поговорить с вами приехал.

— Видим! О налоге, значит. Мало еще грабите, — послышалось из угла.

— И о налоге, и о другом, — спокойно ответил Алексей, — а главное, о том, чтобы вы поняли политику Советской власти в деревне.

— Давно поняли, давно! — послышалось сразу несколько недружелюбных голосов.

— Скоро совсем без штанов оставите.

— Говорите одно, а делаете по-другому.

— На черта с ним толковать, выпроводить его отсюда!

Крики все усиливались, некоторые вскочили, затопали ногами, кто-то поднял костыль.

Алексей вынул кисет, положил на стол и спокойно, по-хозяйски, уселся на табуретку. Но когда начали кричать, что его надо выбросить в окно и выгнать из поселка, он снова поднялся и громко сказал:

— Товарищи! Я уполномоченный губкома партии, при ехал к вам обсудить обращение товарища Ленина.

Услышав о Ленине, собравшиеся стали сбавлять тон. Крики постепенно затихли, вскочившие на ноги стали садиться на свои места. Но один голос продолжал:

— Ленин-то говорит одно, а вы делаете другое. На словах вроде за середняка, а на деле шкуру с него сдираете…

— Нет, товарищи, — выждав, когда говоривший умолк, громко сказал Алексей. — Это не мы так делаем, а вы сами.

— Эва, хватил! Да что мы дураки, себе хуже делать?

— Вот не дураки, а так получается, — ответил Алек сей, — давайте-ка разбираться. Тогда и установим, кто прав, а кто виноват.

Собравшиеся приутихли. Алексей продолжал:

— Укажите мне хотя один закон или распоряжение Советского правительства, которое было бы направлено в обиду середнякам. Нет таких законов и распоряжений тоже нет.

— А Проню! Проню-то обобрали как липку, — крикнул одноглазый мужик. — Вот тебе и закон…

— О Проне я вам вот что скажу. Если он не кулак…

— Какой там кулак! — закричало сразу несколько голосов так сильно, что фитилек в черепке замигал, как будто бы его вынесли на ветер. — Своим трудом живет, батраков сроду у него не было. Самый настоящий трудовик!

— Так вот, если он не кулак, — продолжал Алексей, — даю вам слово, что завтра же ему вернут все до единой нитки. Извинятся перед ним, а виновных еще строго накажем. Накажем и тех, кто в коммуну силком гонит. За такое дело судить будем.

— Во! — крикнул одноглазый. — Это другой коленкор. Давно бы так надо, а то что это такое в самом деле…

К столу подошел невысокий в рваном зипуне, в стоптанных солдатских ботинках мужичок. Погладив редкую бородку, он погрозил сидящим пальцем и не торопясь заговорил:

— А я вам что говорил? Не может Советская власть супротив середняков пойти. Они ей не враги. Товарищ из города правильно говорит «сами виноваты». Это ведь местные власти куролесят. А кто их выбрал? Мы же сами власть им над собой дали. Нам их и к порядку призвать положено, а не огулом на Советскую власть лаять. — Он стукнул в грудь кулаком, — повысил голос: Мы своей кровью эту власть добывали. Она нам землю дала. А кто справедливые цены установил? Кулаков слушаем. А им Советская власть нож в горло. Пользуются нашим ротозейством.

Вот, значится, сами и виноваты…