— Зря вы прикидываетесь простачком и меня дураком считаете.

Красноперов хотел было возражать, но, встретив негодующий взгляд Шувалова, круто повернулся и, ничего не сказав, пошел к двери.

Красноперов прошел сложный путь от фельдфебеля до поручика.

Он, сын зажиточного крестьянина, не колеблясь пошел за эсерами, в обещаниях которых видел воплощение своих надежд. Лозунги о чистой демократии, народной свободе и «хозяине земли русской» тянули его, как магнит. Но угар продолжался недолго.

Красноперов каждый день, каждый час видел собственными глазами, с какой нечеловеческой жестокостью эта власть расправляется с простыми людьми.

И ему было трудно поверить, что Колчак и его правительство как раз и есть та самая народная власть, которая борется за интересы мужика.

Прислушиваясь к солдатским разговорам, наблюдая за их отношением к колчаковскому режиму, Красноперов все больше убеждался в нежелании мужиков воевать и находиться в чуждой им армии. Свое нежелание солдаты со свойственное им хитрецой и выдумками выражали в десятках мелочей. Пошла, например, рота в баню, казалось, что тут могло случиться плохого: помылись, попарились и в казарму. На самом деле, получалось вот что. В баню шли стройными рядами в только что полученном зимнем обмундировании, а назад возвращались разношерстной толпой. Новенькие бараньи шапки, нарочно растолканные по карманам и рукавам, в камере дезинсекции стянуло в комочки, валенки оказались на каждом разные, шинели без хлястиков и застежек. Пока шли в казарму, стерли ноги, потом целую неделю валялись с завязанными пятками, доказывая, что пимы им кто-то подменил. Солдаты то и дело маялись животами, теряли голос. Только вчера разучив веселую песню, они пели ее звонкими стройными голосами, а сегодня в присутствии начальства вдруг начинали петь кое-как. Ежедневно появлялись сотни всевозможных предлогов для просьб об отпуске на побывку. В последнее время в роте установился порядок вслух читать полученные из дома письма. Написанные иногда детской рукой, многие из них сообщали, что отца, дядю или брата взяли каратели. Что теперь тяти уж нет и никогда больше не будет. Вначале Красноперов пытался объяснить, что родственников покарали за дело. Пытались задерживать письма, но они проникали в казармы стороной, а те из солдат, кто долго писем не получал, догадывались, в чем дело, и, недолго думая, убегали домой.

Красноперов пытался было применить строгость, но потом заговорила совесть, и он махнул на все рукой. Окончательный поворот в его отношении к колчаковской власти произошел после отказа одного из солдат выполнить приказ о расстреле пленного красноармейца. Командир батальона тут же застрелил солдата, который приходился Красноперову двоюродным братом. Но особенно поразило Красноперова, Когда он узнал, что солдаты его роты тайком собрали деньги и послали их матери убитого товарища. Все это заставило его по-новому вглядеться в свое собственное положение.

Прямо от командира полка Красноперов пошел в окопы своей роты, занявший оборонительную позицию на окраине села.

Идя к позиции, Красноперов увидел летящий самолет с большими красными звездами на крыльях. Из брюха самолета точно голуби летели сотни бумажек. За последним домом у прясла огорода виднелась серая толпа солдат. Собравшиеся что-то кричали, махали руками тем, кто только еще подходил. В середине толпы на небольшой возвышенности стоял незнакомый Красноперову солдат. Размахивая листовкой, солдат кричал:

— С кем воюете? За кого головы кладете? Мало на вас ездили, еще хотите. Поглядите на свою власть — сплошь богачи, попы, купцы, золотопогонники. Снова аркан на шею закидывают, али не видите? Прохоров моя фамилия, а зовут Калиной. Я тоже в белых был. Ну дак что ж? Был да сплыл. Понял, значит, нельзя же веки вечные дураком быть. Пора и о своей пользе подумать. А кто эту пользу нашу защищает? Золотопогонники, может, кровососы мирские? Кровью харкаем от их защиты. Неправду, скажете, говорю, — тыча вперед себя листовкой, кричал Калина, не обращая внимания на подошедшего поручика. — Ну, скажете, неправду?

— Чего там неправду — правду? — закричали из толпы. — За своих захребетников кровь проливаем.

— Дураки были, дураками и остались.

Калина выждал, когда прекратятся крики, снова замахал листовкой.

— Реввоенсовет призывает прекратить бойню и с оружием в руках переходить на сторону Красной Армии. Мы к вам оттуда посланы…

Взволнованный Красноперов подошел к Калине, протянул руку.

— Дай сюда! — стремясь взять листовку, сказал он хриплым голосом. — Дай…

Калина ткнул поручику листовку.

— На, если тебе не досталось, почитай.

Пробежав глазами короткое воззвание Реввоенсовета Восточного фронта, Красноперов шагнул на возвышенность. Перед ним замелькали то злобные, то настороженные, то выжидающие лица солдат. Вспомнилось предупреждение подполковника о суде и расстреле. Потом перед глазами встал брошенный за поскотиной труп двоюродного брата. Скользнув взглядом в сторону села, он увидел выехавших из улицы всадников. Впереди скакал Шувалов. Красноперов поднял над головой листовку.

— Здесь, братцы мои, сплошная правда написана. Я тоже за то, что пора одуматься.

Кругом загудели десятки голосов, поднялись десятки рук. Калина схватил Красноперова за руку.

— С нами? Значит, с нами?

— С кем же мне больше, — разводя руками и как-то по-детски улыбнувшись, ответил Красноперов.

Ободренные решением поручика, солдаты спокойно смотрели на приближающуюся группу офицеров.

Командир полка с первого взгляда понял, в чем дело. Кликнув безусого узкоплечего прапорщика, он приказал ему скакать к командиру второго батальона, чтобы тот, не мешкая, снял батальон с позиции и вел его на выгон. Второй батальон считался самым надежным, и Шувалов рассчитывал при его помощи усмирить взбунтовавшихся солдат.

Подскакав вплотную к кричащей толпе, Шувалов с хода осадил заплясавшего под ним жеребца и, повернувшись в сторону Красноперова, закричал:

— Что за балаган? Кто разрешил? Поручик Красноперов! Прикажите солдатам немедленно разойтись по окопам.

Руки поручика как, — то сами собой поползли вниз, лихорадочно блестящие глаза устремились в сторону командира полка. На какую-то минуту он снова превратился в послушную машину. Солдаты с недоумением смотрели то в сторону поникшего поручика, то в сторону Шувалова, ожидая, чем все это кончится. Не растерялся один Калина. Судорожно сжимая в руках листовку, он рывком повернулся к командиру полка и хрипло крикнул:

— Сам иди! Здесь дураков нет? — потом, обращаясь к все еще колеблющемуся Красноперову, добавил:

— Эх, кислятина…

Ответ Калины и молчание поручика привели Шувалова в ярость.

— Бунтовщики! — закричал он, ерзая в седле. — Рас стрелять вас мало. Под суд мерзавцев… — Продолжая громко ругаться, Шувалов повернул коня и, злобно плюнув в сторону толпы, поскакал к лесу.

Угроза Шувалова встрепенула поручика.

— На! На, сволочь, на! — срывая погоны и остервенело швыряя их под ноги, кричал он вслед удаляющемуся командиру полка. Не хочу быть бандитом, не хочу!!!

Обрадованный Калина бросился к Красноперову, за ним подбежали другие и, схватив поручика за руки и за ноги, с криком «ура» начали подбрасывать вверх.

Ликование солдат прекратил появившийся из-за домов краснозвездный самолет. Прокатившись по выгону сотню сажен, он замолк, накренившись на крыло, словно подстреленная птица.

Озираясь на бегущих к нему солдат, летчик торопливо вылез из самолета и, чиркнув зажигалкой, стал жадно тянуть дым папиросы, как бы опасаясь, что ему не дадут накуриться.

Первым к самолету подбежал Пустовалов, вместе с Калиной посланный Алексеем в тыл врага.

— Что, браток, не дотянул до своих? — спросил он, думая о том, как бы помочь попавшему в беду красному летчику.

Летчик не ответил, он настороженно смотрел на подходивших людей. Наконец, решившись, он повернулся, выхватил из багажника молоток и шагнул к капоту.