Пусть эта книга священная

Спутница вам неизменная

Будет везде и всегда.

Пусть эта книга спасения

Вам подает утешение

В годы борьбы и труда.

Эти глаголы чудесные,

Как отголоски небесные

В грустной юдоли земной,

Пусть в ваше сердце вливаются, —

И небеса сочетаются

С чистою вашей душой.

Я баловень судьбы… Уж с колыбели

Богатство, почести, высокий сан

К возвышенной меня манили цели, —

Рождением к величью я призван.

– Но что мне роскошь, злато, власть и сила?

Не та же ль беспристрастная могила

Поглотит весь мишурный этот блеск,

И все, что здесь лишь внешностью нам льстило,

Исчезнет, как волны мгновенный всплеск.

Есть дар иной, божественный, бесценный,

Он в жизни для меня всего святей,

И ни одно сокровище вселенной

Не заменит его душе моей:

То песнь моя! – Пускай прольются звуки

Моих стихов в сердца толпы людской,

Пусть скорбного они врачуют муки

И радуют счастливого душой!

Когда же звуки песни вдохновенной

Достигнут человеческих сердец,

Тогда я смело славы заслуженной

Приму неувядаемый венец.

Но пусть не тем, что знатного я рода,

Что царская во мне струится кровь,

Родного православного народа

Я заслужу доверье и любовь, —

Но тем, что песни русские, родные

Я буду петь немолчно, до конца,

И что во славу матушки России

Священный подвиг совершу певца.

Умолкли рыдания бури кипучей,

Клокочущей бездны волна улеглась;

Опять выплывает луна из-за тучи,

Над гладью морской тишина разлилась.

В борьбе непрестанной с мятежною страстью

Опять побежден ненасытный недуг,

И с новою силой, и с новою властью

Воспрянет опять торжествующий дух!

Уж гасли в комнатах огни…

Благоухали розы…

Мы сели на скамью в тени

Развесистой березы.

Мы были молоды с тобой!

Так счастливы мы были

Нас окружавшею весной;

Так горячо любили!

Двурогий месяц наводил

На нас свое сиянье:

Я ничего не говорил,

Боясь прервать молчанье;

Безмолвно синих глаз твоих

Ты опускала взоры:

Красноречивей слов иных

Немые разговоры.

Чего не смел поверить я,

Что в сердце ты таила,

Все это песня соловья

За нас договорила.

Взошла луна… Полуночь просияла,

И средь немой, волшебной тишины

Песнь соловья так сладко зазвучала,

С лазоревой пролившись тишины.

Ты полюбила, – я любим тобою,

Возможно мне, о друг, тебя любить!

И ныне песнью я зальюсь такою,

Какую ты могла лишь вдохновить.

Растворил я окно, – стало грустно невмочь,—

Опустился пред ним на колени,

И в лицо мне пахнула весенняя ночь

Благовонным дыханьем сирени.

А вдали где-то чудно так пел соловей:

Я внимал ему с грустью глубокой

И с тоскою о родине вспомнил своей;

Об отчизне я вспомнил далекой,

Где родной соловей песнь родную поет

И, не зная земных огорчений,

Заливается целую ночь напролет

Над душистою веткой сирени.

Умер, бедняга! В больнице военной

Долго родимый лежал;

Эту солдатскую жизнь постепенно

Тяжкий недуг доконал…

Рано его от семьи оторвали:

Горько заплакала мать,

Всю глубину материнской печали

Трудно пером описать!

С невыразимой тоскою во взоре

Мужа жена обняла;

Полную чашу великого горя

Рано она испила.

И протянул к нему с плачем ручонки

Мальчик-малютка грудной…

…Из виду скрылись родные избенки,

Край он покинул родной.

В гвардию был он назначен, в пехоту,

В полк наш по долгом пути:

Сдали его в Государеву роту

Царскую службу нести.

С виду пригожий он был новобранец,

Стройный и рослый такой,

Кровь с молоком, во всю щеку румянец,

Бойкий, смышленый, живой;

С еле заметным пушком над губами,

С честным открытым лицом,

Волосом рус, с голубыми глазами,

Ну, молодец молодцом.

Был у ефрейтора он на поруке,

К участи новой привык,

Приноровился к военной науке,

Сметливый был ученик.

Старым его уж считали солдатом,

Стал он любимцем полка;

В этом Измайловце щеголеватом

Кто бы узнал мужика!

Он безупречно во всяком наряде

Службу свою отбывал,

А по стрельбе скоро в первом разряде

Ротный его записал.

Мы бы в учебной команде зимою

Стали его обучать,

И подготовленный, он бы весною

В роту вернулся опять;

Славным со временем был бы он

взводным…

Но не сбылись те мечты!

…Кончились лагери; ветром холодным

Желтые сдуло листы,

Серый спустился туман на столицу,

Льются дожди без конца…

В осень ненастную сдали в больницу

Нашего мы молодца.

Таял он, словно свеча, понемногу

В нашем суровом краю;

Кротко, безропотно Господу Богу

Отдал он душу свою.

Без материнского благословенья

Этот солдат молодой.

Ласковой, нежной рукою закрыты

Не были эти глаза,

И ни одна о той жизни прожитой

Не пролилася слеза!

Полк о кончине его известили, —

Хлопоты с мертвым пошли:

В старый одели мундир, положили

В гроб и в часовню снесли.

К выносу тела в военной больнице

Взвод был от нас наряжен…

По небу тучи неслись вереницей

В утро его похорон;

Выла и плакала снежная вьюга

С жалобным воплем таким,

Плача об участи нашего друга,

Словно рыдая над ним!

Вынесли гроб; привязали на дроги,

И по худой мостовой

Серая кляча знакомой дорогой

Их потащила рысцой.

Сзади и мы побрели за ворота,

Чтоб до угла хоть дойти:

Всюду до первого лишь поворота

Надо за гробом идти.

Дрогам вослед мы глядели, глядели

Долго с печалью немой…

Перекрестилися, шапки надели

И воротились домой…

Люди чужие солдата зароют

В мерзлой земле глубоко,

Там, за заставой, где ветры лишь воют,

Где-то в глуши далеко.

Спи же, товарищ ты наш, одиноко!

Спи же, покойся себе

В этой могилке сырой и глубокой!

Вечная память тебе!