17. Любовь, с. 177.

18. Мухи, с. 180.

19. Опять пишу тебе…, с. 256.

20. Я ее победил…, с. 214.

21. Давно уж нет любви…, с. 136.

22. Когда, в объятиях…, с. 260.

МФ № 5

2-й ведущий. «Господствующая черта творчества поэта – глубокий индифферентизм, полное отсутствие окраски не только в смысле партийных убеждений (что не играло бы особой роли в деле политического творчества), но и в отношении коренных, религиозно-философских воззрений.

Бесцветная, безрадостная поэзия Апухтина существует в русской литературе наряду с наиболее яркими проявлениями иных настроений и требует нашего внимания не менее всякой другой. Ее индифферентизм, ее отсутствие положительного символа веры есть, конечно, лишь форма миропонимания, догматика самостоятельной секты. Как всякий истинный поэт, Апухтин представляет неповторимое явление, своего рода уникум.

Программа жизни по Апухтину – безнадежно-пессимистическое миросозерцание пришельца, не нашедшего себе места в жизненной работе. Его угнетало не только отсутствие веры, но отсутствие безверия, то есть того или иного определенного миросозерцания. Внутренний недуг Апухтина – унылое, безразличное состояние духа, подрезающее его крылья, пригнетающее человека к земле.

К этой «оброшенности», говоря выражением Салтыкова, Апухтин должен был уйти с головой в мир личных ощущений и тревог, их повышенной интенсивностью выкупая недостаток других впечатлений, причем преимущественное внимание поэта было посвящено, конечно, «страсти нежной» (из книги Петра Перцова «Философские течения русской поэзии», 1899).

23. Над связкой писем, с. 204.

24. Письмо, с. 223.

25. Ответ на письмо, с. 240.

26. С курьерским поездом, с. 268 (2 чтеца).

МФ № 6

1-й ведущий. «Не мог ужиться Апухтин, по признаниям его, с новыми направлениями русской литературы. Много говорил я и спорил с ним, бывало, на эту жгучую для нас обоих, интересную тему.

Алексей Николаевич открыто возмущался Достоевским с его «ватагой психопатов», «грубой и хлесткой, как пощечина, сатирой Щедрина», некрасовским опоэтизированием мужицкого быта «до вшей включительно». В один прекрасный день Апухтин вдруг почувствовал себя вдруг, с его точки зрения, довольно-таки в пестром, странном и главное – опасном, в смысле соблюдения приличий, обществе: за крупными фигурами во весь рост Щедрина, Достоевского, Некрасова – талантов которых он не отрицал – усмотрел он, по его признанию, «победоносное шествие с развернутыми знаменами, легиона бесталанных подражателей, литературных альфонсов, литературных шарманщиков, продажных, как женщины известного сорта»… Открыв глаза, испуганно оглянувшись вокруг себя, подобно соловью, беззаботную песенку которого вдруг грубо, резко оборвали на полуноте, он умолкнул, скрылся, поспешил дать дорогу другим…» (из мемуаров А. Жиркевича).

27. Ночь в Монплезире, с. 147.

28. Моленье о чаше, с. 145.

МФ № 7

29. Сумасшедший, с. 249 (два чтеца).

МФ № 8

2-й ведущий. «Нравственно-литературный тип, к которому принадлежал Апухтин, совсем не новый и уже достаточно разъясненный тип. Это тип добродушных людей, остроумных собеседников и тонких эстетиков, очень вероятно, приятных для небольших кружков личных знакомых и друзей и совершенно бесполезных для общества. При условии материальной обеспеченности, освобождающей от „малых трудов“, люди этого типа могут быть счастливы при какой угодно исторической обстановке. К людям они равнодушны: они неравнодушны только к самим себе. Всякие великие идеи, всякие высокие лозунги и слова, всегда им хорошо известные, для них не более как довольно обильный источник приятных эстетических эмоций или даже просто подходящий материал для красноречивого собеседования. Все, к чему прикасаются эти люди, будет ли то наука, или искусство, или философия – все это из насущного дела превращается у них в усладительное времяпрепровождение. Это природные сибариты и эпикурейцы… они замыкаются в себе, то есть собственно у себя, в четырех стенах своего комфортабельного кабинета, почитывают, пописывают, порисовывают, поигрывают и, дожив до срока, умирают или от несварения в желудке, или от ожирения. В мире теней их родственным радушием приветствует тень Ильи Ильича Обломова» (из статьи М. Протопопова «Писатель-дилетант», 1896).

30. Пьяные гусары, с. 264.

31. И странно и дико…, с. 265.

32. Желания славянина, с. 265.

33. По поводу юбилея Петра Первого, с. 290.

34. Когда будете, дети…, с. 283.

МФ № 9

1-й ведущий. «Из того факта, что Апухтин не заботился о печатании своих стихотворений, небрежно относился даже к записыванию их, было бы неверно заключить, что он не дорожил ими потому, что они достались ему легко, что он, как Тютчев, по выражению Ивана Аксакова, „ронял“ стихи, не заботясь о том, подберут их или нет.

Даже произведения, получившие его санкцию к обнародованию, туго и неохотно распространялись им иначе как в его собственной декламации среди интимного кружка приятелей. Он не только не навязывал своих стихов печати, но самым горячим поклонникам музы лишь позволял (и далеко не всегда) их переписывать.

Культ формы у него доходил до флоберовского педантизма, и каждое стихотворение только тогда признавалось готовым выйти на свет Божий, когда единственное выражение замерцавшей в нем мысли было найдено. Отсюда та непринужденность, ясность и рельефность его стиха, которая, как все простое в прекрасном – результат большого знания и большого труда, составляет неоспоримое качество сочинений Апухтина. Все, что он хотел сказать, он сказал просто и прекрасно» (из биографического очерка Модеста Ильича Чайковского).

2-й ведущий. «Перед нами своего рода феномен в виде человека 60-х годов, для которого этих 60-х годов как бы совсем не существовало и который, находясь в них, сумел каким-то фантастическим образом прожить вне их» (из статьи А. Скабичевского).

35. П. Чайковскому (Ты помнишь…), с. 206.

36. Дилетант, с. 200.

37. Приветствую вас…, с. 172.

38. Будущему читателю, с. 166.

1-й ведущий. К. Случевский. «Пара гнедых» или «Ночи безумные» (БП БС. Л., 1962. С. 249).

МФ № 10

Страницы даны по: Апухтин А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1991.

Творчество так называемых «второстепенных» русских поэтов до сих пор не нашло достойного места в практике современной российской школы. Поэтому мы предлагаем вашему вниманию «уроки» двух учителей: замечательного поэта, одного из последних преподавателей пушкинского лицея Иннокентия Анненского и известного современного литературоведа, специалиста по творчеству Пушкина и Кольцова, директора Института русской литературы (Пушкинского дома) в Петербурге Николая Скатова. Их статьи – не разработки уроков в традиционном смысле, однако опытный учитель без труда может извлечь из них для себя очень многое.

В январе 1837 года был убит Пушкин. Михаил Лермонтов написал в эти дни «Смерть поэта», а Алексей Кольцов – стихотворение «Лес». Голос современников становился здесь голосом потомков, а недавний живой действователь русской литературы Пушкин оказывался уже ее героем.

В совокупности стихи Лермонтова и Кольцова закрепили для потомков колоссальный масштаб личности Пушкина.

«Невольник» – пленник (прямо и переносно: «невольник чести» – формула из первой пушкинской южной поэмы) и больше: мститель, «гордый человек», Алеко, наконец, Демон, Печорин – уже герои Лермонтова. «Бова-силач заколдованный» – кольцовский образ. Но и тот и другой оказались приложимы к Пушкину, и то и другое Пушкин вместил. Так обозначились конечные точки отсчета, границы бесконечно протяженной страны, название которой – Пушкин. Выражают эти определения – «невольник чести», с одной стороны, а «Бова-силач», с другой – и эволюцию поэта. Ее чутко воспринял и с большой силой о ней говорил, хотя во многом и произвольно истолковывая, Достоевский. О «примирении» позднего Пушкина писали много (даже Белинский). Собственно, Лермонтов первый сказал в своих стихах, что «гордый-то человек» никогда не смирялся в Пушкине. Но этот человек не исключил другого, склонившегося перед правдой народной жизни. Вот именно это «что-то, – как сказал Достоевский, – сроднившееся с народом взаправду», может быть, совершенно непроизвольно и тем более несомненно почувствовал и выразил Кольцов. Выпел. Выплакал. 13 марта 1837 года Кольцов написал А. А. Краевскому письмо: «Александр Сергеевич Пушкин помер; у нас его уже более нету!.. Едва взошло русское солнце, едва осветило широкую русскую землю небес вдохновенным блеском, огня животворной силой; едва огласилась могучая Русь стройной гармонией райских звуков; едва раздалися волшебные песни родимого барда, соловья-пророка…»