Мы чтить тебя привыкли с детских лет, И дорог нам твой образ благородный; Ты рано смолк; но в памяти народной Ты не умрешь, возлюбленный поэт! Бессмертен тот, чья муза до конца Добру и красоте не изменяла, Кто волновать умел людей сердца И в них будить стремленье к идеалу; Кто сердцем чист средь пошлости людской, Средь лжи кто верен правде оставался И кто берег ревниво светоч свой, Когда на мир унылый мрак спускался. И всё еще горит нам светоч тот, Всё гений твой пути нам освещает; Чтоб духом мы не пали средь невзгод, О красоте и правде он вещает. Все лучшие порывы посвятить Отчизне ты зовешь нас из могилы; В продажный век, век лжи и грубой силы Зовешь добру и истине служить. Вот почему, возлюбленный поэт, Так дорог нам твой образ благородный; Вот почему неизгладимый след Тобой оставлен в памяти народной! <1880> Константин Случевский На кладбище [14] Я лежу себе на гробовой плите, Я смотрю, как ходят тучи в высоте, Как под ними быстро ласточки летят И на солнце ярко крыльями блестят. Я смотрю, как в ясном небе надо мной Обнимается зеленый клен с сосной, Как рисуется по дымке облаков Подвижной узор причудливых листов. Я смотрю, как тени длинные растут, Как по небу тихо сумерки плывут, Как летают, лбами стукаясь, жуки, Расставляют в листьях сети пауки… Слышу я, как под могильною плитой Кто-то ежится, ворочает землей, Слышу я, как камень точат и скребут И меня чуть слышным голосом зовут: «Слушай, милый, я давно устал лежать! Дай мне воздухом весенним подышать, Дай мне, милый мой, на белый свет взглянуть, Дай расправить мне придавленную грудь. В царстве мертвых только тишь да темнота, Корни цепкие, да гниль, да мокрота, Очи впавшие засыпаны песком, Череп голый мой источен червяком, Надоела мне безмолвная родня. Ты не ляжешь ли, голубчик, за меня?» Я молчал и только слушал: под плитой Долго стукал костяною головой, Долго корни грыз и землю скреб мертвец, Копошился и притихнул наконец. Я лежал себе на гробовой плите, Я смотрел, как мчались тучи в высоте, Как румяный день на небе догорал, Как на небо бледный месяц выплывал, Как летали, лбами стукаясь, жуки, Как на травы выползали светляки… В больнице всех скорбящих
Еще один усталый ум погас… Бедняк играет глупыми словами… Смеется!.. Это он осмеивает нас, Как в дни былые был осмеян нами. Слеза мирская в людях велика! Велик и смех… Безумные плодятся… О, берегитесь вы, кому так жизнь легка, Чтобы с безумцем вам не побрататься! Чтоб тот же мрак не опустился в вас; Он ближе к нам, чем кажется порою… Да кто ж, поистине, скажите, кто из нас За долгий срок не потемнел душою? Lux aeterna [15] Когда свет месяца бесстрастно озаряет Заснувший ночью мир и все, что в нем живет, Порою кажется, что свет тот проникает К нам, в отошедший мир, как под могильный свод. И мнится при луне, что мир наш – мир загробный, Что где-то, до того, когда-то жили мы, Что мы – не мы, послед других существ, подобный Жильцам безвыходной, таинственной тюрьмы. И мы снуем по ней какими-то тенями, Чужды грядущему и прошлое забыв. В дремоте тягостной, охваченные снами, Не жизнь, но право жить как будто сохранив… В киеве ночью Спит пращур городов! А я с горы высокой Смотрю на очерки блестящих куполов, Стремящихся к звездам над уровнем домов, Под сенью темною, лазурной и стоокой. И Днепр уносится… Его не слышу я, — За далью не шумит блестящая струя. О нет! Не месяц здесь живой красе причина! Когда бы волю дать серебряным лучам Скользить в безбрежности по темным небесам, Ты не явилась бы, чудесная картина, И разбежались бы безмолвные лучи, Чтоб сгинуть, потонуть в неведомой ночи. Но там, где им в пути на землю пасть случилось, Чтобы светить на то, что в тягостной борьбе, Так или иначе, наперекор судьбе, Бог ведает зачем, составилось, сложилось — Иное тем лучам значение иметь: В них мысль затеплилась! Ей пламенем гореть! Суть в созданном людьми, их тяжкими трудами, В каменьях, не в лучах, играющих на них, Суть в исчезанье сил, когда-то столь живых. Сил, возникающих и гибнущих волнами,— А кроткий месяц тут, конечно, ни при чем С его бессмысленным серебряным лучом. * * * Я задумался и – одинок остался; Полюбил и – жизнь великой степью стала; Дружбу я узнал и – пламя степь спалило; Плакал я и – василиски нарождались. Стал молиться я – пошли по степи тени; Стал надеяться и – свет небес погаснул; Проклял я – застыло сердце в страхе; Я заснул – но не нашел во сне покоя… Усомнился я – заря зажглась на небе, Звучный ключ пробился где-то животворный, И по степи, неподвижной и алкавшей, Поросль новая в цветах зазеленела… вернутьсяСтихотворения, представленные в подборке, не датированы, поскольку рукописи поэта не содержат хронологических данных. – Примеч. сост. |
