ДЕВОЧКИ, У ОЛИ ТИМОФЕЕВОЙ СТАРТОВАЛА ШИКАРНАЯ НОВИНКА!!! ВСЕХ-ВСЕХ ЖДЕМ!

Про врача хирурга-офтальмолога и снайпера.

Не пропускайте эмоциональную, горячую новинку про настоящего мужчину

ЖЕНА ОФИЦЕРА. ТВОЕ СЕРДЦЕ ПОД ПРИЦЕЛОМ

– Лёнь, мне сегодня на работу принесли фотографии одни. Объяснишь? Муж перебирает снимки, где он и блондинка в номере отеля. – А чего тут объяснять. Это служебное задание было. – Переспать с этой? – Не переспать, а получить у нее информацию. – То есть теперь измена называется служебным заданием? Когда-то я отказалась от любимого, чтобы спасти ему жизнь. Скрыла беременность, вышла за офицера и открыла свою офтальмологическую клинику, уверяя себя, что прошлое похоронено. Годы спустя я узнаю, что муж мне изменяет, а бывший возвращается ко мне как пациент-снайпер, теряющий зрение. И мне предстоит сделать ему операцию и решиться рассказать правду, о том, что у нас есть дочь.

ЧИТАТЬ: https:// /shrt/9FfW

Ада

– Что ты хочешь обсудить, Ада, и что узнать? Разве в прошлом остались вопросы?

Конечно, остались. Пять лет запертой боли не исчезают по щелчку пальцев.

– Я хотела спросить, ты пропустил одно занятие с психологом.

– Правда хочешь опять в этом ковыряться? – хмурит брови, напрягаясь.

– Я хочу понять, что в нашей жизни пошло не так, что ты решился на… измену, – последнее слово дается мне с трудом. Я обнимаю себя руками, мне внезапно становится зябко, хотя в кухне тепло. Мне нужна не только его вина. Мне нужно понимание.

– Что для тебя измена, Ада?

– А что у этого много значений? Мы ждали ребенка, ты знал, как тяжело далась мне эта беременность. И не мог потерпеть несколько месяцев.

– Я не спал с ней, Ада! Я не буду лгать: предательство было в моей голове, когда я пошел за ней. Но оно началось задолго до того кабинета. И даже задолго до того вечера.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты меня не слышала! Ты меня не хотела. Ты жила какой-то своей жизнью, в которой мне места будто и не было.

– Я не готовила тебе? Или у тебя что-то было не постирано?

– Я не про это. Ты была одержима проектом "Беременность". У меня вроде была жена, а вроде уже и нет. Мы вроде в одной спальне находились, но ты была бесконечно далеко. Три месяца без близости. Это можно перетерпеть. Но каждый раз, когда я пытался тебя обнять, ты напрягалась и отстранилась. Потом вообще сказала, что мне лучше спать в другой комнате, так безопаснее. И каждый вечер я лежал там один и думал: она меня больше не любит. Я ей не нужен. Я просто материал для ее цели.

– А как мне надо было поступить? Я боялась, что ты уйдешь, потому что я не могу родить.

– И в тот день, ты не приехала на юбилей фирмы. У тебя был токсикоз, а может, ты просто не хотела.

– Я хотела… и ждала тебя дома.

– У тебя был токсикоз, но ты приехала позже. Смогла как-то. Я был зол, опустошен и чувствовал себя пустым местом в твоей жизни, я пошел за первой, кто посмотрела на меня, как на мужчину. Чтобы доказать, что меня можно желать. Это было самое жалкое, что я делал в жизни. Но это была моя боль, Ада, которую ты не замечала, потому что была поглощена своей.

Я не могу дышать. Я вижу эту картину его одиночество, его страх потери, его беспомощность. Все, что я видела – это себя. Свою травму.

– Это все было ради нашего ребенка.

– А я жил ради тебя. Готов горы свернуть, чтобы ты была счастлива, с детьми или без. Понимаешь, я хотел, чтобы ты жива была, а не умерла, как моя мать при родах, – повышает голос и резко обрывается.

Он переплетает пальцы и утыкается в них лбом.

– У меня двадцать лет перед глазами картинка матери, которая истекает кровью в нашей гостиной и я десятилетний, который ничем не может ей помочь, кроме как вызвать скорую. Для меня эти беременности и страх потерять любимых женщин, как проклятье по следам.

Я чувствую, как у меня сжимается сердце.

– Сначала она, потом ты. Я даже тогда тебя и возвращать не стал. Развод дал, документы все подписал. Я хотел остаться один. Хотел наказать себя так. Пока тебя спасали, я только и делал, что молился, чтобы ты осталась жива. Сам себе пообещал, что уйду от тебя, уеду, блядь, растворюсь, лишь ты больше никогда не пострадала. Чтобы вообще никто не пострадал от меня. Я потерял все. Сначала ушла мать потом ты, потом наш ребенок. Пустота такая внутри… как будто ничего в жизни уже не будет хорошего. Все закончилось в тот день.

– Ты хоронил его один…?

– Да, – поднимает на меня тяжелый взгляд.

И это больнее, чем вся его измена.

– Ездил на могилу каждый год.

– Я так и не решилась спросить, где она.

– Ты была в таком состоянии, что тебе и не надо было. Это была моя вина, и цена, которую заплатил и плачу до сих пор.

Поднимает и подходит ко мне. А я так и стою.

Только сейчас понимаю, что плачу все это время.

– Ада… – обнимает меня, – я и решил сделать все через суррогатную мать, чтобы не привязываться ни к кому, чтоб не потерять любимого человека. Я не на секунду себя не оправдываю и не снимаю вины за прошлое, но хочу, чтобы ты хоть чуть-чуть поняла меня тогда.

– Я не видела этого, а ты ничего не сказал.

– Я не хотел для показухи, по просьбе, я хотел искренно, чтобы ты сама этого хотела. А ты отстранилась так, что уже было и не достать.

– Ты так хотел этого ребенка, что я целью всей жизни поставила родить его.

– Я? Я хотел, конечно, детей, но не такими методами. Выбирая между тем, чтобы у меня был ребенок и женой, которая со мной рядом, я жену выберу.

Ада.

– Я слышала как ты с дедом говорил, что ты хочешь ребенка, Мирон. Я видела, как ты смотришь на детей наших друзей…

– Я хотел, Ада, – чуть отстраняется и заглядывает в глаза, – но не ценой твоего здоровья. Мы также могли нанять суррогатную маму. Не настолько Ада, что ребенок становится центром, а мы с тобой как спутники где-то там.

У него в глазах столько невысказанной боли. Мирон – мой Мир, который пять лет назад превратился в ад.

– Я не знала, как тебе было страшно. Думала, что ты изменил, потому что тебе надоели мои истерики по поводу детей, моя неполноценности.

Только сейчас отпускает меня и отходит к столу.

– Неполноценность? – Мирон берет в руку телефон, первое, что попадается под руку и сжимает, – Ты была самой сильной женщиной, которую я знал! Ты вытаскивала себя из депрессии, ты выдерживала этот токсикоз, ты боролась, ты искала пути. Я хотел, чтобы ты выбрала жизнь, меня, а не идею ребенка. А когда ты отшатнулась от меня, когда ушла спать в другую комнату, я понял, что ты уже выбрала. Ребенка.

Я вспоминаю, как боялась его прикосновений. Не потому, что разлюбила. А потому, что уверена была, что любая моя ошибка – даже неосторожное движение ночью – может убить нашего малыша. Врач сказал: "бережно". И я восприняла это как "не прикасаться".

– Я не отталкивала тебя, – шепчу я, смаргивая слезы. – Я боялась. Я думала, что если ты обнимешь меня слишком сильно, случится что-то плохое. Я боялась, что ты будешь винить меня, если… если опять будет выкидыш. Что бросишь меня. Я старалась быть идеальной.

– А я думал, что я тебя не устраиваю, – говорит Мирон. – Что я недостаточно хорош, недостаточно силен, не достаточно успешен, не достаточно надежен, чтобы позаботиться о тебе и о ребенке.

– И оба остались в одиночестве.

– А надо было всего лишь поговорить…

Это осознание бьет по мне сильнее, чем любое обвинение. Наша трагедия не в том, что он почти изменил. А в том, что мы отдалились друг от друга, спасая того, кого я вынашивала.

– Я хочу съездить к нему на могилу. Раньше казалось, что умру, если увижу ее, но сейчас, когда у нас есть Пашка и Вера… Думаешь, тот ребенок простит меня, что я не появлялась у него столько лет.