Беру и руки покрываются мурашками. Это не коробка от обуви, одежды и не подарок. Это что-то, что стоит тут давно и этим не пользуются.

И возможно там то, что я боялась найти.

Другая его жизнь.

Внутри – стеклянная шкатулка…

Я делаю вдох и замираю.

Та самая, которую мы купили на Кипре, в свадебном путешествии. Мозаика из морского стекла – голубого, зеленого, янтарного – переливается в свете лампы, как море, на берегу которого мы лежали, мечтая о будущем.

Беру ее в руки, и она тяжелая, холодная, как воспоминание. Внутри – сложенный листок.

Легкие жжет от недостатка кислорода, а на горле дальше стягивает петлей, что я делаю наконец вдох. Опускаюсь на край кровати.

В глазах мутнеет.

Дрожащими пальцами разворачиваю записку. Мой почерк. "Мир, спасибо за счастье. Я буду любить тебя всегда. Ада".

Глубоко дышу, чтобы не расплакаться, но слезы все равно выступают. Зачем он хранил это? Зачем оставил эту шкатулку, этот кусок нашей жизни, который он сам разломал?

Сжимаю пальцами листок так, что он мнется. Моим гневом сейчас можно поджечь тут все.

Я хочу швырнуть эту шкатулку об стену, разбить все эти воспоминания.

Но вместо бросаю назад этот смятый листок и аккуратно шкатулку обратно, закрываю коробку. Не хочу, чтобы он видел, как это меня цепляет.

К вечеру приезжает машина, чтобы загрузить коробки. Переезд кажется мне побегом – от квартиры, от прошлого, от этой шкатулки, которая все еще пахнет морем и нашими мечтами. Но дом ждет. Паша ждет. И этот ребенок, которого я еще не знаю, как полюбить.

Девочки, мы немного выпали из графика: школа... дети... Но в ближайшие три дня, проды будут ежедневно, чтобы нам догнать график.

Ада

Стою в пустой гостиной нового дома, и тут так тихо и просторно, что, мне кажется, даже дыхание эхом расходится.

М-да… надо срочно приводить это кирпичное строение в пригодное для жизни место. Даже несмотря на то, что я пока не знаю, сколько я тут буду жить.

Мирон входит с пачкой глянцевых каталогов, будто почувствовав, что меня эта пустота раздражает.

– Я подобрал каталоги с мебелью, – говорит, бросая их на коробку, что служит нам временным столом.

И голос такой деловой, серьезный, а в глазах мелькает что-то теплое, почти как раньше.

Я качаю головой.

– Хочешь, чтобы я тоже участвовала?

– Ты моя жена. Поэтому да, хочу.

– Это же фиктивно все.

Мирон вздыхает, сдерживая улыбку, и закатывает глаза.

– Выбирай, – кивает на бездушный глянец.

– Тогда я так не хочу, Мирон. Хочу выбирать глазами. Хочу увидеть, потрогать, посидеть. И понимать, насколько это впишется в пространство. Порой картинка не передает всего.

Он пожимает плечами, но уголок его губ дергается в полуулыбке.

– Без проблем. Собирайся, поехали в магазин.

– Сейчас?

– Да.

Так просто? А как же его суперделовой насыщенный день?

Ну, ок. Пару часов в его обществе я вытерплю, зато потом эти пустые комнаты быстро обживутся. И Пашке будет комфортно, да и мне тоже.

Мы садимся в его машину. Молча едем. Город мелькает за стеклом, а внутри меня бурлит смесь неловкости и раздражения. Зачем я согласилась? Но отступать поздно. Мы въезжаем на парковку огромного мебельного центра, где вывески кричат о роскоши, а цены, которые я мельком вижу на витрине, заставляют меня внутренне сжаться. За такие деньги можно было бы еще пару домов построить. Но если Мирон привез меня сюда, значит, он рассчитывает на эту вычурную мебель. Ну и ладно. Его деньги, его выбор.

Мы бродим из отдела в отдел, а я чувствую себя не в своей тарелке. Диваны слишком пышные, с золотыми завитушками, как будто из дворца, а столы – громоздкие, с резьбой, от которой рябит в глазах. Я трогаю обивку одного дивана – мягкая, но холодная, как кожа змеи.

– Может, такой? – Мирон усаживается в угловатый диван и закидывает руки по сторонам от себя на спинку.

– Ну нет, Мирон, качаю головой. – Помнишь, у нас был похожий в старой квартире? Вечно я билась об угол. Дети могут стукнуться. Небезопасно.

Только когда слова вылетают, я резко замолкаю, как будто кто-то дернул за шнур.

Дети. Старая квартира.

Мы молча переглядываемся, и в его глазах мелькает что-то похожее на тоску. Тоску длиною в пять лет.

Мы так и не поговорили о том, что случилось тогда. И вроде я все знаю, а вроде как не все.

Отвожу взгляд, чтобы не утонуть в этом моменте.

Мирон откашливается.

– Я помню только, – усмехается, – как я выкинул то жуткое кресло, что нам подарили коллеги на новоселье. Оно скрипело, как телега, и ты каждый раз ворчала, когда я в нем засыпал.

Я невольно фыркаю, вспоминая Мирона в нем, и напряжение в груди чуть отпускает.

– Оно было как трон для короля неудачников, – поднимается с дивана.

– Который ты чуть не выкинул с балкона.

– Хотел.

Мы идем дальше, уже чуть легче, будто этот кусочек прошлого не жжет, а греет.

Улыбаюсь сама себе. В нашем прошлом были и теплые моменты.

Но улыбка держится недолго. В отделе с кроватями замечаю Свету. Ее сарафан колышется над округлившимся животом.

Горло сжимает, как удавка, и я замираю, чувствуя, как кровь стучит в висках. Она замечает нас. Распахивает глаза, понимая, что мы вместе с Мироном ходим по мебельному магазину. И я уже готовлюсь, что она подойдет, но она, будто испугавшись, отворачивается и уходит в другой ряд. Не подходит.

Пальцами впиваюсь в ладони и поворачиваюсь к Мирону.

– Почему она не подошла?

Мирон смотрит в сторону, где скрылась Света, его челюсть напрягается.

– Такие как она, трусят разговаривать, глядя в глаза.

– Я ее встречала недавно, и она подошла.

– Ммм… опять сплетни за спиной.

Он о настоящем или о прошлом? А какая вообще разница?

– А это была не сплетня, а правда, – цежу, а внутри, как спичка, вспыхивает гнев. – Она видела тебя с той женщиной в консультации.

– Правду можно по-разному сказать, – отрезает он, и его голос становится жестче. – В любом случае предатели и крысы в моем офисе не работают.

Я замираю, его слова оседают в голове, как пыль. Предатели. Крысы. Он говорит о Свете, но я думаю о нем. О его предательстве. Может, надо начать с себя.

Я хочу спросить больше, но не хочу портить день. Мы здесь ради мебели, ради дома, ради Паши.

– Ладно, хватит об этом, – говорю я, отводя взгляд. – Давай сделаем то, ради чего приехали.

Мы выбираем диван – серый, простой, с мягкими подушками, без острых углов. Стол – деревянный, с закругленными краями, чтобы Паша не разбил лоб. Пальцами прохожусь по поверхности столешницы. Тут мы с ним будем рисовать, смеяться, делать поделки.

В груди теплеет, но я тут же давлю это чувство. Не время мечтать.

После магазина возвращаемся в дом, разгружаем коробки, и я чувствую, как усталость оседает в костях. Но не успеваем договорить, как звонок в дверь.

Я никого не жду, – хмурится Мирон и идет открывать дверь.

Проверяет по видео.

– Ада, это проверка, из опеки

Мое сердце падает в желудок, а потом и вообще в пятки.

– У нас же еще нет мебели и не готово ничего.

– Завтра — послезавтра все будет. А сейчас… играем в семью. Очень хорошо играем. Лучше представь нас лет шесть назад.

Кивает мне и идет открывать ворота.

Ада.

Проверка? Сейчас? Так… у нас же тут ничего не готово еще! Только вот заказали мебель. Боже… и в холодильнике я и не помню, что у нас есть.

Теперь мне еще Пашку не отдадут. Прицепиться же всегда можно к чему угодно.

Вдыхаю-выдыхаю. Не выгонять же их.

Из опеки две женщины с цепкими взглядами и мужчина в очках, с прилизанными волосами, который что-то царапает в блокноте.