Ехать домой не хочу. Там Пашка, ему надо улыбаться, играть, а у меня на душе – потоп, что хочется плакать.

Иду к Зое, в наш дом, где и я раньше жила.

– Адка, ты чего, как привидение? – говорит она, отставляя чашку. – Опять себя жрешь изнутри?

Я сажусь на диван, падаю, как мешок, и молчу. Она не отстает, ждет, пока я заговорю. И я ломаюсь.

– Я не понимаю, – вырывается у меня, голос дрожит, как осиновый лист. – Он в роддоме, Зоя. Переживает за этого чертового ребенка. А я… я не знаю, меня распирает злость. Почему он так за него трясется, а когда я теряла наших детей, он был как камень?

Зоя смотрит прямо, без жалости, но с теплом, которое она прячет за своей резкостью.

– Ты дура, – говорит спокойно, но каждое слово – как удар. – Взрослая баба, а слепая, как крот. Ты хоть что-то видишь?

– Он ничего не говорит, – огрызаюсь я, сжимая кулаки. – Просто делает, что хочет. Дом, Паша, суррогатная мать. А я? Я что, мебель в его жизни?

Зоя качает головой, смотрит в окно, где моросит мелкий дождь.

– Посмотри, что он сделал для тебя, Адка. Дом – такой, как ты мечтала, с верандой, где можно пить кофе по утрам. Паша – твой сын, он с ним возится, как с родным. Суррогатная мать, ребенок – это все для вас. Поверни башку, посмотри с другой стороны.

– Он мне изменил, – цежу я, и горло сжимает, как тисками. – Из-за него я потеряла Пашку. Нашего Пашку. Как мне это забыть?

Зоя смотрит, не отводя глаз. Ее взгляд – как зеркало, в котором я вижу свою боль, свою слабость.

– А ты говорила с ним об этом? Прямо, в лоб? – спрашивает она, и голос ее мягче, чем обычно.

– Нет, – бурчу, опуская глаза. – Что тут говорить? Я все видела. Его, ее, эту картину. Она в голове, как клеймо, выжженное каленым железом.

– Если тебя это так грызет, поговори, – Зоя наклоняется ближе, насколько позволяет коляска. – Пока ты не вскроешь этот нарыв, ничего не сдвинется с мертвой точки. Подумай, сестра. Перестань прятать голову в песок.

Я молчу. Она права, но я не хочу это признавать. Попрощавшись, еду домой. В голове – карусель, что кружит без остановки. Измена. Духи. Цветы. Паша. Этот ребенок. Мирон. Что он чувствует? А я? Я не знаю.

Хочу семью, но боюсь.

Боюсь снова сломаться, как тогда, когда потеряла все – ребенка, любовь, себя.

Дома – тишина. Пашка с дедом смотрят мультики, смеются над каким-то пингвином, что скользит по льду. Я прохожу мимо, не останавливаясь,

Торможу перед домом, чтобы просто посидеть чуть-чуть и вижу флешку. Ту, что стырила у психолога, как воровка, позарившаяся на чужое. Торчит в магнитоле, как бомба с часовым механизмом. Сердце колотится, ладони потеют. Не даю себе передумать. Включаю.

Ада

Я сижу в машине, пальцы застыли на кнопке. Флешка вставлена, и я нажимаю "воспроизвести". Сердце колотится, как барабан, отдаваясь в ушах. Что я услышу? Его ложь? Его оправдания? Или правду, которую я не готова принять?

– Добрый день, Мирон Александрович, мне надо задать вам несколько вопросов, о вашем прошлом, чтобы составить заключение, что вы можете усыновить ребенка. – узнаю голос психолога. – Расскажите, пожалуйста, о вашей семье? Почему вы решили стать приемным отцом?

Мирон молчит секунду, я слышу, как он вздыхает.

– Семья… У меня была семья. С Адой. Мы были в браке. Но все рухнуло пять лет назад.

Я замираю. Он говорит обо мне. О нас.

– Вы и Ада были женаты, потом разошлись. Насколько я понимаю, это было очень травматично для вас обоих. Не могли бы вы рассказать, что именно произошло, и почему брак распался?

– Это важно для усыновления? Мне кажется, важнее то, что сейчас. – узнаю закрытого Мирона.

– Я должна быть уверена, что ошибки прошлого исправлены.

Руки холодеют, я сжимаю руль, чтобы не выключить. Слышать это в записи – хуже, чем вспоминать самой. Зачем вообще об ЭТОМ разговаривать? Для чего?

– Расскажите подробнее, – мягко просит психолог. – Что привело к разводу?

Мирон кашляет, будто слова застряли в горле.

– Я изменил. Или… почти. Не знаю, как объяснить. Однозначно это была ошибка. На корпоративе, после слишком много виски. Та женщина… помощница партнера. Она флиртовала весь вечер, а я… я был зол, устал. Ада не была со мной в этот важный для меня день. Я все понимаю, но… дома все было тяжело. Ада беременная, токсикоз, мы не были близки месяцами. И я почувствовал себя… ненужным. Как будто она меня не любит, не нуждается во мне как в мужчине.

Внутри все сжимается. Ненужным? Он думал, что я его не люблю? Я любила! До безумия. Хотела сохранить нашего ребенка, чтобы мы стали настоящей семьей.

Но он никогда не говорил. Никогда не показывал эту боль. Почему молчал?

– Продолжайте, – говорит психолог. – Что произошло в кабинете?

– Мы поднялись ко мне в кабинет. Посмотрели пару документов, потом разговорились о проекте… Она пролила на меня воду и… встала на колени. Все так нелепо и предсказуемо. Я не понял, как она расстегнула мне ремень… И хоть дальше мы зайти не успели, но измена была в моей голове. Я пошел с девушкой, чтобы посмотреть, отвлекусь ли я от семейных ссор и постоянных подозрений! Я чувствовал себя ненужным! Я хотел доказать, что меня можно потерять! Я хотел проверить, что я почувствую с другой, но понял, что мне нужна только Ада.

Ненавижу!

– Понял, но цена оказалась слишком высокой. Я бы не смог зайти дальше, даже если бы Ада не вошла. Я уже хотел оттолкнуть девушку, сказать "нет". Но Ада увидела. И все. Глаза не лгут. Она увидела, что увидела.

Слезы тихо катятся по щекам.

Он не хотел? Но я видела его лицо – расслабленное, довольное. Или это был алкоголь? Или моя фантазия? Пять лет я жила с этой картинкой, она жгла меня изнутри, как кислота. А он… он говорит, что не смог бы.

– Почему вы не объяснили Аде? – спрашивает психолог, голос ее ровный, как поверхность озера.

– Я пытался. Но она не слушала. И я виноват. Я виноват, что она это увидела. Я виноват, что она потеряла нашего сына. Я виноват во всем. Уже не важно было по большому счету, была измена или нет. Я сделал намного хуже. Я убил нашего сына. Я не смог бы смотреть ей потом в глаза. Я не смог бы что-то сказать. Все рухнуло.

Закрываю глаза, потому что слезы режут их невыносимо.

– Почему вы ей не говорили о том, что вас беспокоит?

– Я закрытый, не умею говорить о чувствах. Как минимум полгода перед тем меня грызла мысль: она меня не любит. Она была сосредоточена на беременности, на ребенке. Я чувствовал себя лишним. А она меня не слышала. Не замечала. Я хотел поговорить, но… молчал. А потом эта ошибка. И все рухнуло.

Не слышала? Я вспоминаю то время. Токсикоз, усталость, боль в животе. Я боролась за нашего ребенка.

А он… он думал, что не нужен? Почему не сказал? Я бы обняла, заверила.

Но он молчал как всегда. Закрытый, принципиальный.

А ничего не знала и не замечала!

Дорогие наши читатели! Приглашаем Вас в историю Зои, сестры Ады

После развода. Не поверю больше

https:// /shrt/xRNY

– Максим… я сегодня была у врача. И… он сказал, что я могу… Что можно попробовать…

– Еще один очередной экспериментальный проект по реабилитации?

– Нет. Мы можем попробовать… завести ребенка.

– Что… Зоя, какого ребенка?

– Мы хотели же. Помнишь? До аварии...

– Зоя, ты в инвалидном кресле! Какой ребенок! Очнись!

– Макс, это временно. И беременеют не ногами. Я хочу ребенка. Было бы желание.

– Было бы! А у меня нет желания! Понимаешь?

– Нет.

– Я не хочу тебя. Не хочу как женщину. Не хочу это бесформенное заплывшее тело. Не хочу спать с бревном в постели, – кивает на ноги. – Я не хочу никаких буратин от тебя.