Сухо. По делу. Как он привык.

Ада.

Я сижу в маленьком кабинете школы приемных родителей, и стул подо мной кажется слишком жестким, как будто нарочно создан, чтобы нервировать.

Психолог – женщина лет пятидесяти с добрыми, но цепкими глазами – смотрит на меня, слегка наклонив голову. Ее взгляд, как игла, колет прямо в душу, и я невольно тереблю край свитера, чувствуя, как пальцы дрожат.

В горле пересохло, будто я наглоталась песка, а в груди тянет, как от тяжелого камня. Мирона нет – он опять умотал по каким-то "срочным делам", оставив меня одну выгребать эти вопросы. Сказал, что пройдет этот этап отдельно. Конечно, ему можно. Ему всегда можно.

– Ада, расскажите, что для вас семья? – вроде голос у психолога мягкий, но в нем есть что-то, что заставляет меня напрячься. Она поправляет очки, и свет от лампы отражается в стеклах, бьет мне в глаза.

Щурюсь, выдыхаю рвано, стараясь собрать мысли. Ладони холодеют, и я сцепляю их в замок, чтобы скрыть дрожь.

– Семья… это когда ты не один. Когда есть люди, которые тебя держат, даже если весь мир рушится. – Я делаю паузу, и перед глазами всплывает Зоя, ее теплая рука, сжимающая мою, ее коляска, скрипящая на паркете. – Это дом, где пахнет хлебом, где слышен смех. Где… дети. – Мое горло сжимает, и я чуть не проговариваю "Пашка". – И любовь. Даже если она… не такая, как в сказках.

– Хорошо, Ада, – кивает, скрипит ручкой по блокноту, и этот звук царапает нервы. – Теперь вопрос, возможно, не самый удобный. Почему вы с Мироном развелись в прошлом? Нам важно понять, какие установки движут вами сейчас, чтобы вы могли создать новую семью.

Мои ногти впиваются в ладони, и я чувствую, как жар поднимается к щекам. Вопрос бьет, как пощечина, и я невольно выпрямляюсь, будто готовлюсь к бою.

– Мы развелись, потому что он меня предал, – говорю я, и голос дрожит, но я заставляю себя продолжать. – Была другая женщина. И я… потеряла ребенка. Нашего ребенка. – Слова рвутся, как старые швы, и я чувствую, как пот выступает на спине. – После этого я не могла остаться. Все сломалось. – Сердце колотится, и я опускаю взгляд на свои руки, чтобы не видеть сочувствия в ее глазах.

Она делает пометку, ее ручка снова скрипит, как нож по стеклу.

– Спасибо за откровенность, Ада. А сейчас, спустя годы, что вы ждете от этого брака? Вы упомянули предательство. Есть ли у вас доверие к Мирону? Ведь без него сложно строить семью.

Я открываю рот, но слова застревают, как кость в горле. Пальцы сжимаются сильнее, и в груди разливается тяжесть, будто кто-то положил туда бетонную плиту.

Доверие? Я хочу рассказать про суррогатную мать, про этого ребенка, которого он мне "подарил", как Зоя сказала, в колючей проволоке, но я молчу. Не могу. Не здесь.

– Доверие… есть, – лгу, глядя ей в глаза, – мы изменились. Оба. Теперь мы знаем, чего хотим. Подошли к этому серьезно. – Я сглатываю, чувствуя, как горло сжимает сильнее. – Любовь у нас она не прошла, просто мы поставили все на паузу и, оказалось, что отпустить этого человека сложнее, чем простить.

Психолог смотрит на меня, прищуриваются, как будто она ищет подвох в моих словах.

– Хорошо, а как вы планируете, чтобы Мирон сблизился с Пашей? Для ребенка важна связь с обоими родителями. Как вы видите его роль?

Я выпрямляюсь, и напряжение в плечах чуть отпускает. Это проще. Про Пашу я могу говорить спокойно.

– Мы с Мироном потеряли ребенка, поэтому хочется кому-то отдать ту любовь, что скопилась в нас. Я видела, как он с ним общается, как Паша к нему тянется. У Мирона к нему теплые чувства, иначе бы мы не решились на это. Он будет хорошим отцом. Я в это верю.

Психолог кивает, но ее взгляд все еще цепкий, будто она знает, что я недоговариваю.

– Хорошо, Ада. Это важный шаг – видеть потенциал в партнере. Мы еще вернемся к вашим ожиданиям, когда Мирон присоединится.

Я киваю, но внутри все сжимается. Мирон. Его "срочные дела". Его тайны. Я прячу руки под стол, чтобы она не видела, как они дрожат. Я сказала, что верю в него. Но верю ли? Я хочу Пашу. Хочу этого ребенка, которого он мне "подарил". Но каждый раз, когда я думаю о Мироне, в груди вспыхивает старая боль, как незажившая рана.

Когда выхожу от психолога, наговариваю ему голосовое.

– Я была у психолога, она задавала вопросы про то, почему мы развелись. Без подробностей, но я сказала, что ты меня предал. А потом мне пришлось сказать, что я тебя простила и очень люблю. Так сильно, что сейчас мы хотим семью и детей. Так что не перепутай историю о нас.

Ада.

Стою посреди квартиры Мирона, утопая в хаосе коробок, а внутри все клокочет, как буря перед грозой.

Вещи разбросаны по полу, на кровати, на комоде: мои кофты, его рубашки, какие-то безделушки, которые он не удосужился выкинуть. Он попросил меня собрать и его вещи тоже, и я, как дура, согласилась.

Я только начала привыкать к этой квартире, как мы переезжаем и снова надо привыкать к другому месту.

Я меньше недели, как узнала, что у него будет еще один ребенок, что он уже для этого построил дом. Внутри отделка закончена, только снаружи еще надо пару дней, чтобы привести территорию в порядок.

– Мирон, зачем так торопиться? – снова прокручиваю в голове вчерашний разговор вечером.

– Думаю, ребенку будет лучше не скакать по домам, а жить сразу в одном, – каждый его ответ выверен и просчитан, а в моей душе наоборот поднимает ворох сомнений.

Вытираю вспотевшие ладони о джинсы и складываю дальше его рубашки.

Фиктивный брак – это одно, но жить в доме, который он назвал "нашим", – это как шагнуть в пропасть без страховки.

И, когда он говорил, что “ребенку будет лучше”, он имел в виду не только Пашку.

Даже сейчас сдавливает горло, будто кто-то затянивает петлю.

– А второй ребенок?

Этот малыш от суррогатной матери – как мина, заложенная в мою жизнь. Я не готова, мне бы подумать над этим, но он уже реальность, часть меня, и это пугает до дрожи в костях.

– Он тоже скоро родится и будет жить в том доме. И, Ада, нам надо обсудить вопрос с няней? Мы нанимаем или будем сами?

Няня? Сама? Опускаюсь на кровать.

Пальцы впиваются в ткань джинсов, и я представляю этого малыша – теплого, крохотного, моего по крови. И одновременно не моего.

– А эта женщина? Она будет жить с нами в этом доме?

– Нет, она с нами жить не будет. Никаких контактов с ребенком.

– Ребенку надо молоко.

– Она будет сцеживать, водитель привезет. Либо сразу на смеси переведем. Я говорил с врачом, сейчас есть хорошие.

В голове его деловой тон, как будто мы обсуждаем закупку муки для пекарни, а не жизнь малыша.

Я не готова. Не готова к этому ребенку, к этому дому, к жизни с Мироном.

И этот сложный выбор с няней. Я до сих пор не знаю, справлюсь ли я, приму ли его, как вообще это все будет. Насколько это правильно? Насколько экологично? Я хотела отдать всю себя одному ребенку, а теперь у меня их двое и как бы Паша не почувствовал себя лишним.

– Давай, пригласим няню, если ты знаешь хороших.

– Я пришлю тебе кандидатуры.

Теперь у меня еще и список нянь висит на рассмотрение.

Так правильно, да. Если почувствую, что справляюсь сама, то ее всегда можно уволить.

Переезд идет в каком-то угаре. Моих вещей тут не много, а вот он обжился за эти годы.

Но удивительно, что доверил мне складывать свои вещи. Я только не пойму одного. Либо ему так все равно, что я увижу какие-то напоминания о его прошлых отношениях, например, чью-нибудь расчетку или трусики. Либо так уверен, что ничего нет.

Я роюсь в шкафах, собираю его вещи, и вдруг натыкаюсь на коробку в углу гардеробной. Старая, с потрепанными углами, покрытая тонким слоем пыли.