Выписка проходит быстро. Шары колышутся, цветы вручены, медсестры улыбаются, я киваю, говорю "спасибо", но все вокруг как в тумане.

Водитель ждет у машины, открывает дверь. Я сажусь, держу конверт на руках, смотрю на дочку. Она морщит носик, чмокает губками, и я не могу оторвать от нее глаз.

Такая красивая. Наша. И это должен был быть самый счастливый день в моей жизни.

А чувство, что я снова предал Аду. Что, снова обидел. Что она в любой момент может забрать Пашку и уйти. А я тупо ничего не смогу сделать с этим.

Жаль, что эту прелесть родила не Ада. Это я виноват. Я, блин, все испортил пять лет назад. Из-за меня она потеряла нашего сына, из-за меня не может родить. И мне с этим жить, как с проклятием. Искупать эту вину, как долг, который никогда не отдашь.

Я старался, как мог. Каждую ее просьбу и желание исполнять на максимум. Усыновление, свой дом, суррогатная мать, дочка – все для нее, для нас. Плевать уже, законно или нет.

Машина мягко трогается. Я глажу нежную-нежную щечку дочки. И не могу от нее глаз отвести.

Удивительно, как она похожа на Аду. Такой же разрез глаз. Носик во сне морщит, как мама. Кожа светлая, тоже в нее. Моя крохотная картинка.

Наконец, мы дома. Я вхожу, держа конверт, и ищу глазами Аду.

– Мирон! – меня встречает дед, за ним выбегает Пашка.

Их я рад видеть, но ожидал не их, конечно.

Водитель заносит за мной шарики и сумки.

Паша бежит навстречу, глаза огромные, как блюдца, блестят любопытством.

– Дядя Мирон, это сестренка? – тянет он ручки.

– Да, Паш, – улыбаюсь и присаживаюсь. – Твоя сестренка, давайте знакомиться?

Он заглядывает в конверт, осторожно, как будто боится спугнуть.

– Ну поздравляю внук, – хлопает по плечу дед, – сегодня ты стал дважды отцом.

– Спасибо.

– А где Ада? – оглядывается, как будто ищет ее. – Она разве не с тобой была?

– Нет. Она не приехала.

– Странно. Отпросилась у меня. Попросила с Пашей посидеть. Я думал, к тебе поедет.

Или что-то случилось, или она просто испугалась и сбежала.

Кладу девочку на диван в гостиной. Пашка возле нее крутится и рассматривает.

Дед рядом.

Не хватает только Ады.

И я не дам уйти, буду бороться. В этот раз я свой шанс не упущу.

Ада

Машина, припаркована напротив моего старого двора. Нет, не моего. Родительского. Тополя, как вечные стражи прошлого охраняют это место, которое, возможно, скоро перестанет существовать.

Скоро – когда Мирон решит, что все.

Зои дома нет, и слава богу. Ее взгляд и безжалостное "трусиха", когда узнает, что я сбежала… я не выдержу.

Когда уехала отсюда, как будто обнулилась, осталась без координат, без крыши. Есть дом, но он другой, не мой.

Руки мертвым хватом вцепляются в руль. Солнце бьет невыносимо по глазам. Хочется закрыть веки, чтобы не видеть, как мир продолжает жить так, как я не планировала.

Мирон уже дома, наверное. Выписка была в полдень, он звал приехать, но я отговорилась, если успею…

Не успела. Специально.

Полтора часа вечности. Он там, с Пашкой, с… нашей дочерью. Но она не моя. Я не смогу принять. Я не хочу привязываться к нему и к ней. Не смогу простить, что не я родила. Что не я выносила. Она все равно навсегда останется чужой.

Откидываю голову на подголовник.

А мысли противно лезут все равно.

Какое имя он ей дал?

– Как бы ты хотела, чтобы ее звали? – начал разговор на прошлой неделе.

– Мне все равно. Это твой ребенок. Называй как хочешь.

– Это наш ребенок, Ада.

– Нашего ты убил.

На этом выбор имени мы закончили.

На кого она похожа? На него? На меня? А если будет на меня? А если на эту суррогатную мать? А может, на… Пашку, которого мы потеряли в том кошмаре.

Сердце – камень, но я усилием воли поворачиваю ключ зажигания. Я не могу прятаться тут вечно. Там Паша. Он ждет меня. И голос еще внутри скрипучий голос: "Домой". Если это место можно назвать домом.

Завожу машины и отъезжаю.

Еду медленно, не спешу. Но, как назло, нигде нет пробок, везде зеленый. Все как будто мне дорогу расчищает.

Наконец, въезжаю в наш двор. Останавливаю машину, но не могу выйти. Глаза упираются в шарики – яркие, кричащие "Сестренка". Нелепая, неуместная радость.

Тяну мгновения, знаю, что вот сейчас момент, который делит все снова на “до” и “после”.

Выхожу из машины, иду к дому. Не знаю, как себя вести, что делать, как посмотреть на нее.

Крадусь по холлу, как воровка. Прислушиваюсь.

Из гостиной слышу звонкий восторг Пашки: "Она морщит носик, как котенок!". Дед Мирона смеется – низко, тепло. Я замираю, боясь вдохнуть, боясь нарушить их идиллию. Они вместе. Как семья. Радуются.

А я не хочу радоваться. Для меня это боль. Воспоминания. Потерянная надежда. Несбывшаяся мечта.

Дверь в гостиную открывается сама.

Мирон.

– Мы тебя очень ждали.

Лучше бы он ругался и обвинял, что я не приехала. Лучше бы ненавидел, чем смотрел с этой невыносимо- упрямой сталью и надеждой.

Прикрывает за собой дверь и подходит ко мне.

– Идем, Ада, – касается моих пальцев. И это касание проникает и трогает что-то, что я так усердно пыталась заморозить. – Посмотри на нее хотя бы.

Убираю свои пальцы, выдыхаю и иду в гостиную.

Пашка сидит на диване, глаза как блюдца светятся.

– МамАда! Смотри кого дядя Мирон привез! А это правда, что у меня теперь сестренка есть?

Обнимаю его, наклоняюсь и целую в макушку. Вдыхаю родной запах.

Веду несмело по белому конверту взглядом, пока не натыкаюсь на маленькое личико малышки.

Как тумблер переключает. Моя беременность. Роддом. Операция. Пустой живот. Ощущение материнства, которого лишили. Депрессия. Родители. Зоя. Все из-за одной ошибки. Которую он сейчас хочет исправить этим ребенком.

Ничего не вижу за пеленой слез, которые обжигают щеки.

– Мамочка, ты плачешь?

Утираю слезы, но меньше их не становится.

– Паш, – дед Мирона берет мальчишку, – пойдем со мной на кухню, мы маме чайку сделаем.

Забирает его уводит.

– Ада… – Мирон делает шаг ко мне и обнимает. – Ада…

Меня срывает на истерику, но отталкивать уже сил нет.

– Ада… ты нужна ей. Ей нужна мама.

– Я не могу… – шепчу сквозь слезы.

– Можешь, ты хотела ребенка.

– Ненавижу тебя…

– Я знаю, – обнимает меня. – Ада, у нас родилась дочка. Я сделал все, что мог, чтобы исправить то, что испортил. Посмотри на нее хотя бы.

Отпускает меня, берет смело конверт.

Смотрит на меня – ждет разрешения. Я киваю.

Он поворачивает ее ко мне. Личико – крохотное, сморщенное. Длинные реснички. Пухлые губы. Спит. И морщит носик.

Сердце замирает и трепещет так, будто вижу восьмое чудо света. Ребенок, которого у меня никогда не могло быть, есть.

– Вера, – говорит Мирон тихо. – Я подумал… нам нужна Вера.

Вера…

Звучит, как то, чего у меня не осталось. Сердце сжимается до невыносимой боли. Боль? Любовь? Злость? Облегчение? Все сразу. Я протягиваю руку, касаюсь щечки. Теплая. Живая. Моя. Но не моя. Мысли как лезвия.

– Ада, я знаю, что не заслуживаю прощения. Но я никогда не перестану пытаться. Ради тебя. Ради Пашки. Ради Веры.

Я смотрю на него. На Веру.

И не знаю, что ответить. Хочу ли я этого? Хочу ли я быть с ним? Или я все еще бегу? Внутри – вой. Но я молчу. Мне нужно время. Мне нужно понять. Где. Мой. Дом. И есть ли он у меня вообще.

Ада

Весь мой мир шатается, не может найти опоры, и я будто вишу в воздухе, обнуленная, без координат. Вот она, Вера. Спит в белом конверте, лежит в специальной люльке-колыбели, которую Мирон, видимо, заказал заранее. Она – дочь. Наша дочь. Моя кровиночка, хотя я ее не вынашивала.