– МамАда, ну пожалуйста, я очень-очень хочу.

Сдаюсь. А Мирон включается с Пашкой в процесс и через полчаса превращают лужайку в аккуратный ковер. Пашка такой классный в резиновых сапогах, морщит смешно нос от запаха свежескошенной травы.

– Дядя Мирон, а это всегда так пахнет? – спрашивает он, глядя снизу вверх.

– Всегда, Паш, – отвечает Мирон, улыбаясь. – Это запах лета. И исключительно мужская обязанность. У меня, конечно, не всегда есть время косить, поэтому я нанимаю человека.

– Я могу всегда косить, дядя Мирон, мне нравится.

– Хорошо, только со мной, чтобы мама не волновалась.

Паша кивает и робко улыбается. Я стою на крыльце, и внутри все сжимается – они как отец с сыном.

С сыном, которого мы потеряли.

Как бы сложилось тогда у нас, если бы я не потеряла ребенка? Были бы мы до сих пор вместе? Или разошлись? Или…

В четверг после обеда идем на пляж. Мы живем у моря, а на пляже бываем всего пару раз за лето. Зато Пашка очень просился, потому что он моря и вообще не видел. Мирон даже приезжает пораньше с работы, чтобы свозить нас.

Мирон заходит с ним в море, держит за руки, учит загребать.

– Не бойся, Паш, я держу. Давай, как лягушка, – говорит уверенно, передавая это чувство Паше.

Паша стесняется, оглядывается на меня. Я киваю, мол, все хорошо, доверяй.

Пашка пробует.

– МамАда, смотри! – кричит и светится весь, когда проплывает пару метров.

Я машу, чувствуя тепло в груди, но взгляд Мирона, когда он смеется с Пашей, снова сбивает с толку. Он такой… настоящий. Как мужчина, как отец, не как партнер по фиктивному браку. И если он играет во все это, то зачем так долго?

– Я хочу научится плавать, – заявляет Пашка, жуя арбуз и кутаясь в полотенце после купаний.

– Значит будем учиться. Живя возле моря, надо обязательно уметь плавать.

А на следующий день он записывает Пашу на плавание.

Я молчу опять… из последних сил молчу! Хоть и бесит он меня жутко! Я как специально жду от него подвоха. Жду, когда проявится то, что он играет с ним, не хочу, чтобы мальчик стал его воспринимать, как отца, а он потом отвернется, потому что у него родится другой ребенок. Другой… Еще одно испытание.

А в субботу перед ужином Мирон вдруг заявляет, что записал Пашку на футбол.

– На следующей неделя у него первая тренировка. Надо только к врачу сходить и взять справку.

Я замираю. Ну и все… коробочка полна.

– А чего ты со мной не посоветовался?

Он смотрит на меня, бровь приподнимается.

– Я такой же родитель, как ты, – говорит ровно, но с ноткой раздражения.

– У нас фиктивный брак, – цежу я, чувствуя, как жар поднимается к щекам. Грохаю тарелкой по столу.

Серверую, стараюсь же! Но что то идет не так.

– Когда сдохнут тараканы в твоей голове? – Яровой фыркает, глаза темнеют. – Ты не устала? – подходит близко, нарушая мои личные границы!

– Я устала, – выглядываю в гостиную, Пашка занят мультиками и не слышит нас, – я устала от того, что не знаю, чего от тебя ждать! То дом, то ребенок, то завтра на Луну летим жить. То ты пекарню берешь, то не берешь. То у тебя проект, то не проект. Мне сроки нужны, конкретика… Вся моя жизнь почему-то вокруг твоих планов вертится…

– Я твой муж, поэтому да, я за вас отвечаю, я все планирую, – перебивает меня.

– И можно узнать, какие у тебя планы? Мне тоже с пекарней. Мне надо какие-то закупки делать, а я не знаю насколько. Может, завтра уже надо будет ее сносить.

– Нахрен мне не уперлась твоя земля с пекарней.

– В смысле? А зачем тогда это все? – шепотом кричу.

Он смотрит на меня, как на ребенка, который не понимает очевидного.

– Ты вроде взрослая баба, но дура. Посмотри, что ради тебя делаю. Ради вас делаю. Надо было бы, я бы твою пекарню на следующий день снес. Без всякой помощи тебе и условий. – Пальцем… прямо мне в лоб. – Спасибо за ужин. Аппетит пропал.

Я замолкаю, слова застревают, как кость в горле. Его глаза – в них злость, но и что-то еще, что я не могу разобрать. Любовь? Жалость?

Слезы пощипывают глаза.

Я опускаюсь на стул.

Не понимаю уже ничего. Дом этот, ребенок, заботиться о нем, как о своем. И пекарня ему не нужна… А что надо? Или кто?

Ужинаем с Пашей вдвоем. На вопрос где дядя Мирон, отвечаю, что он не голоден. Потом на автомате убираюсь на кухне и плюхаюсь обратно на стул. Так и сижу в тишине и одиночестве… Очухиваюсь только когда Паша заходит и тянет меня за руку.

– МамАда, поиграем в машинки? – спрашивает он, улыбаясь. – Ты меня слышишь?

– А, да, пойдем, мой хороший.

С Пашей мы сближаемся каждую минуту. Он зовет меня "МамАда", делится секретами, обнимает перед сном.

Мы читаем сказки, и он после последней всегда просит: "МамАда, еще про дракона!"

Но и Мирону он привязывается все больше с каждым днем. А я… я уже не знаю - фикция ли это - наша семья?

И я не знаю, готова ли я к тому, чтобы переступить черту.

К тому же… к тому же вопрос с суррогатной матерью тоже не дает мне покоя.

Я хочу семью, но боюсь поверить снова.

А что, если Мирон не играет? Если правда ему не нужна пекарня? Если искренен с Пашкой? То что тогда ко мне? Я не понимаю и это разрывает меня на части.

Мирон

Я выхожу из дома, хлопнув дверью сильнее, чем нужно. Воздух холодный, режет легкие, но не остужает злость.

Ада и ее вечные "а вдруг ты играешь". Черт, я твой муж, Ада! Сколько можно подозревать меня в том, что я опять все разрушу?

Пять лет назад я просрал все, да. Но сейчас? Я стараюсь. Для нее. Для Паши. Для нас. А она… она видит во мне только того мудака из своего прошлого.

Сажусь в машину, но ехать некуда. И домой не хочу, там слишком сильно искрит напряжение, а я не хочу ругаться дальше. Я, блять, тоже человек живой и тоже устал!

В итоге еду в "Кольцо" – мужской спортивный клуб, где можно выдохнуть, выпить и не думать. Хотя бы на пару часов.

Чернов уже там, конечно, он тут вообще завсегдатай. Он сидит за “своим” столиком, перед ним стакан виски, в руках сигара. Видит меня, кивает, но по ехидным и слишком проницательным глазам понятно, знает, что я не просто так тут в будний вечер.

– Ну что, Яровой, опять семейная идиллия дала трещину? – ухмыляется, подвигая ко мне бутылку.

Я молчу, наливаю себе виски, пью залпом. Обжигает, но не помогает. В клубе гул голосов, звон бокалов, какофония запахов парфюма, табака и спиртного.

Мужики спорят, обсуждая ставки на бой, что идет на экране.

Я же в какой-то прострации, сижу и думаю, как объяснить Аде, что я не играю. Что мне не нужна ее чертова пекарня. Что я хочу ее. Вернуть ее хочу! И только! Уже наизнанку вывернулся и обратно! В каблука превращаюсь…

– Что молчишь? – Чернов прищуривается, затягиваясь сигарой. – Опять с Адкой поцапался?

– Есть такое, – не хочу быть многословным. На душе и так паршиво и говняно. – Наливай, – двигаю стакан Лехе.

Он разливает еще вискарь.

– Она думает, я все это ради какой-то выгоды, – продолжаю я. – Пекарня, дом, дети. Будто я опять ее предам, – делаю глоток, чтобы горечью алкоголя задушить злость внутри.

– А ты? Не предашь? – он смотрит прямо, без насмешки. Чернов всегда такой – режет правду, как хирург скальпелем. Вот берет и вскрывает нарыв, что ноет и ноет.

Я хочу ответить, но тут внезапно рядом появляется девушка. Молодая, в обтягивающем платье, виляет бедрами, будто на подиуме. Спотыкается, чуть не падает мне на колени. Хватается за мое плечо, смеется, поправляя волосы.

– Ой, простите, я такая неуклюжая, – мурлычет, наклоняясь ближе. Глаза блестят, губы накрашены, кокетливая улыбка. – Может, угостите девушку выпивкой, чтобы загладить неловкость?

– Все в порядке, – говорю холодно. – Будьте аккуратнее.

Она не унимается, накручивает прядь на палец, улыбается шире.