– Паша! – кричу я, но его уже нет. Только туман, пустота и эхо его голоса, которое бьет в груди, как молот.

Я просыпаюсь, задыхаясь. Вскакию на кровати.

Сердце колотится, простыня мокрая от пота. Темнота комнаты давит, но я вижу очертания знакомых вещей: мамина скатерть на столе, Зоины книги на полке.

Четыре утра – часы на стене тикают, как насмешка. Я сажусь на кровати, хватаюсь за грудь, пытаясь вдохнуть. Паша.

Не мной рожденный, родной не по крови, но мой сын. Его глаза, его голос, его "мамочка" – все это режет, как нож, выворачивая старую рану.

Я не могу его потерять. Нет…

Я вскакиваю с кровати на дрожащие ноги. Времени нет. Гордость свою запихну подальше, злость и ненависть проглочу, но ребенка не отдам в чужую семью.

Хватаю сумку, начинаю судорожно кидать в нее вещи: футболку, джинсы, телефон, ключи.

Пальцы не слушаются, кошелек падает на пол, монеты раскатываются с глухим звоном.

Твою мать.

Достаю телефон, открываю чат с Мироном – его номер так и остался в списке, как призрак прошлого.

Не мой Мир, в который я снова возвращаюсь.

Пальцы дрожат, но я пишу: "Я собралась”

Отправляю и только сейчас смотрю на время. Четыре часа утра.

Сообщение загорается двумя галочками. Прочитано. Он не спит. Как и я.

Назад пути нет.

Больше это место никогда не будет пекарней. Тут построят какой-нибудь очередной отель.

Но Зоя правильно говорит. Важно не место, а те, кто рядом с тобой.

Пусть пекарня будет в другом месте, зато у меня будет сын. Рядом будет мальчик, которого я люблю больше всего на свете и которому так не хватает любви и семьи.

Мамочка…

Он так звал меня во сне, так нуждался во мне, что я не переживу еще раз потерять своего ребенка. Потому что Паша уже мой.

Пусть не по бумагам, пусть не мною рожден. Он мой мальчик, дарованный мне судьбой.

Я иду на кухню, чтобы попить воды. В темноте горит только свет над столешницей, и там сидит Зоя. Сидит в коляске у стола, на коленях книга. Опять читает ночи на пролет.

– Не спится? – тихо спрашивает, не поворачивая головы.

Я беру стакан, наливаю воду, но рука дрожит, и вода проливается на стол. Я вытираю ее рукавом, сажусь напротив. Зоя смотрит на меня проницательно.

– Я видела Пашу, – выдавливаю, – во сне. Он звал меня… мамочкой. Просил забрать. Зоя, я не могу его отдать.

Она кивает, и ее взгляд мягкий, но твердый, как всегда, когда она знает больше, чем я говорю. Она подъезжает ближе, касается моей руки.

– Ада, я чувствую, что грядут перемены, – говорит она, и ее голос спокойный, как море перед рассветом. – И я их принимаю. Ты делаешь то, что должна. Я вижу, как ты борешься, как держишься за Пашу. И я хочу, чтобы ты была счастлива. Ради себя.

– Зоя, я… – начинаю, но она качает головой.

– Не надо, – перебивает мягко. – Не зацикливайся на мне. Я не цель твоей жизни. Я твоя сестра, и я всегда на твоей стороне. Всегда. Но ты должна начать жить для себя.

Я смотрю на нее, слезы жгут глаза. Я не хочу плакать, но ее слова – как ключ, который открывает что-то внутри. Она права. Паша – мой шанс.

Я киваю, сжимаю ее руку, и в этот момент телефон вибрирует на столе. Я не смотрю. Знаю, что это Мирон. Теперь все изменится.

Ада

Утро встречает холодным ветром с моря. Но я едва реагирую на него, стоя у порога дома с сумкой в руках.

Черный внедорожник Мирона останавливается у ворот ровно в семь. Бывший муж выходит из машины, как всегда, в костюме, который выглядит слишком идеально для нашего городка.

Если это единственный шанс, чтобы стать мамой, то я проглочу все: гордость, боль, даже Мирона.

Мирон забирает у меня сумку, ставит в багажник. Открывает мне дверь. Сажусь, не глядя на него.

Внешне, я как робот, которому приказали что делать и сказали забыть, что такое чувства.

Но внутри все кипит. Я не хочу быть здесь, не хочу ехать к нему, но Зоя права: важны не стены, а те, кто рядом. А я не хочу, чтобы Пашку отдали в другую семью.

Мы едем молча. Мирон не пытается заговорить, и не хочется сказать ему за это спасибо.

Глубоко вздыхаю.

Его запах – дорогой одеколон, смешанный с чем-то до боли знакомым – будит воспоминания, которые я старалась похоронить. Пять лет назад я ушла от него, выжженная, пустая. А теперь возвращаюсь.

Снова соглашаясь стать его женой. Даже не знаю на какой период, что будет дальше, когда я смогу с пашкой вернуться к Зое. Я ничего не знаю.

Элементарно боюсь спугнуть и что-то испортить.

Мы подъезжаем к элитному жилому комплексу – стеклянная громада с панорамными окнами, сверкающая на солнце, как чужой мир.

Не мой дом, конечно…

– Это твои ключи, – протягивает мне комплект.

Квартира Мирона на верхнем этаже. Просторная, светлая, дизайнерская мебель, огромные окна. Холодно. Пусто. Это не мой дом.

Только одно объединяет нас, тут есть вид на море. Видимо, такое же здание он хочет построить на месте моей пекарни. И жить там.

– Ада, девочка моя! – в гостиную выходит тетя Вера, наша старая домработница, вытирает руки о фартук.

Ее добрые, с морщинками глаза светятся теплом.

Я сама делаю шаг к ней и обнимаю. Она как мост в прошлое, но только в ту его часть, где было хорошо. Я не одна в этой стерильной квартире. Я не одна…

– Тетя Вера, – шепчу дрожащим голосом, – как я рада тебя видеть.

– И я, милая, и я, – гладит меня по спине, – пойдем, я чайник поставлю.

– Она сейчас придет, Вер, – Мирон кашляет за моей спиной, напоминая о себе.

Поворачиваюсь, и его холодный и деловой взгляд тут же возвращает меня в реальность.

– Идем со мной, – не разуваясь идет по квартире с моей сумкой. Открывает одну из дверей.

– Ты заселяешься в мою спальню.

Ставит мою сумку на пол возле кровати.

– Можешь часть вещей из шкафа переложить на другие полки и разложить свои.

Я замираю, а следом из меня вырывается смешок.

– Ты шутишь? – шиплю, подходя ближе. – Я не собираюсь спать с тобой в одной комнате, Мирон. Даже не мечтай.

Он поворачивается, бровь чуть приподнимается, как будто мой отказ – просто каприз.

– Ада, это не про нас. Это про проверку, – его голос становится ниже, и в нем совсем нет тепла. –Соцслужбы могут приехать в любой день. Проверяют все: от спальни до холодильника. Если увидят, что ты ночуешь в другой комнате, начнут задавать вопросы. Мы должны выглядеть как семья. Красивая, идеальная семья, которой можно доверить ребенка. Разве ты не этого хотела?

Я стискиваю зубы. Семья. Слово, которое он не имеет права произносить.

Но я думаю о Паше, о его глазах, о его "мамочка". Ради него я выдержу что угодно. Даже это.

– И что ты предлагаешь? – спрашиваю, скрещивая руки. – Будем притворяться влюбленными? Держаться за ручки?

– Я могу спать на диване, – смягчается, – но официально все должно быть как надо. Одна спальня, одна кровать.

Он знает, как меня достать и куда надавить. Знает, что Паша – мое слабое место. Но выбора, поэтому киваю, соглашаясь.

– Хорошо, – выдавливаю, но голос звучит так, будто проглотила стекло.

– Отлично.

Мне кажется или в его глазах мелькает не победа, но что-то близкое.

Эта квартира никогда не будет моим домом. Это просто сделка. Ради Паши. Моего мальчика, рожденного сердцем.

– Кстати, дай мне свой паспорт. Мне надо оформить наш брак.

Я достаю его и сумки и медленно протягиваю.

Какая в принципе разница?! Это всего лишь штамп.

Ада

– Ада, как дела? – спрашивает Вера, заваривая мне чай, а Мирону кофе.

Я в квартире бывшего мужа, пусть теперь и фиктивно, выхожу за него замуж. У меня сестра-инвалид, мне придется скоро сменить весь свой образ жизни, и, может быть,я, наконец, стану мамой.