Отчаянно пытаясь убежать от своих демонов и переключиться на ее историю, я провожу пальцем по ожогам:

— А ты не хочешь рассказать мне свою историю?

Она опускает голову, поправляя очки на переносице.

— Ты не обязана, если не готова, – мягко заверяю я.

— Я готова рассказать. Просто не хочу твоей жалости, вот и все.

— Я бессердечный ублюдок, Скарлетт. Если ты не заметила, сегодня я это уже доказал. Я даже не понимаю, что такое жалость, – шучу я, надеясь, что это поможет ей раскрыться. — Ты и я, помнишь? Больно тебе – больно мне.

Она коротко кивает, и я, затаив дыхание, жду, когда она поделится своими демонами, как я с ней своими.

— Моя мама была певицей, как я, только лучше. Когда она пела, казалось, будто солнце целует твою кожу. Ее голос приносил столько радости, что нельзя было не восхищаться. Но она выросла в строгой семье, где таланты полагалось использовать только для восхваления Бога. Она сбежала из дома сразу после школы, мечтая о большой сцене на Западе. Но слава так и не пришла. Хотя она была счастлива – пела в барах и лобби Лас-Вегаса, и этого хватало. Как у тебя с мамой, у нас не было никого, кроме друг друга. Я никогда не видела отца. Однажды спросила о нем, и мама сказала, что он был начинающим певцом, уехавшим в Нэшвилл. Что я ничего не потеряла – он не мог позаботиться даже о себе, не то что о ребенке.

— Так ты его так и не встретила?

— Нет. Мне и не хотелось. Когда мама умерла, соцслужбы уведомили его, но он даже не приехал. Ни звонка, ни визита. Ни открытки с извинениями. Ничего. Только Оуэн и дядя Джек были рядом.

— Мне жаль.

— Все в порядке. Такова жизнь, наверное.

— Как умерла твоя мама, Скарлетт? – осторожно спрашиваю я, гадая, хватит ли у нее сил рассказать об этом.

Она морщит нос, ее карие глаза темнеют от печали.

— Мама была очень талантлива. И красива – внутри и снаружи. Она умела сделать так, чтобы каждый чувствовал себя самым важным человеком в комнате. В ней был... свет, понимаешь? Но ее доброту иногда воспринимали неправильно. Она была такой легкой, игривой, что люди думали, будто она флиртует, хотя она просто была собой. Некоторые мужчины вели себя навязчиво, не понимая разницы между добротой и интересом. Особенно один.

Я замечаю, как дрожат ее руки, и беру их в свои, целуя каждый сустав, пока ее дрожь не утихает.

— Сначала мама думала, что он просто увлеченный поклонник. Благодарила за цветы и подарки, но когда они стали слишком дорогими... личными... начала возвращать.

— Что ты имеешь в виду? Какие подарки?

— Сначала дорогие украшения. Те, что дарят женам, а не малознакомым женщинам. Потом – нижнее белье, ключи от отелей... Жуткие вещи.

— Понятно.

— Если бы на этом все закончилось... Но потом пошли письма. Пугающие. Мама старалась скрывать страх, но я все замечала. Слышала, как она звонила Оуэну, говорила, что боится за нас. Когда она сказала, что мы переезжаем в Эшвилл, пока этот человек не остынет, я подумала, что кошмар закончился.

— Но этого не случилось, да?

— Нет. Однажды ночью я проснулась от грохота. Вышла посмотреть... До сих пор не знаю, как он проник в дом. Когда я добралась до маминой комнаты... она была привязана к кровати, халат сорван, комната в огне. Она не могла кричать из-за кляпа. Но то, как она смотрела, умоляя спасти... Это не забыть. Я не думала – закрыла лицо руками и бросилась в огонь. Боль была адская, но я должна была ее освободить. Так я и получила их.

Ее слезы катятся одна за другой, а дрожь в голосе разрывает мне сердце.

— Я пыталась, Ист. Правда. Но узлы были слишком тугими. Когда я сняла кляп, она закричала, чтобы я бежала. Я плакала, отказывалась... Но потом почувствовала его за спиной. Он стоял в углу и наблюдал. Когда она снова приказала бежать… я побежала. Я сбежала, Ист. Оставила маму умирать в огне с тем монстром. – Ее голос срывается.

Я прижимаю ее к себе, чувствуя, как она дрожит от боли. Ее рыдания – будто миллион порезов на моей душе.

— Скарлетт, посмотри на меня. Ты ничего не могла сделать.

— Я могла остаться с ней, – всхлипывает она. — Я не должна была оставлять ее одну. Я должна была остаться.

— И Слава богу, что не осталась. Иначе я потерял бы тебя еще до того, как нашел.

Но она не слышит меня, поглощенная воспоминаниями. Я продолжаю держать ее, целую макушку, обещая не отпускать.

Это не тебе решать. Она уйдет. Общество позаботится об этом.

Я крепче обнимаю Скар, борясь с мучительными мыслями. Осознание, что девушка, которую я люблю, сейчас разваливается на части в объятиях очередного монстра, рвет меня изнутри на части.

— Скар, детка. Почему ты боишься темноты?

Ее глаза покраснели от слез, очки запотели.

— Я боюсь не темноты, Истон. А монстров, которых в ней не видно.

Скарлетт

Я безмолвно лежу, наблюдая, как Истон спит. Уже поздно, и, наверное стоит разбудить его, чтобы он отвез меня домой – завтра у нас обоих занятия. Но мне не хватает сил пошевелиться. Быть в его постели, в его объятиях – слишком хорошо, чтобы прерывать этот момент. Его пухлые губы слегка приоткрыты, грудь медленно поднимается и опускается в такт дыханию, а одна рука крепко обнимает меня за поясницу, будто не желая отпускать.

Лунный свет струится через большое окно спальни, и кажется, будто на всей земле остались только мы двое. Здесь нас никто не достанет – даже те уродливые тайны прошлого, которые мы слишком долго носили в себе. Я тихо вздыхаю, скользя взглядом по его прекрасным чертам.

Как они могли меня когда-то пугать?

Я острожно приподнимаюсь, сокращая расстояние между нашими лицами. Его теплое дыхание касается моих щек, и я провожу по его лицу тыльной стороной ладони. Даже во сне он чувствует мое прикосновение – его черты смягчаются под моими пальцами. Я касаюсь его приоткрытых губ, наслаждайся нежностью. Сердце сжимается в груди от того как он безмятежно спит рядом со мной.

— Я люблю тебя, – шепчу я

Охваченная глупой смелостью – или бесконечной любовью – я приближаюсь к его губам и осторожно целую их. Они такие теплые. Такие манящие. Из моей груди вырывается тихий стон, и прежде чем успеваю опомниться, мои губы жадно сливаются с его, требуя ответа.

Истон внезапно открывает глаза, заставая меня врасплох. Я тут же отстраняюсь, но он не дает мне уйти. Его рука впивается в мою шею, и он целует меня с такой страстью, что перехватывает дыхание. Мы столько раз были близки, но лишь во второй раз он позволяет себе поцелуй без ограничений. Наши взгляды соединяются, пока губы и языки отдают друг другу все без остатка.

Это больше чем поцелуй. Это – отпущение.

Истон дико хватает меня за бедра и переворачивает на себя. Я стону в его рот, чувствуя, как его твердый член скользит между моих влажных складок. Его низкий стон растворяется во мне, пока я прижимаюсь к нему, жаждая сладостного трения. Мы оба вздрагиваем, когда он медленно входит в меня, не прерывая безумного поцелуя. Я так возбуждена, что он скользит легко, без сопротивления. Я хочу оторваться, чтобы перевести дыхание, но он не позволяет.

— Истон, – умоляю я, жаждая воздуха не меньше, чем его поцелуя.

К частью, он слушает меня и отпускает, позволяя приподняться и упереться ладонями в его грудь. Его серебристые глаза пылают, пока я сама задаю ритм, медленно двигаясь на его члене.

— Черт, ты прекрасна, – хрипит он, сжимая мою талию одной рукой, а другой лаская грудь.

Он приподнимается, чтобы схватить губами мой сосок, играя с ним зубами, затем переключается на другой, а я продолжаю двигаться, наслаждаясь тем, как он заполняет меня. Голова сама запрокидывается назад – мне нравится этот медленный, сладостный ритм. Кажется, будто небеса разверзаются надо мной, а в ушах звучит ангельская симфония. Он входит глубже, попадая в ту самую точку, от которой перед глазами вспыхивают звезды. Мое громкое восклицание мгновенно заглушается его новым, сокрушительным поцелуем. И пока наши губы сливаются в одном порыве, я разлетаюсь на части в его объятиях.