Я поднимаюсь и опираюсь о изголовье, а Скарлетт садится по-турецки в центре кровати. Ее длинные каштановые волосы прикрывают грудь, и я ловлю себя на мысли, что предпочел бы сейчас рисовать ее, а не говорить то, что придется.

— Ты хочешь правду? Я не ненавижу отчима. Я ненавижу то, что он видит меня настоящим – ошибкой, которой никогда не должно было случиться.

— Ты не ошибка, Ист.

— О, но это так. Я поражение чего-то настолько мерзкого, что меня следовало бы стереть из этого мира еще до моего первого вздоха. Он знает это. И я это знаю.

— Не говори так. Никогда, – умоляет она, придвигаясь ближе и прижимаясь головой к моей груди.

— Но это правда, – шепотом отвечаю я, приподнимая ее подбородок, чтобы видеть ее прекрасное лицо.

От любви, читающейся в ее чертах, перехватывает дыхание. Две самых чистых душой женщины смотрят на меня так, будто я – лучшее, что с ними случилось, хотя на деле я лишь разрушаю их.

— Когда ты узнаешь правду, ты перестанешь смотреть на меня так, как сейчас.

— А как я на тебя смотрю?

Как будто любишь.

Я сглатываю, и грудь сжимается так, что дышать становится трудно.

— Ничто из того, что ты скажешь, не изменит моего отношения к тебе, Ист. Обещаю.

— Не надо, Скар. Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать.

Она целует меня в грудь – точно туда, где бешено бьется сердце, на котором выгравировано ее имя.

— Отдай мне своих монстров, Ист, а я отдам тебе своих.

Черт.

— Здесь только ты и я, помнишь? – продолжает она, используя мои же слова.

Я закрываю глаза, не в силах смотреть на нее, пока раскрываю мерзкую правду своего существования.

— Моей маме было пятнадцать, когда это случилось. Она шла домой из школы, когда на нее напали трое парней из соседнего района. Сначала она подумала, что это обычный грабеж, что они просто хотели вытянуть из нее деньги. Она отдала им все купюры из рюкзака, надеясь, что на этом все и закончится. Но это было только начало.

Мой голос становится жестче.

— Они смеялись, заталкивая ее в темный переулок. Деньги их уже не интересовали. Они избивали ее, насиловали, издевались – и все это со смехом, будто лишить ее невинности было для них развлечением. Помощь пришла лишь через несколько часов, когда кто-то нашел ее избитое, окровавленное тело, сжавшееся у мусорного бака. Моей маме было всего пятнадцать.

— Боже, Ист… Полиция их поймала?

Я качаю головой, не открывая глаз.

— Она была слишком травмирована, чтобы запомнить их лица. Говорила, что ничего не видела – все время закрывала глаза. Даже если бы захотела, не смогла бы их опознать. Но я никогда не верил в это. Думаю, мама просто не хотела заново переживать тот кошмар через суд – только чтобы эти твари отделались парой лет тюрьмы.

Я делаю глубокий вдох. Легкие жаждут сигаретного дыма, но если остановлюсь сейчас – не уверен, что смогу продолжить.

— После этого мама впала в депрессию. Не ела, не говорила, не спала. С каждым днем она угасала, медленно прощаясь с жизнью. Она знала, что рано или поздно сделает последний шаг. Это было лишь вопросом времени.

Ист… – ее голос дрожит.

— Потом родители отвезли ее в больницу после того, как она упала в обморок, ударившись головой о шкаф. До того дня она была девственницей, поэтому представь ее шок – и шок всех вокруг – когда врач сообщил, что она беременна.

Я сглатываю ком в горле, сжимая руку Скарлетт, будто она может удержать меня от провала в прошлое.

— После этого все стало еще хуже. Мама бросила школу – не выдержала насмешек. Дети дразнили ее шлюхой, хотя она была жертвой. Ее родители тоже не понимали, почему она оставила меня. Угрожали, уговаривали сделать аборт, но она отказалась. Когда я родился, они попытались отдать меня в приют, но она снова отказалась. В конце концов, они выгнали ее, заявив, что не могут видеть меня каждый день. Они даже говорили, что мама все выдумала – мол, сама захотела трахнуться с теми ублюдками, раз оставила ребенка.

Тихие всхлипы заставляют меня открыть глаза. Скарлетт плачет.

— Я могу остановиться, – мягко шепчу я, стирая ее слезы большими пальцами.

— Нет. Пожалуйста, продолжай

Я медленно выдыхаю и подчиняюсь.

— Первые годы ей было очень тяжело. Никто не хотел пускать к себе девушку с плачущим младенцем. Большинство ночей мы проводили в приютах для бездомных. Мама редко вспоминает то время – думаю, для нее это слишком болезненные воспоминания. Но она была молода, красива и готова работать, и однажды нам повезло. Женщина, работавшая волонтером в столовой, куда мы ходили, пожалела ее. Она работала в фешенебельном отеле на Парк-авеню и устроила маму убирать номера. Работа не была гламурной, но для девушки без образования это стало спасением. Появился стабильный заработок, чаевые, и вскоре она смогла снять маленькую квартиру в Квинсе. В отеле был детский сад, и мама из кожи вон лезла, чтобы не потерять эту работу.

— Ты так ее любишь, – шепчет Скарлетт со слезами на глазах.

— Конечно. Она могла избавиться от меня в любой момент, но вместо этого разрушила собственную жизнь ради меня. Отказалась от семьи, друзей, привычного мира, даже от будущего – только чтобы оно было у меня. Даже если я его не заслуживал.

— Ты думаешь, что не заслуживаешь будущего?

— Я не хороший человек, Скарлетт. Мое происхождение тому доказательство.

Я слабо улыбаюсь, когда она прижимается головой к моей груди. Она обнимает меня с такой силой, будто хочет впитать всю мою боль до последней капли. Как и мама, Скарлетт упорно ищет во мне хорошее, даже когда его нет. Я касаюсь костяшками пальцев ее носа, возвращая ее внимание.

— Ты ошибаешься, Ист. Очень ошибаешься.

— Конечно, ты так скажешь. Ты – хорошая. Как и моя мать.

Она прикусывает нижнюю губу, оставляя на языке невысказанные слова. Когда молчание становится невыносимым, новый вопрос Скарлетт прерывает мое тревожное состояние.

— Тогда твоя мама и встретила отчима? В отеле?

— В общем то, да. Мне было семь, когда Ричард начал останавливаться в отеле. Ему хватило одного взгляда на маму. Этот ублюдок поселился в пентхаусе только чтобы видеть ее каждый день, – я безрадостно усмехаюсь. — Но мама заставила его попотеть. Ему понадобилось два года, чтобы он смог ее завоевать.

— Я не понимаю. Почему тогда ты его ненавидишь?

— Я же сказал. Я его не ненавижу. Он любит мою маму – как я могу его ненавидеть? Да, мне жаль, что он такой трудоголик и мало с ней бывает. Но он обращается с ней как с королевой, дает ей чувство безопасности и любви. Просто наши отношения всегда были напряженными – он видит меня настоящего, даже если мама отказывается это замечать.

— И ты злишься на него за это? – ее лоб морщится от попыток собрать воедино обрывки моего исковерканного пазла.

— Я злюсь, потому что он прав. Когда он смотрит на меня, мне не скрыться от самого себя. Понимаешь?

— Нет, – она хмурится.

— Такая упрямая, – дразню я, целуя ее нос.

— Кто-то еще знает?

— Парни догадываются. Я никогда не рассказывал им о маме так подробно, как тебе, но они знают, что прошлое у меня... непростое.

— Но они приняли тебя таким, какой ты есть?

— Наверное, – пожимаю я плечами, не понимая, к чему она клонит.

— Значит, возможно, что люди любят тебя за то, какой ты есть, а не за то, кто тебя создал? Что его грехи – не твои, и тебе не следует за них наказывать себя или чувствовать себя неполноценным?

— Скар...

— Нет, послушай. Я услышала тебя. Каждое самоуничижительное слово. Я все поняла. Я не стану отрицать твои чувства – они твои, и только ты знаешь, как прошлое повлияло на тебя. Я просто прошу задуматься: даже если ты появился на свет в результате чудовищного преступления, это не делает тебя таким же чудовищем. Только ты решаешь, каким человеком стать. Твое происхождение не должно определять твою суть.

Хотел бы я, чтобы все было так просто. Забыть, что во мне течет кровь монстра. Но это невозможно. Я всегда буду смотреть в зеркало и видеть дьявола внутри.