— Пожалуй, схожу в церковь.

Скарлетт

Моя кожа вспыхивает жаром, когда его глаза цвета оружейного металла медленно изучают меня. С каждой взятой мною нотой, его коварная усмешка становится только шире, заставляя мои внутренности сжиматься. Я отвожу взгляд от его испепеляющего взора, сосредотачиваясь на нотах в руках, не желая давать ему лишний повод. Но даже не глядя ему в глаза, я чувствую, как мое тело реагирует на этот пристальный, оценивающий взгляд.

Из всех мест, где Истон Прайс мог бы мне досаждать, он выбрал церковь моего дяди. Ну серьезно, это ведь дом Божий! Как этот дьявол в черном может ступать по священным плитам и не вспыхнуть, как факел? Разве это место не должно быть последним, где подобная демоническая сущность захочет появиться?

Черт побери.

Паника из-за того, что Истон явился на службу, превращает меня в истеричную идиотку. Хотя у меня, конечно, есть все основания нервничать. Его ангельские черты, будто выточенные самим Господом, не должны вводить в заблуждение – я не настолько глупа, чтобы поверить, будто он пришел сюда искать спасение. Пусть я и клевала носом во время проповедей дяди, но даже я знаю: самый прекрасный ангел на небесах – тот, что правит адским пламенем. И Истон Прайс, верный себе, считает своим долгом привносить в мою жизнь крупицу этого ада при каждом удобном случае.

Понятия не имею, чем я его обидела.

Ложь. Я точно знаю, почему он смотрит на меня с такой ненавистью.

Но помимо этого, я еще и одна из немногих в Эшвилле, кто не поддался его чарам. Все вокруг уверены, что пасынок Ричарда Прайса не способен на что-то дурное. Но это лишь потому, что никто не хочет злить одного из самых богатых людей на планете. Все надеются, что, если они смогут завоевать расположение Истона, то каким-то образом получат и благосклонность его отчима.

Деньги.

Вот что движет большинством.

Ну и любовь, конечно.

Не то чтобы я была с ней знакома, но десять лет жизни в Нортсайде показали: за власть, которую дают деньги, люди готовы продать душу. Я наивно думала, что, переехав к единственным оставшимся родным, смогу укрыться от всей этой грязи. Как же я ошибалась. Если я и хотела сохранить остатки невинности, то переезд в город, где живет элита этой страны, стер во мне последние проблески той наивности.

Ирония в том, что первая порочная душа, с которой я столкнулась, был сам Истон. После той единственной, неприятной встречи он стал тем самым чудовищем с глазами-бурями, что преследует меня в темноте и издевается при каждом удобном случае. Куда бы я ни спряталась – он найдет. Его раскаленный, как расплавленное серебро, взгляд прожигает кожу даже с расстояния в десять футов. Даже когда я закрываю глаза и проваливаюсь в дремоту, он терзает мои сны.

Истон – опасность, от которой не убежать. Он возвращает те самые чувства беспомощности и бессилия, которые я так старалась похоронить. Он – моя погибель. И теперь он пришел в мое священное убежище, чтобы напомнить об этом.

И это все моя вина.

Раньше Истон довольствовался тем, что мучил меня издалека. Все изменилось в тот день, когда я решила противостоять ему в аудитории. Зачем? Почему я не могла просто оставить все как есть?

Потому что ты увидела, как ему больно, и захотела его отвлечь.

Я сбиваюсь на высокой ноте и в наказание впиваюсь ногтями в ладони.

Вот Истон делает со мной. Он заставляет забыть обо всем, кроме него самого. Когда на занятиях по философии у процессора Донавана он заявил, что даже не знает моего имени, мне хотелось закричать, что это ложь. Он знает меня. Возможно, лучше, чем люди, которых я вижу каждый день. Всего одной встречи хватило, чтобы он разглядел то, что я прятала всю жизнь. Мое жалкое сердце до сих пор не оправилось от его непримиримого взгляда, когда он заглянул в самые глубины меня. И нашел их недостойными. Ничтожными. Жалкими во всех смыслах. Он разглядел выжженный черный отпечаток на моей душе – и высмеял его.

Его демоны заткнули бы моих за пояс.

Может, если бы я поступила иначе в тот день…

Постояла за себя.

Постояла за него.

Тогда, может, сейчас мы были бы другими – не прячущимися во тьме, а греющимися вместе на солнце.

А может, он прав: таким хорошим девочкам, как я, не стоит лгать – даже самой себе. Иначе случается плохое. Он доказал это в тот самый день, когда наши взгляды впервые встретились.

— А кто этот прекрасный ангелочек? – спрашивает моего дядю женщина с самыми роскошными черными волосами, которые я когда-либо видела. Ее глаза – серые и кроткие, как у лани. Мне хочется предупредить ее, что не стоит так открыто излучать доброту. В мире есть люди – очень плохие люди, – которые, завидев доброту, проглатывают ее целиком, перемалывая острыми клыками.

— Это моя племянница, Скарлетт, – ровно отвечает дядя Джек.

— Очень приятно, Скарлетт. Я Наоми. Ты здесь на лето?

Я открываю рот, чтобы ответить, но тут же захлопываю его, когда дядя делает это за меня.

— Нет. Скарлетт теперь будет жить со мной и моей женой на постоянной основе. – Его тон настолько сух, что дама в белоснежном платье с волосами цвета вороново крыла сразу понимает: вопросы кончились.

— Должно быть, ты ровесница моего сына. Тебе двенадцать? Я права?

— Следующей осенью мне исполнится четырнадцать, мэм, – вежливо отвечаю я, едва шевеля губами.

— Хм, – протяжно хмыкает она, разглядывая меня.

Может, я и правда выгляжу младше. Вот только чувствую себя старше. Жизнь распорядилась так, что мне пришлось быстро повзрослеть.

— Вот как? Тогда ты одного возраста с моим сыном. Может, когда начнется школа, ты присмотришь за этим сорванцом? Ему не помешает хорошее влияние.

Она сияет, оглядываясь через плечо, и мой взгляд машинально следует за ее. У самого входа стоит мальчик с растрепанными черными волосами, переминающийся с ноги на ногу. Его глаза умоляют мать поскорее уйти отсюда.

Понимаю.

До переезда к дяде и тете я ни разу не ходила в церковь. Мама всегда говорила, что не нужно ходить на воскресные службы, чтобы быть ближе к Господу. Когда ей требовалось ощутить божественное, она просто пела. Мама чувствовала потребность петь каждый день.

— Скарлетт будет ходить в местную среднюю школу? Если хотите, я могу замолвить словечко в Академии Ричфилд. Они так терпеливы с Истоном – уверена, им понравится такая милая девочка, как Скарлетт. — Она подмигивает мне.

— Не стоит, миссис Прайс. Моя жена Глория будет обучать Скарлетт на дому.

Ее безупречно ухоженные брови слегка сдвигаются, но она не возражает. Вместо этого склоняет голову в мою сторону и дарит еще одну мягкую улыбку.

"Пожалуйста, не показывайте эту улыбку миру, мэм. Волки сожрут вас заживо", – хочется взмолиться мне, но я снова сжимаю губы, беспокойно ерзая на месте.

— Скарлетт, милая, не составишь компанию моему сыну, пока он ждет? Мне нужно кое-что обсудить с твоим дядей. Хорошо?

Я смотрю на дядю, ища разрешения, и он коротко кивает. Не понимаю, почему он так напряжен. Дома он совсем другой. Он и тетя Глория с первого дня окружили меня теплом. Пожалуй, он просто хочет, чтобы люди не задавали лишних вопросов о том, почему я здесь. Ведь вопросы требуют ответов, а иногда их слишком больно произносить вслух.

— Ну же, иди. Он не кусается, – с нежностью смеется она.

Я неуверенно подхожу к входу и останавливаюсь в паре шагов от мальчика в черном. Губы сами собой сжимаются, когда я разглядываю его. Июльское утро выдалось жарким, а он одет во все черное – от одного его вида мне становится душно. Или, может, это не от одежды, а от самой мысли о жаре у меня сводит желудок. Я предпочитаю прохладу и дожди этому палящему зною. Ему, наверное, тоже некомфортно. Я натягиваю длинные рукава и съеживаюсь.