Он смотрит на меня, и, видимо, мое ровное дыхание и крепкая хватка дают ему какую-то опору, потому что он начинает успокаиваться. Мы стоим так некоторое время, пока его прерывистое дыхание не выравнивается, и он больше не выглядит так, будто его вот-вот вырвет.

— Ты в порядке? – спрашиваю я, когда его тело наконец перестает трястись.

Финн коротко кивает, не решаясь озвучить ложь, которую я от него требую.

Он высвобождается и отступает на шаг, делая все возможное, чтобы дистанцироваться от этого кошмара. Я тяжело вздыхаю и начинаю оценивать масштабы ущерба. По обеим сторонам библиотеки два тела пачкают импортный ковер, их алая кровь пропитывает дорогую ткань. Не та картинка, которую я хотел бы навсегда запечатлеть в памяти, и уж точно не тот способ, каким я планировал закончить субботний вечер. Что за пиздец.

Блядь.

Я все еще пытаюсь осознать произошедшее, когда хриплый голос Линкольна разрезает темноту комнаты:

— Мне так жаль, – шепчет он, все еще склонившись над матерью, чью голову держит на коленях. — Я не хотел, чтобы все так вышло. Прости…

Он вытирает слезы окровавленными ладонями, оставляя на загорелых щеках такие же кровавые разводы, как у всех нас. Мое сердце разрывается на части, когда я вижу, как Линкольн теряет последние остатки своей души. Ему предстоит прожить всю жизнь с осознанием, что это он погасил свет в глазах собственной матери. Как можно существовать с таким грузом вины?

Никак.

Линкольн, каким мы его знали, перестанет существовать после этой ночи.

— Линк... – хрипит Кольт с редкой для него искренней болью, сдвигая брови. — Ты должен отпустить ее.

Никогда не думал, что доживу до того дня, когда Кольт Тернер проявит искреннюю заботу о другом человеке. Но если и есть кто-то, способный пробудить в нем такие чувства, то это его кузен.

Линкольн проводит окровавленными пальцами по своим волнистым волосам, затем целует мать в висок. На удивление твердыми ногами он поднимается в полный рост, выжигая весь кислород в комнате взглядом своих глаз цвета океанской бури. В них мерцает леденящая решимость, от которой у меня по спине пробегает холодок. Я выпрямляюсь, готовясь к тому, что последует дальше. Линкольн медленно обводит взглядом каждого из нас и произносит слова, которые, я знаю, таились на его губах, пока он прощался с матерью:

— Есть только два способа, которыми я могу это исправить. Сдаться или сделать вид, что нас здесь никогда не было.

Вот и все. Двумя фразами Линкольн изменил траекторию нашего будущего. А может, он сделал это двадцать минут назад, когда нажал на курок под челюстью своего отца. Черт его знает. Возможно, Финн и я положили начало этой нашей новой судьбе, когда держали губернатора, помогая Линку размазать его мозги по стене. Даже Кольт приложил руку к нашему новому предназначению, выпустив первую пулю в этого ублюдка.

Хотя последний выстрел сделал Линкольн, мы все сыграли свою роль. Мы все соучастники убийства. Все запятнаны – так почему платить должен лишь один?

— Нас здесь не было, – констатирую я, объявляя единственное решение, с которым смогу жить. Температура в комнате падает на десять градусов под тяжестью моих слов. Я наклоняю голову и смотрю на Финна.

— Нас здесь не было, – повторяет он уже увереннее и кивает Кольту.

— Нас здесь не было, – твердо подхватывает Кольт.

Линкольн обводит взглядом наш маленький братский круг, и в его влажных бездонных глазах смешиваются благодарность, любовь и нескончаемая боль.

— Нас здесь не было, – заключает он.

И этими словами, повисшими в воздухе, мы скрепляем нашу новую судьбу.



Я просыпаюсь в холодном поту – как и каждую ночь с того самого дня.

Провожу рукой по лицу, напоминая себе, что больше не в ловушке того ночного кошмара. Хотя по ощущениям – снова и снова переживаю его, едва только закрываю глаза и теряю бдительность.

Мне нужна чертова сигарета.

Смотрю направо и тяжело выдыхаю, понимая, что не один. Хуже того – я даже не в своей комнате. Две девушки, прижавшиеся друг к другу во сне, по-прежнему не подозревают, что рядом с ними кому-то снились кровь и смерть. Знай они, что разделят постель не просто с заносчивым мудаком, каким меня считают, а с убийцей – вряд ли бы пригласили в свою комнату в общежитии, чтобы я оттрахал их до потери пульса.

Не то чтобы я был в состоянии дать им то, чего они хотели.

Я мало что могу вспомнить о прошлой ночи, но точно помню, что мой член категорически отказался участвовать в запланированном ими тройничке. Я позволил им развлекаться друг с другом, а сам просто наблюдал, надеясь, что лесбийские утехи хоть ненадолго выбьют из головы весь этот пиздец, в который превратилась моя жизнь.

Не сработало.

Единственное, что сработало – бутылка Джека, затуманившая разум и давшая передышку от изматывающего внутреннего ада. Но стоило мне отключиться, как все эта тревога снова накрыла меня с головой, вернувшись в подсознание.

Дерьмо. Где, черт возьми, мои сигареты?

Я натыкаюсь взглядом на потрепанные жалюзи и замечаю, что за окном еще темно. Будь мой член в рабочем состоянии, я бы разбудил девчонок и попытался исправить вчерашний провал. Но никакая киска, увы, не поднимет мне настроение. Девушки, вечеринки, выпивка – теперь для меня просто фон. Они лишь заполняют пустоту в голове, ту самую, где воцаряется тишина и раздается шепот, который не заглушить, как ни старайся.

Лжец

Убийца.

Монстр.

Я вскакиваю с постели, стараясь не разбудить голых хозяек, и натягиваю джинсы в прыжке. Хватаю кожанку, футболку, ботинки и выскальзываю в коридор – лучше одеться здесь, чем разбудить их шумом.

Захлопнув дверь, уже в одежде, я обыскиваю карманы в поисках сигарет. Первая же затяжка расслабляет тело, а ядовитый дым смягчает гнетущую пустоту в душе. Прислонившись к стене, отдаюсь во власть никотина, наслаждаясь кратким облегчением. Когда эмоции снова под контролем, отталкиваюсь и спускаюсь к выходу, пока датчики дыма не сработали на всю общагу.

Снова затянувшись, листаю сообщения на телефоне, проверяя, не искали ли меня парни, пока я тут безуспешно пытался развлечься.

И, конечно, стискиваю зубы, когда среди кучи бесполезного спама выделяются три сообщения от мамы и одно от Дика³.

В пером мама напоминает, что приготовила мои любимые ньокки⁴. Во втором осторожно спрашивает, успею ли я к ужину. В третьем разочарованно сообщает, что оставила для меня тарелку в холодильнике. Мне мерзко от того, что я ее игнорировал, но сообщение Дика быстро заменяет стыд на злость.

"Только настоящие мудаки бегут от ответственности."

Ага, этот ублюдок прямо намекает, что я трусливо сливаюсь, игнорируя маму.

И он не ошибается.

Я и правда мудак.

Но мой драгоценный отчим забывает, что мудак мудака видит издалека.

Пусть Ричард Прайс поцелует меня в зад со своими колкостями. Он для меня – никто. Просто неудачная случайность, в которую влюбилась моя мать. С каких это пор я обязан жить по его правилам? До него у меня не было "мужского примера", который указывал бы, что делать. И мне это было не нужно. Всегда были только мы с мамой против всего мира. Разве это плохо? Конечно, мы не лакомились шикарными блюдами, иногда наш ужин состоял из гриль-сэндвичей, приготовленных из двухдневного хлеба и подозрительного сыра, но мы были счастливы.

Теперь нет.

Можно сколько угодно притворяться, будто мама довольна жизнью. Но я-то знаю, что она несчастна.

А как иначе?

Через пару месяцев у них с Диком будет пятнадцатая годовщина свадьбы. Но сколько бы лет ни прошло – весь Эшвилл по-прежнему считает ее чужой в их богатом, благополучном мирке.