— Я ничего не делал! Клянусь!

Я хочу закричать, что он говорит правду. Да, он был груб, но не хотел причинить мне вред намеренно. Он не знал, что скрывается под моими длинными рукавами, что скрывается в моей израненной душе. Но мое тело не перестает дрожать, будто вот-вот разлетится на миллион кусочков.

— Ричард! Прекрати! Ты делаешь ему больно! – Наоми бросается между ними, отталкивая мужчину.

Сильные руки подхватывают меня, бережно прижимая к груди. Только сейчас я понимаю – все это время я лежала калачиком на полу, словно в припадке.

— Скарлетт? Ты в порядке? – спрашивает дядя с тревогой в голосе.

Точно с такой же, как тогда в больнице – его голос звучал так же, когда он объявил, что теперь мой опекун и забирает меня к себе. Тогда я тоже не могла вымолвить ни слова. Дни напролет я пребывала в оцепенении, думая, что мне становится лучше. Но одного прикосновения хватило, чтобы доказать обратное.

Одно невинное касание – и я снова в том пылающем доме.

Дрожа, я прижимаюсь к дяде, мой взгляд падает на мальчика, которого наказывают за мой срыв. Мать мягко успокаивает его, в то время как мужчина позади нее все еще пылает от ярости.

— Пойдем домой, – слышу я ее шепот.

Она оборачивается, чтобы извиниться перед моим дядей, и говорит, что вернется в другой раз, чтобы обсудить приют для бездомных, который они хотят построить на южной окраине города. После кратких прощаний все трое спускаются по церковным ступеням, и дядя говорит мне, что отвезет меня домой, где я буду в безопасности.

Но я вижу только Истона Прайса. Он оборачивается на пороге, прежде чем сесть в роскошный автомобиль, которого еще несколько минут назад здесь не было. Невозможно отрицать неприкрытую ненависть в его глазах, когда он бросает на меня последний взгляд.

Вечная ненависть и глубоко укоренившаяся печаль.

Так много печали, что я задыхаюсь от нее всю дорогу домой.

Я возвращаюсь в реальность, услышав шарканье ног вокруг. Воскресная служба закончилась, и мне даже не пришлось считать секунды, чтобы скоротать время.

Невольно я бросаю взгляд на скамью, где сидел Истон, и ненавижу разочарование, накатывающее на меня, когда его там не оказывается. Не знаю, почему я это чувствую. Никогда не знала. Пребывание под пристальным взглядом Истона выводит меня из равновесия, но я все равно этого жажду. Это стало чем-то, на что я могу положиться, и, хоть я пытаюсь отрицать это, мне будет не хватать его внимания, когда он найдет кого-то поинтереснее, чтобы терроризировать.

А этот день настанет.

Он найдет новую игрушку. Яркую, блестящую, ту, что заполнит ослепительным светом его пустоту.

И это буду не я.

Я опускаю плечи, подбираю ноты и вещи, чтобы пойти домой. И в тот момент, когда собираюсь выпрямиться, по моей шее разливается знакомое тепло. Я оглядываю церковь в поисках его источника.

Как ангел возмездия, Истон стоит в двойных дверях церки. В своем обычном черном одеянии, с опасным блеском в серебряных глазах, он усмехается, словно обещая, что еще вернется.

В какую игру ты играешь на этот раз, Истон, и как мне из нее вырваться?

Истон

— Ист.

— Ист.

— Истон! – кричит кто-то рядом со мной, и тянет меня за локоть, выдергивая из пучины паники и возвращая прямиком в кошмар наяву.

Я резко поворачиваю голову на звук своего имени и натыкаюсь на затуманенные, полные тревоги сапфировые глаза.

— Все хорошо, Финн. Я в норме, – приглушенно говорю я, высвобождаясь из его цепкой хватки, зная, что завтра на этом месте останется синяк.

Финн открывает рот, но замолкает, когда спереди раздается рычащий приказ.

— Пошевеливайтесь, черт возьми! – резко командует Кольт, стараясь не отставать от Линкольна, который почти бежит вглубь дубовой рощи.

Я сжимаю кулаки, но оставляю свое "пошел ты" при себе. Мы идем уже, кажется, целую вечность, но, мельком глянув на телефон, понимаю, что прошло меньше получаса. Я использую фонарик телефона, чтобы ориентироваться в темноте, и Финн не отстает от меня ни на шаг. Мы не сказали друг другу ни слова с тех пор, как покинули то кровавое место преступления.

Я уже готов потребовать перерыв – так как мои поврежденные никотином легкие, кажется, вот-вот разорвутся в груди – как мы, наконец, достигаем места назначения. Тревога накрывает меня с новой силой, когда в двух метрах впереди проступает полуразрушенный деревянный сарай, скрытый в густой чаще.

— Это… то, о чем я думаю? – запинается Финн, его глаза расширяются, отражая мои чувства – отвращение и ужас.

— Да, – хрипит Кольт, направляясь к покосившейся постройке.

Я сглатываю ком желчи, подступивший к горлу, испытывая отвращение от того, на что смотрю – барак для рабов. Черт возьми, почему меня вообще удивляет его существование? Я знал, что поместье Гамильтонов когда-то было одним из крупнейших плантаций Юга, но до сих пор не осознавал всей глубины этого факта.

— Мне казалось, вы говорили, что Ричфилды участвовали в "Подземной железной дороге"⁵, – сквозь зубы бросаю я, содрогаясь от мысли, что этот сарай до сих пор стоит здесь – немой свидетель жестокости и угнетения.

— Участвовали. Но приходилось соблюдать видимость, – монотонно отвечает Линкольн, и это лишь подливает масла в огонь.

Иными словами: пока его предки освобождали одних измученных душ, других они держали в цепях.

— Кажется, меня сейчас вырвет, – Финн сгибается пополам, упираясь руками в бедра, и его тошнит.

— Почему вы не снесли его?! – взрываюсь я.

Гнев, кипящий под кожей, ослепляет. Но мое отвращение к этому месту даже близко не сравнится со страхом, проступающим холодным потом из моих пор, вызванным тем, что мы сделали всего час назад.

— Дядя Кроуфорд хранил здесь охотничье снаряжение, – объясняет Кольт, и его подрагивающая губа выдает то же отвращение, что чувствую я. Он плюет на землю, проклиная дядюшку, чья душа сейчас летит прямиком в ад.

— Твой отец конченный ублюдок, – рычу я в спину безмолвному Линкольну.

— Был, – поправляет Финн.

— Что?

— Был конченным ублюдком. Теперь он мертв, – повторяет он, поднимая окровавленные руки, словно ставя точку.

— Блядь. Ладно. Давайте просто сделаем то, ради чего пришли, и свалим отсюда.

Кольт исчезает за покосившейся стеной сарая и возвращается с ржавой бочкой. Финн бросает на землю сумку, чтобы помочь ему, а Линк заходит внутрь за чем-то еще.

Я не ступлю в эту хибару.

Ни ногой. Ни за что. К черту это.

— Всем раздеться, – командует Линкольн, появляясь с канистрой бензина в одной руке и бутылкой воды в другой. Его лицо по-прежнему бесстрастно.

— Забавно, но я так и знал, что к концу вечера окажусь совершенно голым. Вот только не думал, что это ты прикажешь мне раздеться, братишка, – выдает Кольт плоскую шутку, выхватывая воду у нашего мрачного друга, чтобы смыть кровь с рук.

Но никакие шутки не снимут каменную тяжесть с наших плеч – особенно с плеч Линкольна.

В зловещей тишине мы снимаем одежду и бросаем окровавленные вещи в бочку. Не уверен, от чего именно у меня ползут мурашки по коже – от ночного холода или от омерзительности всего этого. В любом случае, я хочу поскорее убраться отсюда.

Линк выливает бензин, пропитывая ткань едкой жидкостью. Его взгляд, пустой и механичный, останавливается на мне – он ждет зажигалку. Линкольн действует на автопилоте, и, учитывая обстоятельства, возможно, это к лучшему. Я чиркаю верной "Зиппо" и бросаю ее в бочку. Жаль расставаться с ней при таких обстоятельствах. Мы молча наблюдаем, как пламя пожирает нашу одежду, и холодный весенний воздух отступает перед жаром костра.