— Этого будет мало, – в отчаянии плачет она, запуская пальцы в мои волосы.

Я усаживаю ее к себе на колени, и мы держим друг друга, оплакивая будущее, которое у нас могло бы быть. Лишь когда в ее окно начинают проникать первые лучи рассвета, я понимаю, что мы провели всю ночь, плача в объятиях друг друга. Я еще раз окидываю ее взглядом, прежде чем уложить на диван и накрыть пледом.

Когда я встаю, чтобы уйти, понимаю, что меня трясет.

Так не должно было случиться. Общество хотело, чтобы я уничтожил Скарлетт, и хотя я изо всех сил пытался избежать этого – в итоге все равно ее погубил.

Я подхожу к двери и в последний раз окидываю взглядом ангела, беспокойно спящего на диване.

Я люблю тебя.

Я буду любить тебя до последнего вздоха, Скар.

Никогда не забывай меня.

Потому что я проживу сотни жизней, прежде чем смогу забыть тебя.

Но я не произношу ни слова из этого и шагаю во тьму, которой станет моя жизнь без Скарлетт.

Скарлетт

Часы превратились в дни, а дни в целую неделю с тех пор, как я в последний раз засыпала в объятиях Истона.

На сцене я исполняю меланхоличную версию War of Hearts от Ruelle, и моя боль очевидна для каждого в зале. Каждое мое чувство вырывается с каждым мелодичным словом, но даже катарсис, который обычно дарит мне музыка, сейчас кажется недостижимым.

Когда я возвращаюсь в свою гримерку, там меня ждет Оуэн. Едва я переступаю порог, он встает с места и за мгновение сокращает расстояние между нами. Не говоря ни слова, он обнимает меня, заставляя платину, сдерживающую мои слезы, рассыпаться на мелкие кусочки. Я рыдаю так, как не позволяла себе с того дня, когда Истон ушел. Оуэн гладит меня по волосам, его белая рубашка с воротником намокает от моих слез, пока он утешает меня.

— Я знаю, тебе больно, милая. Но поверь мне, ему тоже.

Я отрицательно качаю головой, хотя слышу правду в его словах.

— В конце концов, он забудет меня.

Оуэн приподнимает мой подбородок, смахивая слезы.

— Это невозможно, Скарлетт. Этот мальчик любит тебя. Любовь сочилась из него каждый раз, когда он смотрел на тебя, – Оуэн тяжело вздыхает и снова прижимает меня к себе, пока мои тихие рыдания не стихают. Убедившись, что я взяла себя в руки, он подводит меня к дивану и усаживает рядом.

— Может, тебе стоит взять пару выходных.

Я качаю головой и твердо отвечаю:

— Нет. Это все, что у меня осталось. Пожалуйста, не отнимай у меня и это.

— Я и не собирался что-то у тебя отнимать. Просто подумал, что тебе нужно время, чтобы залечить раны, которые еще так свежи.

— Не уверена, что они вообще заживут.

— Заживут, Скарлетт. Поверь мне. Мне столько раз разбивали сердце, но я все же выжил.

— Сколько раз ты влюблялся? – скептически спрашиваю я, не представляя такого.

Моя любовь к Истону похожа на молнию, пойманную в бутылку – редкую и волшебную. Как можно пережить такое больше одного раза?

— За всю жизнь я любил только двух женщин. Твою мать и свою жену.

Я сжимаю губы, беспокойно теребя руки на коленях.

— Ты любил их одинаково?

— Нет. Любовь к твоей матери превратилась в дружбу, которую я буду хранить до конца своих дней.

— А жену?

— Это… сложно. — Он смеется, но в его глазах нет веселья.

— Как это может быть сложно? Вы же женаты.

— Брак – это всего лишь подпись на бумаге. Иногда ты любишь человека сильнее, чем он тебя. Поначалу ты думаешь, что смиришься, ведь он хотя бы рядом. Но в конце концов это съедает тебя изнутри.

— Мне жаль, – искренне говорю я, понимая, как тяжело ему в этом признаваться.

— Не стоит. За эти годы я и сам наделал ошибок.

— Ты имеешь в виду…

— Да. Его.

— Прости. Я знаю, тебе не нравится говорить о нем.

— Все в порядке, дорогая. Мне следовало знать, что рассказать что-то твоей матери – все равно что рассказать тебе. Она никогда не хранила от тебя секретов. Даже моих, – ухмыляется он и слегка ударяет меня по подбородку, как делал, когда я была маленькой.

— Но от своих детей ты хранишь секреты.

— Я храню секреты ото всех. – На этот раз он смеется от души, затем стучит костяшкой пальца по кончику моего носа с понимающей ухмылкой. — А ты, между тем, раскрываешь мне чужие секреты, не так ли?

— Я давно этого не делала. С тех пор, как появился Истон.

— Да, этот мальчик на время занял все твое внимание, не так ли? Но что поделать – первая любовь всегда всепоглощающая. Она бросает тень на весь остальной мир, когда все, чего ты хочешь, – купаться в свете любимого человека. Я все прекрасно понимаю и не держу на него зла.

Мои плечи снова бессильно опускаются при одном упоминании о нем.

— Как думаешь, он вернется?

— Не знаю, Скарлетт. Ради вас обоих я надеюсь, что да. Если тебе так больно, то даже представить боюсь, в каком аду живет он каждый день. Я видел, как сильно ты была ему дорога. Такую любовь невозможно подделать, да и не закопать надолго. Но нельзя не восхищаться жертвами, на которые он идет ради благополучия матери. Сомневаюсь, что Кольт был бы настолько альтруистичен, если бы с Коллин или со мной случилось нечто подобное.

Я сжимаю губы и замолкаю. Я уже затронула тему его детей и знаю, что она для него болезненная. Нет смысла нам обоим покидать эту гримерку с тяжелым сердцем.

Достаточно того, что один из нас погряз в отчаянии.

Воскресное утро проходит так же, как и всегда. Я пою в церковном хоре, избегая смотреть туда, где мой дядя произносит проповедь. Это место заставляет меня вспоминать, как Истон владел моим телом и душой, погружаясь в меня с каждым движением.

Когда прихожане расходятся по своим скучным, обыденным делам, я спешу сделать то же самое.

— Скарлетт, – окликает меня дядя, когда я пытаюсь быстро уйти.

— Да, дядя Джек? – я невинно опускаю ресницы, надеясь, что он не заметит темных кругов под глазами и того, насколько они покраснели из-за того, что я почти всю ночь плакала.

— Можно тебя на пару слов?

— Конечно, – киваю я.

Он уводит меня в актовый зал – помещение, которое ничуть не облегчает мою тоску. Смогу ли я когда-нибудь войти в эту комнату, не вспомнив об Истоне? Пожалуй, только время покажет. Пока ничто не помогает прогнать мысли о нем. Хотела бы я знать, как он устроился в Нью-Йорке. Стало ли его маме лучше, или переезд только усугубил и без того непростую ситуацию.

— Ты в последнее время сама не своя, – прямо замечает дядя, возвращая меня в реальность своим испытующим взглядом.

— Разве? Я не замечала, – отвечаю я бесстрастно, переминаясь с ноги на ногу.

— Не ври мне, Скарлетт. И я прекрасно знаю, из-за чего. – Его внезапно строгий тон озадачивает. К чему он клонит?

— Не понимаю, о чем ты.

— Возможно, это прояснит ситуацию, – бросает он, протягивая коричневый конверт.

Я открываю его и застываю в шоке: внутри больше двадцати фотографий, где я пою на сцене "Латунной Гильдии". Как это возможно? Оуэн строго следит за тем, чтобы все посетители оставляли телефоны у входа. Он не хочет, чтобы кто-то снимал происходящее в клубе или, что важнее, фиксировал, кто его посещает и как проводит время.

— Прежде чем снова соврать, помни, в этом городе ничего не происходит без моего ведома. Многие приходят ко мне исповедоваться, ища прощения. Я давно подозревал, что ты поешь в этом борделе, а теперь у меня есть доказательства. Ты больше не появишься там. Я понятно выразился?

Сначала я немею от шока, что дядя все знал. Но когда он запрещает единственное, что приносит мне радость, гнев возвращает мне голос.

— Нет.

— Прошу прощения? – он давится от возмущения, широко раскрыв глаза.

— Я сказала "нет", дядя. Не знаю, как выразиться яснее.