Истон

Я сижу за столиком, завороженный голосом Скарлетт, продолжающей свое выступление на сцене. Каждая соблазнительная нота, срывающаяся с ее губ, заставляет меня вспоминать, как ее тело растворялось в моих объятиях сегодня днем, когда я ее поцеловал. Я старался, чтобы наш поцелуй был как можно более целомудренным, но даже этого оказалось слишком.

Где-то в глубине души я понимаю – этого никогда не должно было случиться. Это безрассудно, позволить желаниям взять верх надо мной, особенно когда все мои мысли должны быть сосредоточены на задании Общества – каким бы дерьмовым оно ни было. Но, как и в прошлый раз, я позволил моменту увлечь меня. Это глупо. Импульсивно. И все же я здесь, отсчитываю минуты до конца ее выступления, только чтобы снова поглотить ее.

Я неподвижно застываю на месте, позволяя ее чарующим словам прожигать мне душу. Ее хриплый голос действует на меня каким-то странным образом. Так было всегда. В детстве, когда мама таскала меня в церковь, единственным лучом света в этом скучном мероприятии была возможность услышать, как поет Скарлетт. Даже на святой земле ее голос рождал во мне греховные мысли. Теперь, когда она выросла и поет слова, наполненные для нее смыслом, я снова пленен каждым слогом, слетающим с ее губ. Моя рука дрожит от жажды запечатлеть ее именно такой – в ее стихии. Скарлетт полна ослепительных красок, когда выплескивает свою душу, нота за нотой.

Я замечаю, что сегодня она выступает без танцоров, обычно сопровождающих ее шоу. Но даже без их цепких рук во мне поднимается уродливая ревность, омрачая момент. Оглядев зал, я вижу мужчин вдвое старше себя, столь же завороженных ее пением. Они думают, что она поет для них. Что эти мелодичные слова предназначены только их ушам. И, возможно, эти ублюдки правы. А может, она просто делает свою работу, и эти песни – всего лишь песни. Они не предназначены для кого-то конкретного, просто развлечение.

Я достаю сигарету и закуриваю, надеясь, что дым приглушит мое раздражение от того, что Скарлетт отдает частичку себя тем, кто этого недостоин. Что непросто, ведь она выглядит как настоящая богиня – в сверкающем белом наряде, словно ангел, сошедший с небес, чтобы пленить каждого грешника в этом зале.

Глоток джина с тоником, который я делаю, не приносит ответов на обрушившиеся вопросы:

Зачем ты здесь, Скар?

Как, черт возьми, ты стала звездой "Латунной Гильдии", если еще несколько недель назад я не знал о существовании этого клуба?

Это место не для застенчивости, за которой ты прячешься, как за щитом.

Здесь ты желанная, заставляешь этих ублюдков вожделеть тебя, воображая, как ты используешь свой рот не только для пения.

Так какого хрена, Скар?

Как ты можешь отдавать им частицу своей души?

Когда Скарлетт заканчивает песню, я разрываюсь между двумя вариантами: уйти и утонуть в ревности или дождаться конца шоу, чтобы устроить ей засаду в ее гримерке. Но новая песня – о том, как все хорошие девочки попадают в ад – решает за меня. Прошлым вечером она сделала меня музой одной из своих песен, и сегодня все повторяется. Ее взгляд, полный дерзкого веселья, буравит меня, пока мелодия одинокого Люцифера окутывает зал. Ее тело покачивается в такт, а голос продолжает соблазнять.

Моя маленькая мышка хочет поиграть.

Я позволяю ее словам омывать меня, погружаясь в транс под ее чарами. Когда шоу заканчивается, я возбужден и жажду надругаться над ее телом так же основательно, как она смогла над моей душой, даже не прикоснувшись к ней.

Я уже собираюсь встать, когда периферийным зрением замечаю знакомую фигуру. Сенатор Максвелл подзывает хостесс клуба, словно Руби – его домашняя собачка. Я остаюсь в ложе и наблюдаю, как рыжеволосая женщина улыбается сенатору, а затем шепчет что-то Скарлетт, не дав ей уйти за кулисы.

На лице Скарлетт появляется привычная маска сдержанности, когда та кивает Руби. Затем она сходит со сцены с той грацией и уверенностью, которые моя церковная мышка обычно прячет при свете дня. Я сжимаю бокал, наблюдая, как она идет через зал. Одни хвалят ее талант, другие просто пожирают глазами.

Когда Скарлетт подходит к столику сенатора и садится рядом, его голодный взгляд скользит по ее телу, прежде чем он наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. Она не ведет и глазом, когда его палец касается ее обсаженного плеча, но я не так равнодушен к этому прикосновению.

Как мазохист, я остаюсь на месте, наблюдая, как омерзительный отец Томми заискивает перед Скарлетт. Из-за расстояния я не слышу их разговор, но суть и так ясна. Она привлекла внимание сенатора, и когда его рука опускается на ее колено, я не могу сдержаться. Мне нужно убраться отсюда к чертовой матери.

Скарлетт – никакой не ангел.

Она всего лишь наемная искусительница в этом вертепе Иезавели¹³.

Я встаю и ухожу, заставляя себя не оглядываться на тошнотворную сцену в другом конце зала. В ярости я мчусь по коридорам, как вдруг в поле моего зрения мелькает знакомый силуэт.

— Кеннеди? – тихо произношу я, пытаясь нагнать движущуюся фигуру.

Только за поворотом, увидев Джефферсона, болтающего с одной из девушек клуба, я понимаю – это был он, а не моя подруга.

Я, должно быть, окончательно рехнулся, раз начал видеть галлюцинации.

И во всем виновата эта гребаная Скарлетт Дэвис.

— Истон? – окликает меня Джефферсон, заметив, как я застыл посреди просторного фойе. — Я все гадала, когда же ты найдешь это место, – шутит он, подмигивая девушке, которая повисла у него на руке, пока сокращает расстояние между нами.

— Я бы нашел его гораздо раньше, если бы кто-то удосужился мне о нем рассказать.

— Прости, Ист. Только не ненавидь меня слишком сильно. Это место предпочитают не афишировать. Я сам узнал о нем лишь несколько месяцев назад благодаря Томасу. Видимо, внести мое имя в список было его подарком перед вступлением в семью.

— Ага, – хрипло бросаю я, раздраженный упоминанием еще одного ублюдка Максвелла.

— Еще же рано. Ты уже уходишь?

— Похоже, сегодня мне не по вкусу то, что "Гильдия" может предложить, – отвечаю я, даже не пытаясь скрыть горечь от только что увиденного.

— Тогда, может, выпьем? Мы с тобой сто лет не общались. Если уж на то пошло, я и Линкольна с ребятами редко вижу – разве что мельком в кампусе.

— Мы были заняты.

— Слишком заняты, чтобы пообщаться со старым другом?

— Ладно. Почему бы и нет, – фыркаю я.

Он игриво шлепает девушку по заднице, отправляя ее прочь, и ведет меня в другой зал – к рядам игровых столов с баром в конце. Усевшись на высокие стулья, мы заказываем по не разбавленному бурбону.

— Это место давольно серьезное, а? – бросаю я Джефферсону, наблюдая, как вокруг проигрывают целые состояния.

Эти же ханжи обычно морщат носы, когда моя мать просит у них пожертвование для своих благотворительных проектов. Но сейчас те же ублюдки легко спускают суммы, на фоне которых их потенциальные взносы выглядят мелочью.

— Обычный вечер в Эшвилле, – усмехается он, чокаясь со мной. Я опрокидываю стакан залпом и стучу им по стойке, жестом приказывая бармену повторить.

— Хм. Значит, ночка выдалась не очень, да? Не хочешь рассказать, в чем дело?

— Не особенно.

— Как знаешь. Я более чем рад просто выпить и полюбоваться видом, – он смеется, подмигивая одной из полураздетых девушек, снующих по залу.

— Ладно, если хочешь поговорить, давай поговорим. Скажи, зачем ты вообще тусуешься с этим придурком? Ты же не похож на Томми-боя, Джефф. Так в чем дело?

Он тяжело вздыхает, внезапно теряя весь свой задор.

— Он женится на моей сестре, Ист. Станет частью семьи.

— Родственники не обязаны ладить, – усмехаюсь я.

— Может, в твоей семье. В моей – обязаны. Отец хочет, чтобы этот брак состоялся.