Левой рукой я схватил его за волосы и прижал голову к полу. А правой, в которой была заточка, перерезал горло. Глубоко, так, что не только сонные артерии, но и трахею зацепил. Послышался хрип, и мне в лицо снова брызнула кровь.

Мне в грудь врезался ботинок. Могло бы в лицо, но я в последний момент успел уклониться и подставить менее уязвимую часть тела. Меня отбросило чуть назад, заточка вылетела из руки. Заключённый с победным криком бросился на меня, но я в последний момент подхватил с пола металлическую трубу и, что было сил, ткнул ей ему в колено. Он споткнулся и упал, причем, так стремительно, что я в последний момент успел перекувыркнуться в сторону. Оттолкнулся от земли, бросился ему на спину, завел трубу под подбородок и резко рванул в сторону. Раздался хруст, шея переломилось, тело обмякло. До меня донёсся запах мочи.

В последний момент я успел обернуться и увидел, что на меня лезут ещё трое. Коридор был достаточно узким, так что двое из них столкнулись, сцепились, пытаясь решить, кто будет первым, а ещё один вырвался вперёд. Я рванулся к нему и ткнул трубой ему в живот. Он согнулся воздух со свистом вышел из его лёгких. Встав на ноги, я добавил ему ещё раз, на этот раз по затылку. Брызнула кровь, и он упал лицом вперёд.

Двое наконец‑то расцепились, бросились на меня с двух сторон. Один махал заточкой, но на этот раз сделанной из ложки. Я до сих пор не понимал, почему в этой тюрьме не пластиковые ложки. Ведь одну такую можно умыкнуть, украсть, обменять на что‑нибудь у охраны, а потом заточить о стену. Бритвы не получится, но пырнуть кого‑нибудь в живот вполне можно.

У этого руки были свои. Я ударил его по запястью, ладонь разжалась и столовый прибор, превращенный в оружие, упал на землю. Он махнул второй рукой, но я уклонился, ударил ботинком ему в колено, и когда он рухнул на него, долбанул трубой в висок. Да с такой силой, что она переломилась.

Второй забросил мне на шею наволочку, которую свернул в жгут. В последний момент я успел просунуть между ней и своей шеей руку. Он рванул ее на себя, пытаясь то ли задушить меня, то ли сломать мне шею, но я ударил его локтем в живот. Один раз, второй, чуть повернулся, а потом ткнул пальцем ему в глаз.

Он снова заорал, а я пропихнул его дальше, кроша оптику и электронику. Брызнула кровь, полетели искры. Я согнул палец, пытаясь повредить мозг как можно сильнее, резко выдернул его. Парень завалился на землю, его тело билось в конвульсиях. Этот уже не боец.

Наклонившись над землёй, я подхватил заточку, рванулся навстречу ещё одному из заключённых. Он бежал на меня, без всякого оружия, однако выглядел таким здоровым, что, казалось, при желании сможет переломить меня пополам голыми руками.

Мне оставалось только побежать к нему навстречу. Каким‑то чудом мне удалось избежать захвата, я врезался в него всем телом и вогнал заточку ему в живот. Один раз, второй, третий, я бил с частотой головки швейной машинки. Руки снова залило кровью, она же запачкала и мою серую робу. Не знаю, после какого удара, но он упал на землю. Воняло дерьмом, наверняка я превратил его кишки в фарш.

Я посмотрел на заточку в своих руках.

Заключённые уже не торопились лезть на меня. Прошли считанные минуты, а я перебил больше половины из них.

Кажется, драться они больше не собирались. В отличие от меня. Они – преступники, осуждённые на пожизненное. Они – лютые отморозки. Они не имеют права на жизнь.

Я широким шагом двинулся к ним навстречу. Уже не кричал, это было без надобности.

– Стой! – вдруг закричал один из них, тот, что был ближе всех. – Не надо!

Он попытался отшатнуться, но я чуть ускорился, поймал его и прижал к стене. Вогнал свое импровизированное оружие в ямку над ключицей, глубоко, провернул. Послышался свист, хрип, из горла заключённого брызнула кровь. Я оттолкнул его в сторону и двинулся дальше.

Остальные переглянулись, и поняли, что терять им больше нечего. Рванулись ко мне навстречу, все вместе, видимо, считая, что у них есть шансы на успех. Я сместился чуть в сторону, чтобы оказаться напротив одного из них, и когда он замахнулся, поднырнул под удар и вогнал заточку ему в глаз.

Мне прилетело кулаком слева, я отлетел к стене и медленно сполз по ней. Перед глазами все плыло, и я даже не понимал, чья кровь на моем лице: моя или очередного заключённого.

Не знаю, тот ли это был, что ударил меня, или кто‑то другой, но он рванулся в мою сторону явно рассчитывая развить успех. Я плохо соображал, что происходит, но на рефлексе долбанул его ногой в колено. Он отшатнулся, я оттолкнулся от стены, попытался встать и мне тут же снова заехали. На этот раз справа.

Я опрокинулся на пол, не расшибся только потому что упал на труп того, которого убил раньше. С радостным воплем враг бросился на меня, но удар, как ни удивительно, привел меня в чувство. Я перекатился в сторону и ударил его локтем в висок. Один раз, второй. Он обмяк, ткнулся лицом в труп своего товарища.

Третий рванулся ко мне, поднимая ногу с явным желанием расплющить мою голову о бетон. Я поднял вверх руки, поймав ее, прокрутился на месте, упёршись в его таз ногами, резким движением выкрутил его конечность из сустава. Снова послышался хруст, и он упал.

И тут время будто остановилось. Последний, из оставшихся на ногах зеков уже бежал ко мне, я увидел, как его ботинок летит мне в лицо. Футбольный удар, да ещё в крепком ботинке…

Губы брызнули кровью, нос хрустнул. Шею мне не сломало только за счёт того, что позвоночник был укреплен стержнями из гиперсплава. Это было необходимое условие для установки протезов рук, и я был, как никогда, счастлив, что выполнил его.

Меня замутило, но от второго удара я успел уклониться и ударил его в пах, от чего он отшатнулся к стене. Поднялся на четвереньки, рванулся вперёд и вцепился зубами в ухо. Рванул на себя, ощущая, как рот наполняется солёной кровью, и как под зубами хрустят хрящи.

Заключённый дико заорал, а я стал бить его кулаком в грудь. Один раз, другой, третий, четвертый.

А потом, рванувшись назад и всё‑таки оторвав чертов хрящ, ударил его в лицо. Во все стороны брызнули гнилые зубы, и он медленно сполз по стене.

Я выплюнул изо рта кровавый ошметок, подошёл к тому из зеков, которому вбил в глаз заточку, выдернул ее, а потом резким движением перерезал горло. Двинулся ко второму, вогнал лезвие ему в ухо, вбивая чуть ли не на десяток сантиметров. Добил третьего и четвертого и повернулся на звук открывающихся дверей. Увидел группу людей в экипировке тюремного спецназа. Те, что были дальше, оказались вооружены пистолетами‑пулеметами, ближние же – дубинками и щитами.

Позволят они мне сдаться? Черт его знает. А позволю ли я это себе сам, после того, как эти уроды пытались убить меня чужими руками?

Оглашая коридор диким ревом, я рванулся вперёд. Строй щитоносцев разошелся, и вперёд вышел из стрелков. Он спустил курок, и что‑то влетело мне в лоб. Мир погрузился в темноту.

Я открыл глаза и осмотрелся. Карцер. Клетка метр на два и ещё на полтора, в которой даже нельзя встать во весь рост, и остаётся лежать. Лежак на полу, который даже с обычной тюремной койкой ни в какое сравнение не идёт, вентиляция в потолке, через которую не пролезет даже крыса. И дверь. Крепкая металлическая, такая, что ее не выломать.

Руки свободны, но роба с головы до ног залита кровью. Насколько я помню, чужой, потому что порезать меня так и не смогли. Разве что из ссадин натекло немного. Не переодели.

Болело все тело. Особенно лоб. Я поднял ладонь, дотронулся до него, нащупал огромную шишку. Понятно. В меня выстрелили травматической пулей, резинкой, которая меня попросту вырубила. Почему не долбанули шокером? Черт его знает. Подозреваю, что если бы я не рухнул с копыт, то следующий выстрел был бы уже боевым патроном. А так…

Жив. Вопрос только в том, надолго ли. За мои художества меня однозначно не простят, и я только что записал на себя ещё сотню‑другую кровников. И они попытаются до меня добраться.