Все снова засмеялись. Лев смотрел на эту сцену и думал, что ни один орден, ни одна научная победа не стоят этой простой, шумной, настоящей жизни. Этот дом, эти люди и есть его главный, уже построенный «Ковчег».

Свадьба Михаила Баженова и Дарьи Орловой стала событием, о котором говорил весь СНПЛ-1. Ожидали чего-то чопорно-официального или, наоборот, чудаковатого. Получилось нечто уникальное, абсолютно в их стиле.

В ЗАГСе, когда торжественная сотрудница объявила: «Александр Морозов и Алексей Морозов, жених и свидетель, пройдите для подписания», Сашка с невозмутимым видом обернулся к Леше.

— Слушай, мы оба Морозовы. В документах вечная путаница — А. Морозов, А. Морозов… а где Александр и где Алексей… — он сделал паузу, глядя на ошарашенного друга. — Может, родители нам чего-то недоговорили? Может, мы братья?

Леша замер с пером в руке, его лицо выражало полнейший когнитивный диссонанс. Затем он медленно повернул голову к Сашке, и по залу прокатился сдержанный хохот. Даже строгая дама из ЗАГСа улыбнулась.

— Ты… — начал Леша. — Да я тебя… Нет, мы точно не братья! У меня характер нормальный!

— Попробуй оспорить! — фыркнул Сашка, хлопая его по плечу.

Вечер в «Астории» был великолепен. Миша, несмотря на свою рассеянность, превзошел сам себя. Когда молодожены вышли в центр зала для первого тоста, он вместо заученных слов вытащил из кармана два химических стаканчика.

— Дорогие гости… — начал он, и все замерли, ожидая очередной лекции. — Любовь… это самая устойчивая ковалентная связь. Основанная на общих электронных парах взаимного уважения, доверия и… — он взглянул на Дашу, которая смотрела на него с улыбкой и легким смущением, — и безумия. И чтобы доказать ее прочность…

Он вылил содержимое одного стаканчика в другой. Прозрачная жидкость вспыхнула нежным сапфировым пламенем, которое тут же погасло, оставив лишь легкий дымок и восторженные возгласы гостей.

— … она не боится даже самого яркого окисления! — закончил Миша.

— То есть я для тебя как пероксид водорода? — перебила его Даша, делая вид, что надулась.

— Нет! Ты как палладиевый катализатор, без которого моя реакция не идет! — выпалил Миша и, покраснев, схватил ее и поцеловал под аплодисменты и смех всего зала.

Подарки были соответствующими. Лев и Катя вручили ключи от квартиры в их же доме, этажом ниже. Лев заранее лоббировал вопрос получения квартиры обладателю Нобелевской премии, и заметно ускорил процесс.

— Чтобы не опаздывал на работу, — пояснил Лев, пожимая руку счастливому Мише.

Сашка и Варя подарили полный набор мебели «как у людей», а также усовершенствованные, новые модели тостера и сэндвичницы.

— Теперь и у вас будет нормальный завтрак, а не сухомятка из лаборатории, — сказала Варя, обнимая Дашу.

Поздно вечером Лев и Сашка вышли ненадолго на заполненный морским ветром балкон.

— Ну как, все по плану? — спросил Лев, глядя на огни порта.

— Все кипит, — коротко и деловито ответил Сашка. — Жетоны, ИПП, штативы. Все идет в серию и уже грузится в эшелоны. Первые партии должны были уйти еще неделю назад.

Лев кивнул. Где-то там, на линии Маннергейма, скоро прольется кровь. И его работа, его «простые» решения уже были там, чтобы эту будущую кровь остановить. Горькое, но необходимое удовлетворение сковало грусть от уходящего мирного вечера.

Холодный ноябрьский ветер гнал по улицам Ленинграда колючий снег. Война, маленькая и жестокая, пришла на порог. Но в отличие от хаоса Халхин-Гола, в ленинградских госпиталях, куда ежедневно прибывали санитарные поезда, царила не паника, а суровая, отлаженная система.

Лев вместе с главврачом больницы им. Мечникова Анатолием Федоровичем Орловым обходил палаты. Воздух пах хлоркой, лекарствами и свежими бинтами. Повсюду он видел знакомое: складные носилки в коридорах, штативы с капельницами у каждой второй койки, цветные бирки на груди у раненых — красные, желтые, зеленые.

— Смотрите, Борисов, — тихо сказал Орлов, останавливаясь у палаты, где лежали бойцы с обморожениями. — Ваши методички, буквально по пунктам.

Лев смотрел на молодого бойца, которому медсестра аккуратно обрабатывала побелевшие пальцы. На тумбочке лежала химическая грелка, а на истории болезни стоял гриф «Бициллин-1, 600 тыс. ед. в/м».

— Пузыри не вскрывать, только аспирацию, местно сульфанозол, — как будто читая его мысли, произнесла медсестра, заметив его взгляд.

— Как статистика? — так же тихо спросил Лев у Орлова.

Тот отвел его в сторону.

— Смертность от сепсиса при обморожениях снизилась втрое. Количество ампутаций более чем вдвое. Лев Борисович, это… это новая революция. Ваши методички работают как часы. Врачи, даже самые старые и консервативные, видят результат и следуют им.

Вернувшись к себе в кабинет, где его ждал Сашка, Лев взял в руки официальное письмо из Наркомата обороны. Бумага с гербовой печатью. Сухой канцелярский язык, за которым стояли спасенные жизни.

«…за разработку и внедрение эффективных средств и методов оказания медицинской помощи, сохранивших жизнь и боеспособность тысяч бойцов и командиров РККА, выражаем официальную благодарность…»

Он положил листок на стол. По радио, стоявшему на подоконнике, передавали сводку Совинформбюро. Диктор ровным, неумолимым голосом сообщал об исключении СССР из Лиги Наций за «агрессию против Финляндии».

— Ну что, — вздохнул Сашка, выключая приемник, — плата за безопасность границ, как говорится.

— Да, — коротко ответил Лев, глядя в заледеневшее окно. — Только платят ей, как всегда, не те, кто принимает решения.

Он думал о бойце с обмороженными руками. Отработала ли его система? Да. Было ли это утешением? Нет. Но это была единственная возможная в этой реальности победа.

Георгиевский зал Большого Кремлевского дворца ослеплял. Золото, мрамор, хрусталь люстр, отражавшийся в блестящем паркете. Лев в новом, с иголочки, парадном кителе стоял в строю награждаемых, стараясь дышать ровнее. Рядом, вытянувшись в струнку, застыл Леша, его лицо было бледным от волнения.

Воздух гудел от приглушенных разговоров и щелчков фотоаппаратов. Лев видел знакомые по газетам лица — Молотов, непроницаемый в своих очках, Ворошилов с его знаменитыми усами. Атмосфера была торжественной. Чувствовалось дыхание большой, уже идущей в Европе войны.

— За выдающиеся заслуги в укреплении обороноспособности страны и развитие медицинской науки, — громко и четко объявил читок, — орденом Ленина награждается… Борисов Лев Борисович!

Он сделал шаг вперед. К его груди прикрепили тяжелый, золотой круг с профилем вождя. Рука, пожимавшая его руку, была твердой и сухой.

— Поздравляю, товарищ Борисов. Так держать, — сказал ему Молотов, на мгновение встретившись с ним взглядом. В его глазах Лев прочел не поздравление, а констатацию факта и оценку полезности.

Затем наградили Лешу — таким же орденом Ленина «за мужество и большой вклад в организацию полевой медицинской службы». Когда они отошли, к ним подошел человек в форме НКВД и тихо сказал Леву:

— Лев Борисович, вас прошу задержаться на минуту.

В небольшом кабинете ему вручили еще один документ, постановление Совнаркома. О присвоении ему звания профессора «в виде исключения, за выдающиеся научные заслуги, без защиты диссертации». Внизу стояла хорошо знакомая, размашистая подпись — Сталин.

Триумф? Да. Высочайшее признание? Бесспорно. Но, выходя из Кремля в холодный московский вечер, Лев чувствовал не эйфорию, а колоссальную, давящую тяжесть. «Теперь от меня ждут чудес, — думал он, сжимая в кармане футляр с орденом. — И я обязан их показать. Теперь мне не простят ни одной ошибки».

Последний рабочий день года в СНПЛ-1 был лишен суеты. В кабинете Льва собралось «ядро»: Сашка, Катя, Миша, Леша, а также ведущие ученые — Ермольева, Жданов, Неговский, Постовский, Простаков и, конечно, Юрий Вороной, чье хирургическое и трансплантологическое направление стало одним из флагманов института.