— Лев Борисович? — его голос был низким, бархатным, без малейшей угрозы. — Разрешите отнять у вас немного времени.

Лев медленно поднялся. Адреналин, только что уснувший, тут же ударил в виски. Он почувствовал, как застыли Сашка и Катя.

— Простите, я вас знаю?

— Старший майор Артемьев, — представился незнакомец. Уголки его глаз чуть тронули легкие морщинки — подобие улыбки. — Второй отдел, курирую особо важные проекты. В том числе и ваш «Ковчег». Не помешаю?

Лев кивнул. Артемьев ловко пододвинул свободный стул и сел, положив на стол фуражку. Его движения были плавными, экономичными. Он окинул взглядом компанию, и его взгляд на секунду задержался на Кате, не оценивающий, а скорее узнающий.

— Поздравляю вас с успехом, — сказал Артемьев, обращаясь ко Льву. — Резолюция товарища Сталина это высшая мера доверия. И, разумеется, ответственности.

— Мы это понимаем, — сухо ответил Лев.

— Я не сомневаюсь. Моя задача облегчить вам взаимодействие со всеми наркоматами. Я буду вашим проводником и… щитом, если потребуется. Все вопросы по финансированию, стройматериалам, снабжению — через меня. Все кадры, которые вы будете набирать, пройдут через мои фильтры. Благонадежность прежде всего.

В его словах не было ничего угрожающего, но Лев чувствовал стальной стержень, скрытый за бархатным тоном. Это был не Громов, грубоватый и прямолинейный солдат системы. Это был человек иного склада: интеллектуал и прагматик.

— Я ценю вашу помощь, — осторожно сказал Лев.

— И я вашу работу, — парировал Артемьев. Он взял чистый бокал, налил себе немного, поднял его. — За «Ковчег», за науку и за людей, способные такие проекты затевать.

Он отпил, поставил бокал. Пауза повисла в воздухе, тяжелая и многозначительная. Лев понимал, что сейчас момент. Прямо сейчас, пока этот человек сидит за их столом и пьет их шампанское.

— Майор, у меня к вам просьба. Вне рамок проекта.

Артемьев наклонил голову, выражая заинтересованность.

— Моего отца, Бориса Борисовича Борисова, замначальника ОБХСС Ленинграда, планируют вскоре повысить. Я прошу оставить его в Ленинграде. А в будущем, когда «Ковчег» будет запущен, организовать его перевод в Куйбышев. На ту же должность, но уже в масштабах области.

— Интересно, — медленно проговорил Артемьев. — Почему вы этого хотите?

— Потому что мне нужен человек, которому я доверяю безгранично, — отрезал Лев. — На новом месте будут гигантские финансовые потоки, стройка, закупки. Мне нужен свой человек, который наведет там идеальный порядок. Который не даст разворовать то, что мы создаем.

Артемьев внимательно смотрел на него, и Лев видел, как в его глазах шевелятся обрывки мыслей, оценок, расчетов.

— Вы просите за отца. Не за себя, это делает вам честь, — наконец сказал майор. — Я исполню вашу просьбу. Борис Борисович останется в Ленинграде, а затем возглавит ОБХСС в Куйбышеве, я лично это проконтролирую. Но, Лев Борисович, — он сделал паузу, — взамен я попрошу у вас одну услугу. Когда-нибудь, вне рамок служебных обязанностей. И вы мне поможете, когда я обращусь.

Лев почувствовал, как у него похолодели пальцы. Это была сделка, прямо как в старых дурных романах. Дьявольская сделка.

— Чем я могу помочь старшему майору госбезопасности? — спросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Не знаю, — честно ответил Артемьев. — Возможно, вашими знаниями, вашим авторитетом. Вашей… проницательностью. Не беспокойтесь, я не попрошу ничего, что могло бы скомпрометировать вас или ваш проект. Просто помощь. Когда придет время.

Он протянул руку через стол. Рука была сухой и сильной.

Лев посмотрел на Катю. Она смотрела на него, и в ее глазах он читал тревогу, но и понимание. Выбора не было. Без такого человека, как Артемьев, «Ковчег» мог утонуть в бюрократии. А с ним… с ним он получал могущественного союзника. И страшного кредитора.

Он пожал протянутую руку.

— Джентльменское соглашение, — сказал Артемьев, и его губы тронула легкая, почти незаметная улыбка. Он встал, кивнул всем за столом. — Не смею больше мешать вашему празднику. Удачи, Лев Борисович, компания. До скорой встречи.

Он развернулся и так же бесшумно исчез в гуле ресторанного зала, как и появился.

Сашка выдохнул с силой паровозного клапана.

— Ну и тип… Будто удав в гости зашел.

— Лев… — тихо начала Катя.

— Знаю, — перебил он ее, снова наливая себе водки. Рука его не дрожала. — Но другого выхода нет, теперь мы союзники.

Он снова выпил. Праздник был безнадежно испорчен. Но где-то глубоко внутри, под слоем тревоги, шевелилось холодное удовлетворение. Он сделал еще один шаг. Взял на себя еще одну ношу, но он защищал своих. Отца, семью, команду . «Отец бы никогда не согласился покинуть родной Ленинград, а как иначе вытащить его перед блокадой, я не знаю… Сделка и с совестью, и с дьяволом» — пронеслось в голове Льва.

Склиф. Даже спустя годы это слово вызывало у Льва легкий трепет. Не страх, а именно трепет — то самое чувство, которое испытываешь, входя в святилище. Институт скорой помощи имени Склифосовского был именно что святилищем — хирургической Меккой, где царил свой, суровый и бескомпромиссный, устав. И где безраздельно властвовал его хозяин — Сергей Сергеевич Юдин.

Операционная. Ослепительный свет ламп-«тарелок» выхватывал из полумрака стол, над которым клубился легкий пар от сухого льда. Запах едкий, знакомый до боли коктейль из антисептика, эфира и крови.

На столе мужчина, грузчик с Трехгорки. Несчастный случай на разгрузке, многотонный тюк с хлопком придавил ногу. Результат сложнейший оскольчатый перелом бедра и большеберцовой кости, размозжение мягких тканей. Картина, знакомая Льву по кадрам военной кинохроники, но здесь, в мирной Москве, смотревшаяся особенно жутко.

Юдин работал молча, лишь изредка бросая лаконичные команды ассистентам и сестрам. Его руки в перчатках, казалось, не резали плоть, а лепили ее заново. Скальпель, костные кусачки, пила Джильи — все это было продолжением его пальцев. Лев, стоя напротив в роли второго ассистента, ловил каждое движение. Он видел не просто технику, а мысль, опережающую действие. Юдин не просто соединял кости, он воссоздавал анатомию, предвосхищая, как будет работать нога после, куда пойдет нагрузка.

— Держи, — коротко бросил Юдин, передавая Льву костный отломок, похожий на осколок гранаты. — Видишь? Кровоснабжение нарушено полностью. Кость мертва.

Лев взял холодный, скользкий обломок. Он знал, что в подобных случаях стандартный протокол только ампутация. Попытка сохранить конечность грозила газовой гангреной, сепсисом, смертью.

— А если попробовать убрать некротизированные участки и попытаться срастить? — тихо, почти про себя, пробормотал Лев.

Юдин на секунду оторвал взгляд от раны. Его глаза под марлевой повязкой были похожи на глаза хищной птицы — острые, всевидящие.

— Гангрена, молодой человек. У вас в Ленинграде есть волшебное средство от гангрены? Ваш пенициллин? Он не всесилен.

— Не один пенициллин, — не сдавался Лев. — Массивная антибиотикотерапия, плюс правильная иммобилизация. Проблема в том, что гипс не даст нужной фиксации при таком сложном переломе. Нужна жесткая внешняя стабилизация.

Он мысленно видел чертежи, которые изучал когда-то в рамках истории медицины. Аппарат Илизарова. Гениальная в своей простоте конструкция из спиц и колец. Но сейчас, в 1939-м, ее не существовало.

Операция шла к концу. Ногу, увы, пришлось ампутировать выше колена. Когда рану зашили и пациента увезли в палату, в операционной воцарилась тяжелая тишина. Юдин снял перчатки, его лицо было усталым и мрачным.

— Еще один инвалид, — без эмоций констатировал он. — И вновь мы бессильны.

Лев подошел к сестре-хозяйке, взял у нее большой лист чистой бумаги и карандаш. Он чувствовал, что должен это сделать. Сейчас или никогда.

— Сергей Сергеевич, разрешите показать вам одну… гипотезу.

Он положил лист на стол в грязной предоперационной и начал рисовать. Твердыми, уверенными линиями он изобразил схему: две кости, параллельные им металлические спицы, проведенные через мягкие ткани и кость, и внешние кольца, стянутые резьбовыми стержнями.