— Коллега… — голос Булгакова был тихим, хриплым. — Простите за наш вид… Дорога далась нелегко.

— Я понимаю, Михаил Афанасьевич. Не беспокойтесь. Сейчас все будет. Елена Сергеевна, помогите ему прилечь.

Пока Булгаков, кряхтя, укладывался на кушетку, Лев налил ему и жене стакан воды.

— Сначала я вас осмотрю, потом поговорим.

Осмотр был тщательным. Лев пальпировал отеки на голенях: плотные, оставляющие ямки. Измерил артериальное давление. Столбик на тонометре поднялся до отметки 210 на 110 мм рт. ст. Выслушивание сердца выявило акцент второго тона на аорте. Перкуссия показала расширение границ сердца.

— Елена Сергеевна, — тихо сказал Лев, — будьте добры, помогите мужу вот в эту баночку… — он протянул ей стерильный сосуд для анализов.

Когда пробы были собраны, Лев отнес их лаборанту для срочного исследования на белок и цилиндры.

Возвратившись, он сел напротив Булгакова.

— Михаил Афанасьевич, мой предварительный диагноз, к сожалению, подтверждается. Гипертоническая болезнь. Длительная, запущенная. Она привела к поражению почек: нефросклерозу. Почки не справляются с выведением жидкости и токсинов, отсюда отеки, интоксикация, такое высокое давление.

Булгаков закрыл глаза.

— И что же, доктор? Очередная диета и капли? Я их уже испробовал предостаточно.

— Диета это основа, — твердо сказал Лев. — Но не просто «не солить». Строгая бессолевая диета. Полный отказ. Ни грамма. Ни селедки, ни колбасы, ни соленых огурцов. Молочные продукты, отварные овощи, каши. Это первое.

Он взял блокнот и начал выписывать рецепты.

— Второе мочегонные. Но не ртутные, они слишком токсичны. Будем использовать отвар толокнянки. Третье, для снижения давления и снятия спазмов папаверин. Четвертое, вам нужен покой. Не только физический, но и душевный. Бромиды, валериана. Никаких волнений, никаких стрессов. И главное постельный режим. Вставать только по необходимости.

Булгаков горько усмехнулся, не открывая глаз.

— Писатель без стресса, доктор… это как актер без сцены. Беззубый тигр. Мой роман… он питается моими страстями.

— Ваш роман, Михаил Афанасьевич, — тихо, но очень четко сказал Лев, — питается вашей жизнью. А ее нужно беречь. Сейчас ваша главная работа позволить нам ее спасти. Дайте нам шанс продлить ваш доступ к рукописи.

Елена Сергеевна, сидевшая все это время молча, сжала руку мужа.

— Миша, послушай доктора. Мы приехали сюда, чтобы бороться.

— Я знаю, Лена… знаю, — он потянулся к ней другой рукой. Потом открыл глаза и посмотрел на Льва. — Хорошо, доктор. Я в ваших руках. Делайте со мной что положено.

Лев кивнул. Первый, самый важный шаг был сделан, установлено доверие. Но глядя на изможденное лицо писателя, он понимал: диеты и травяных отваров будет недостаточно. Нужно было что-то более радикальное. Его мысли метнулись к утренней операции, к хирургам. Трансплантация почки? В его время это была обычная операция, но в 1939-м… Может, стоит посоветоваться с Иванченко? Или искать другие, еще неизвестные здесь методы? Мысль о том, что он может потерять Булгакова, несмотря на все свои знания, была невыносимой. Эта битва только начиналась.

Лев заехал в больницу на обратном пути из лаборатории. Ему нужно было проверить, как идут испытания, и отвлечься от тяжёлых мыслей о Булгакове. Встреча с писателем оставила в душе осадок тревоги и ответственности.

Главврач Орлов, увидев Льва, буквально набросился на него с рапортом:

— Лев Борисович! По предварительным данным, снижение летальности при крупозных пневмониях на восемнадцать процентов! Восемнадцать! Это же фантастика! А димедрол так это вообще революция в аллергологии! У нас одна пациентка, которую десять лет крапивницей мучили, после инъекции впервые за десятилетие проспала всю ночь спокойно!

Они шли по светлым, пахнущим чистотой коридорам, заглядывая в палаты. Лев видел лица пациентов: всё ещё бледные, но уже не испуганные. Он видел, как медсёстры уверенно делают инъекции его шприцами, как врачи изучают кардиограммы с его аппаратов.

— Вот видите, Лев Борисович, — Орлов распахнул дверь в одну из палат, где лежали больные, получавшие норсульфазол. — Жизни, спасённые вашими руками. Ну, в прямом смысле, а вашими разработками.

Лев кивал, но внутри не чувствовал триумфа. Слишком свежа была в памяти смерть рабочего в операционной. Слишком ясен был страдальческий облик Булгакова.

— Спасибо, Анатолий Федорович, — сказал он наконец. — Но есть проблемы? Без проблем не бывает.

Орлов вздохнул, понизив голос:

— Проблемы… да какие проблемы! Результаты-то прекрасные! Но вот беда, спрос родил предложение. Врачи из других отделений, видя эффективность, тоже хотят назначать ваши препараты. А у нас-то только опытные партии, строго по протоколу испытаний! На всех не хватает! Уже подходят, спрашивают: «А нам можно? А мы бы тоже хотели…» А я что могу? Говорю: ждите, когда в серию пойдёт!

Лев мрачно усмехнулся. Парадокс — успех создал дефицит.

— Это вопрос логистики и производства, Анатолий Федорович. Поговорю со своими. Увеличат выход. Надо же как-то удовлетворять спрос. Добавим еще несколько контрольных групп.

Они дошли до конца коридора. Лев остановился у окна, выходящего во внутренний двор больницы.

— Знаете, Анатолий Федорович, — тихо сказал он, — мы сегодня спасли двадцать человек. А завтра можем не спасти одного. И этот один будет для кого-то целым миром.

Орлов смотрел на него с недоумением, не понимая этого философского настроя.

— Медицина, Лев Борисович, это статистика. На ошибках учимся, победами живём.

— Да, — согласился Лев. — Статистика. — Но в душе он думал о Булгакове. Один-единственный пациент, чья жизнь вдруг оказалась важнее всех графиков и отчётов.

Лев вернулся домой поздно. Катя ждала его, сидя в гостиной с какими-то бумагами. Андрюша уже спал.

— Как дела? — спросила она, снимая с него пальто. — Усталый вид. Опять в больнице был?

— И в больнице, и Булгаков приехал, — Лев тяжело опустился в кресло. Лицо его было серым от усталости.

Катя насторожилась.

— Булгаков? Писатель? Тот самый? И как он?

— Плохо, Кать. Очень плохо, — Лев провёл рукой по лицу. — Гипертония злокачественная, почки почти отказали. Отеки, давление за двести… В Москве его, по сути, похоронили. Считают случай безнадёжным.

Он рассказал ей о осмотре, о своём плане лечения, о бессолевой диете и травяных отварах.

— Но этого мало, — закончил он, глядя в пустоту. — Этого катастрофически мало. Нужно что-то большее. Что-то, что может всерьёз замедлить прогресс болезни. А у меня руки связаны. Знания есть, а возможностей нет.

Катя внимательно слушала, её умное, спокойное лицо выражало сосредоточенность.

— Но ты же не сдашься? После всего, что ты сделал? Шприцы, антибиотики, всё это…

— Это другое, — перебил он её. — Это система. А тут… один человек. Личная ответственность. Понимаешь? Не перед наркомздравом, не перед государством. Перед ним самим. Перед его… будущими читателями.

Он встал, прошёлся по комнате.

— Я не могу допустить, чтобы он умер. Не сейчас. Не здесь. Я должен найти способ.

Катя подошла к нему и положила руку ему на плечо.

— Ты найдёшь, Лёва. Я знаю. Ты всегда находил. Просто сейчас это не станок для шприцев и не химическая формула. Это человеческая жизнь. И ты будешь бороться за неё так же, как боролся за свои изобретения. Только ещё яростнее.

Лев посмотрел на неё, и в его глазах затеплилась знакомая Кате решимость, та самая, что появлялась, когда он сталкивался, казалось бы, с непреодолимой преградой.

— Да, — сказал он твёрдо. — Буду бороться.

Он подошёл к книжному шкафу, достал несколько томов по терапии и нефрологии, затем свои собственные, тщательно переплетённые блокноты с пометками.

— Прости, Кать, я сегодня буду допоздна, — сказал он, устраиваясь за письменным столом. — Нужно просмотреть кое-какие материалы. Возможно, я что-то упускаю. Должен же быть какой-то способ если не вылечить, то хотя бы стабилизировать…