— Поступил с подозрением на грудную жабу, — пояснил профессор Жданов, который лично курировал испытания аппаратуры. — Смотри, Лев Борисович.

Тонкое перо выводило на разворачивающейся бумажной ленте причудливые зубцы. Лев, стоя рядом с Ждановым, смотрел на кривую, видел характерный подъем сегмента ST в нескольких грудных отведениях.

— Заднедиафрагмальный, — тихо сказал он. — Инфаркт. Не «подозрение», а точный диагноз.

Жданов тяжело вздохнул, кивая.

— Да. Теперь мы можем не гадать, а видеть. Видеть локализацию, масштаб… — Он повернулся к ординаторам. — Назначения: строжайший постельный режим! Кислородная палатка. Папаверин подкожно для снятия коронароспазма. Камфора, кофеин для поддержания тонуса. Никаких лишних движений!

У второго аппарата обследовали пожилую женщину с жалобами на «перебои» и «замирания» в сердце. ЭКГ вырисовывала совершенно иную, хаотичную картину.

— Мерцательная аритмия, — уверенно заключил Лев, глядя на беспорядочные колебания кривой. — Пульсовая волна не соответствует сердечным сокращениям. Назначения: дигиталис для урежения ритма. Ограничение жидкости. Мочегонные по показаниям.

Они вышли из отделения, оставив за спиной ровный гул аппаратов. Орлов, шедший рядом, был в приподнятом настроении.

— Лев Борисович, это же революция! Мы по сухим жалобам и данным перкуссии ставили диагнозы, а теперь… теперь у нас есть глаза!

Лев кивал, но внутри его грызла мысль. Да, они сделали огромный шаг в диагностике. Но терапевтический арсенал все еще был беден и убог. Они могли точнее поставить диагноз, но чем лечить? Камфора, кофеин, дигиталис с его узким терапевтическим окном… Это капля в море по сравнению с тем, что было нужно. Его взгляд упал на палату, где лежали те, кого они не смогли спасти, несмотря на все их «норсульфазолы» и «димедролы». Стены возводились, но пробелов в них оставалось еще слишком много.

Утренний обход с главврачом Орловым подходил к концу, когда в палату, где они находились, вбежала запыхавшаяся санитарка.

— Анатолий Федорович! В приемное доставили рабочего с «Красного путиловца»! Травма от разорвавшегося шкива! Рваная рана бедра, кровотечение массивное! И живот, кажется, тоже задело!

Орлов резко повернулся к Льву.

— Лев Борисович, вы уж извините…

— Ничего, идемте, — коротко бросил Лев, и они быстрым шагом направились в приемное отделение.

Хаос. Крики. Кровь на кафельном полу. На носилках лежал мужчина лет тридцати в промасленной робе. Лицо землисто-серое. Из разорванной штанины торчали клочья мышц, пульсирующим алым фонтаном била кровь из бедренной артерии. Но это было не самое страшное. В нижней части живота зияла глубокая, рваная рана, из которой выпадали петли кишечника с странным, синюшным оттенком.

— Проникающее в брюшную полость! — крикнул дежурный хирург, склонившийся над пострадавшим. — Иванченко уже в операционной, готовятся!

Носилки с грохотом покатили по коридору. Лев, не раздумывая, пошел следом.

— Доктор Иванченко! — обратился он к высокому, сутуловатому хирургу, который с хмурым сосредоточенным лицом мыл руки у огромной эмалированной раковины. — Лев Борисов из СНПЛ-1. Разрешите присутствовать? Как наблюдатель. Для оценки потребностей фронтовой хирургии.

Иванченко, не прекращая движений щеткой, бросил на него быстрый, оценивающий взгляд.

— Борисов? Тот самый? — буркнул он. — Проходите. Только, ради бога, не мешайте и не разговаривайте. У нас секунды на счет идут.

Лев кивнул и подошел к соседней раковине. Он знал этот ритуал. Метод Спасокукоцкого—Кочергина. Сначала механическая очистка щеткой с мылом в теплой воде, до локтей. Пять минут. Затем обработка 0.5% раствором нашатырного спирта. Потом 70% этиловый спирт. И так два круга. Руки горели, кожа натягивалась. Пахло мылом, спиртом и потом от напряжения.

Медсестра помогла ему надеть стерильный халат, завязала за спиной тесемки, надела марлевую повязку и шапочку. Операционная поразила своим аскетизмом. Яркая лампа над столом, блестящие никелированные инструменты на зеленых простынях, и запах едкий эфир, смешанный с кровью и йодом.

Пациент был уже под наркозом. Маска с эфиром и циклопропаном. Лицо анестезиолога было сосредоточено. Хотя в то время уже и использовали первые внутривенные анестетики: гексобарбитал и тиопентал натрия. От эфира так же не отказывались.

— Начинаем, — тихо сказал Иванченко.

Разрез по средней линии живота: быстрый, точный. Хирург работал молча, лишь изредка отдавая тихие команды ассистентам. Когда брюшная полость была вскрыта, Лев невольно ахнул. Массивное внутрибрюшное кровотечение. Кровь стояла буквально везде. Петли тонкого кишечника были разорваны в нескольких местах, их содержимое смешалось с кровью.

— Зажимы! Срочно! — голос Иванченко был ровным, но Лев видел, как напряглись его плечи. — Ассистент, промакивай! Быстро!

Лев про себя отметил необходимость внедрения и создания медицинского аспиратора — для отсасывания жидкостей при операциях.

Они работали, как в кошмарном сне. Накладывали зажимы на кровоточащие сосуды. Иванченко быстрыми, уверенными движениями резецировал размозженный участок кишки, накладывал анастомоз «конец в конец», сшивая здоровые концы шелковыми нитями.

— Переливание! — скомандовал Иванченко. — Группа четвертая! Давайте кровь!

Медсестра поднесла к капельнице стеклянный флакон с темно-красной жидкостью. Но Лев видел, крови было мало. Один флакон. Второго не было. А потери были катастрофическими.

Лицо пациента под маской стало восковым. Губы синими.

— Давление падает! — тревожно сообщил анестезиолог. — Пульс нитевидный!

— Адреналин! В сердце! — крикнул Иванченко.

Но было уже поздно. Давление упало до нуля. Пульс исчез.

— Остановка! — голос анестезиолога дрогнул.

Иванченко отбросил инструмент и начал непрямой массаж сердца, ритмично надавливая на грудину. Минута. Две. Пять. Напряженная, страшная тишина, нарушаемая лишь хрустом ребер под мощными пальцами хирурга и его тяжелым дыханием.

Он остановился, выпрямился. Его халат был весь в крови. Он снял маску. Лицо было усталым и пустым.

— Констатируем смерть. Время… 11:47.

Лев стоял, не в силах оторвать глаз от тела на столе. Это не был шок от увиденного, в своей прошлой жизни Иван Горьков видел и не такое. Это был шок от осознания. Осознания пределов. Они сделали все, что могли. Лучший хирург. Стерильность. Даже его усовершенствования. Но не было достаточного количества крови. Не было эффективных кровезаменителей. Не было того, что могло бы поддержать организм в такой массивной кровопотере.

И тут его озарило с болезненной ясностью. Острая, режущая мысль, пришедшая из глубины памяти Ивана Горькова. «Я же ради этого когда-то в медицину шел… Мечтал о скальпеле. Хотел стать хирургом, а не бюрократом от науки. Хотел вот так, стоя у стола, бороться за каждую жизнь. А вместо этого…»

Он посмотрел на свои руки. Руки ученого, организатора, администратора. Но не хирурга. Впервые за долгое время он почувствовал острое, почти физическое сожаление.

— Выносите, — тихо сказал Иванченко санитарам. Он подошел к раковине и начал снова мыть руки, смотря в стену. — Каждый раз думаешь… ну что еще можно было сделать? И каждый раз понимаешь, ничего. Просто не хватило ресурсов. Не хватило возможностей.

Лев молча кивнул. Он вышел из операционной в предоперационную, снял халат. Дрожь в руках была не от страха, а от бессильной ярости. Они строили стены. Но дыры в этих стенах были еще слишком велики.

Кабинет Льва в СНПЛ-1.

Лев сидел за своим столом, пытаясь сосредоточиться на отчетах по клиническим испытаниям витаминов. Цифры и графики расплывались перед глазами. Он снова и снова видел восковое лицо умершего рабочего, слышал хруст ребер под пальцами Иванченко.

Внезапно резко зазвонил телефон. Лев вздрогнул, отложил перо и снял трубку.

— У аппарата Борисов.

— Лев Борисович? — донесся из трубки слабый, но узнаваемый голос с характерными бархатистыми нотами. — Михаил Булгаков вас беспокоит. Мы в Москве говорили…