— процитировал Эмори Фрост, жестикулируя рукой, 8 которой держал стакан. — Любопытно, что сказал бы Мильтон об этих райских фимиамах, если б хоть раз вдохнул запах Маската в жаркую ночь. Или этого целебного места!

Он поднял голову и потянул носом воздух.

— Ветер сменился. Завтра будет дождь — пришел муссон.

Маджид облизнул указательный палец, поднял его и через полминуты опустил руку со словами:

— Тебе померещилось. Никакого ветра нет, ни малейшего дуновения. Ты пьян, мой друг.

— Может быть. Но не настолько, чтобы не заметить перемены в воздухе. Ветер скоро задует, и через день-другой твой город-клоака станет вновь пригодным для проживания.

Маджид, пожав плечами, сдержанно сказал:

— Видимо, у белых очень чувствительные носы. Нас дурной запах на улицах особо не волнует. Он проходит, не принося вреда.

Вот тут ты ошибаешься. Вред от него большой. Он порождает болезни.

— Ерунда! Ты такой-же, как доктор-англичанин, добрый полковник Эдвардс и новая американка, похожая на мальчишку в женском платье. Она не дает покоя моим бедным министрам жалобами на мусор, который люди выбрасывают на улицы или на пляжи. А куда еще его выбрасывать? Не держать же дома — с таким запахом! Вот пойдут дожди, и все смоют.

— А потом прекратятся, и вновь начнется сухой сезон. Я знаю! Все вы лодыри и негодники.

— Ты хочешь, чтобы я транжирил доходы на снос старых строений и строительство канализации? Или содержал целую армию рабов для ежедневной уборки мусора?

— Господь с тобой! Я не жалуюсь. Вернее, не очень. Иногда эта вонь меня донимает, но она лучше, чем смрад Прогресса и Карболки. К тому же, доходы ты уже истратил. Или я ошибаюсь?

Маджид горестно вздохнул.

— Увы, ты прав. Но даже если б они были целы, люди подняли б меня на смех за трату денег на уборку грязи. И не поблагодарили б за вмешательство в их образ жизни. Английский доктор говорит, что если бы я только заставил своих подданных держать улицы чистыми, стало б меньше болезней и смертей, больше детворы доживало до зрелости, больше мужчин и женщин — до старости. Лечить больных — дело хорошее; но вмешиваться таким образом в планы Аллаха глупо, поскольку Всевышний является и Всемудрым. Если б не было болезней и все дети доживали до зрелости и старости, то в мире поднялось бы черт знает что, ведь любому дураку ясно, что со временем для всех просто не хватит места.

— Аллах, — сказал Рори, — несомненно, способен изобрести другиё способы избавлять мир от перенаселения. А если не захочет, люди наверняка позаботятся об этом сами. Это у них всегда хорошо получалось.

Маджид воспринял шутку с кривой усмешкой.

— Верно. Потому что не научились воспринимать мир такими как его создал Аллах, и вечно пытаются что-то в нем изменить; как будто Аллах и Пророк не знали, что лучше всего для них и для мира. А хуже всех тут постоянно сующиеся во все люди с Запада. Ты можешь не поверить мне, но знаешь, чем занялась эта рослая племянница американского консула?

— Прекрасно знаю! — ответил Рори с усмешкой. — Она сочла своим долгом помогать твоему брату Баргашу в надежде, что он окажется более просвещенным правителем, чем ты и согласится положить конец работорговле.

— Баргаш? Но ведь он бы… Она не может знать, что у него на уме!

— Она и не знала. Наверное, твои сестры и Баргаш внушили ей эту мысль, руководствуясь своими планами.

— Видно, бедняжкане в своем уме. Я знаю, что она интересуется этим делом, но думал, из симпатии к Чоле, нашей красавице. Но я не об этом вел речь. Нет. Она покупает рабов через садовника своего дядюшки, пса-лого негра по имени Бофаби. Этот человек — освобожденный невольник, и, видимо, поэтому она считает, что он будет относиться к ним с большим сочувствием, чем араб, думает, что как только он купит негров, они получат свободу. Ей невдомек, что у Бофаби есть за городом небольшая ферма, и что на деньги, взятые для покупки и содержания негров, он прикупил земли, заставляет купленных рабов трудиться там, не разгибаясь, и вскоре разбогатеет. Ей говорит, что якобы платит высокие цены, покупает рабов больше, чем на самом деле; и платит ее служанке, Фаттуме, чтобы та расписывала, как довольны и счастливы негры, которых Бофаби купил и «освободил». Должно быть, ее действительно поразил Аллах!

— Ошибаешься, — сказал Рори. — Поразило желание помогать своим собратьям, исправить несправедливости этого мира. У нее дух крестоносцев. Очень похвально — и чертовски досадно!

— Бофаби и служанка так не считают, — заметил Маджид. — Они всем довольны. А рабы вряд ли. Африканцы — поклонники дьявола и понятия не имеют, как обращаться с рабами. Кто-то должен сказать ей о том, что творится.

— Бесполезно. Она верит лишь тому, чему хочет верить.

В таком случае родственники должны подыскать ей хорошего мужа. Сильного, который бил бы ее за глупости. Всем женщинам нужны мужья.

— Она не женщина. Она замечательная статуя, и ей нужен Пигмалион.

— Это что? Я не понимаю.

— По мифам древних греков, скульптор, носивший это имя, влюбился в прекрасную статую из слоновой кости и уговорил одну из богинь — кажется, Афродиту — оживить ее. Потом женился на оживленной и назвал ее Галатея. Но красавица, о которой мы говорим, пожалуй, обречена оставаться статуей до конца жизни. Сомневаюсь, что мистер Клейтон Майо будет очень стремиться превратить ее в Галатею. По-моему, он гораздо сильнее стремится к ее состоянию; хотя, возможно, я ошибаюсь. Знаешь, коньяк у тебя вполне терпимый. Слишком сильно пахнет, но мне доводилось пить и похуже. Твое здоровье!

Султан и Эмори Фрост находились в одной из маленьких приемных дворца, высокой белой комнате, ее сводчатые дверные проемы были завешены шелковыми портьерами, из широких окон открывался вид на море. Ажурные бронзовые светильники свисали с потолка, отражаясь в зеркалах с золочеными рамами и привлекая из темноты за окнами крылатых и ползающих существ. Мотыльки, жучки, другие ночные насекомые кружились и порхали в золотистом свете ламп, а дюжины ящериц-гекконов носились по потолку, раздуваясь от съеденной мошкары. Но кроме них в жаркой ночи ничто не двигалось: силуэты пальм неподвижно чернели на фоне темного неба и тусклых немерцающих звезд, дверные портьеры не шевелились.

Оба они, небрежно одетые, возлежали в расслабленных позах, Маджид на низком диване среди подушек, его гость для прохлады на полу. Рори уже почти целый час потягивал ароматизированный коньяк и хотя ощущал от выпитого приятную беззаботность, язык его не заплетался, сообразительность не притупилась. Поглядев на султана полуприкрытыми глазами, он вернулся к прежней мысли и неторопливо спросил:

— Почему приближающиеся дожди беспокоят тебя? Не дожди, — уныло ответил Маджид.

— Тогда что же?

— Ветры, которые их принесут, и мысль о том, что они могут принести еще — о дау этих шайтанов, этих чертей с Персидского залива.

— Они могут не появиться, — беззаботно сказал Рори. — В прошлом году ведь не появлялись.

Маджид раздраженно дернулся.

— Потому-то я и боюсь. Значит, в этом году непременно появятся — и будут вдвое жаднее.

— Может быть, и нет. Британский военный флот им не по душе, а «Нарцисс» последнее время торчит здесь подолгу.

Султан вздохнул и расслабился.

— Да, верно. Он стал настигать много работорговых еудов. В прошлом месяце ему попались шесть.

— И все забиты рабами сверх всякой меры, — весело произнес Рори.

— Насколько я понимаю, да. Лейтенант очень удачлив. Или же получает очень точные сведения. Всегда оказывается в нужное время в нужном месте.

— Не всегда, — усмехнулся Рори.

Султан бросил на него косой взгляд и нахмурился. — Будь осторожен, мой друг, а то кто-нибудь даст ему сведения и о тебе. Какой-нибудь слоняющийся у гавани бездельник шепнет твое имя идущему мимо лейтенанту, и он будет поджидать в нужное время в нужном месте твое судно. Ты ведешь опасную игру.

— Знаю. И потому веду ее осторожно.

— Правильно. Лейтенант многое бы отдал, чтобы схватить тебя. Может, у меня даже возникнет искушение самому продать тебя. Как думаешь, сколько он заплатит?