Оливия была до того счастлива, что всем желала такого же счастья, поэтому ее беспокоила мысль, что Геро в ссоре с женихом, и что Натаниэл Холлис не смягчается по отношению к племяннице. Она просила Джорджа Эдвардса поговорить с мистером Холлисом о Геро. И хотя полковник очень не любил вмешиваться в чьи-то личные дела, в конце концов он неохотно уступил ее просьбам. Результат оказался утешительным.

Дядя Нат, никогда не отступавший от своих слов, смирил гордость и, передал племяннице, что хочет ее видеть. Но даже и тут не согласился отправиться в Дом с дельфинами или написать записку, а послал устное сообщение с полковником Эдвардсом.

— Надеюсь, дорогая моя, вы пойдете, сказал полковник, проникнувшийся отцовской привязанностью к этой девушке, которую раньше считал скучной и неженственной. И неожиданно добавил: — Будьте с ним помягче.

Геро сочла, что он говорит о дяде Нате, но полковник имел в виду Клейтона. И в гостиной консульства ее ждал не дядя, а Клейтон.

— Я боялся, что ради меня ты не придешь, — признался Клейтон, — и хотел увидеться с тобой наедине, а не в доме Фроста, где тебя отвлекала бы целая толпа. К тому же, меня могли не впустить.

Геро в первый миг не узнала его, решила, что перед ней какой-то незнакомец, поскольку сломанный нос разительно изменил его байроническую внешность, однако не изуродовал. Он был по-прежнему красавцем, но теперь в его лице появился характер.

Изменился он и в других отношениях; никто не мог бы пережить ужасные два с половиной месяца мора и остаться прежним. К лучшему или к худшему, но ужас этих недель, зрелища и звуки, всепроникающая вонь и страх сказались на всех.

— Я думал… — заговорил Клей.

Размышлял он не зря, и теперь снова предлагал Геро выйти за него замуж. Однако не по тем соображениям, которые раньше представлялись ему убедительными, но только если она сама нуждается в утешении и защите, а он искренне хочет предложить ей и то, и другое.

— Видимо, я не Бог весть какой жених, — покаянно сказал Клейтон. — Прекрасно знаю, что ты могла бы найти лучшего. У меня было много дурных поступков, еще больше дурных мыслей, и я жалею об этом. Но если все же выйдешь за меня, я всеми силами постараюсь сделать тебя счастливой. И почту это за честь, Говорю вполне чистосердечно.

— Знаю, — негромко ответила Геро; в его глазах, лице, голосе появилось нечто новое, и она поняла, что это искренность. Удивилась, почему раньше не замечала ее отсутствия, и решила, что, должно быть, взрослеет. Эта мысль была унизительной, потому что она гордо считала себя взрослой с пятнадцати лет.

Рассудительно взглянув на Клея, она поняла, что он тоже был юным, легкомысленным, но эта юность умерла в эпидемию так же безвозвратно и мучительно, как любая из жертв болезни. Но все же ей не верилось, что он сильно изменился.

В Клейтоне соединились два человека: необузданный, распутный отец и скучная, любящая дом мать. Первый уже отдал дань увлечениям юности и, возможно, другая теперь возьмет верх в его характере. Сын тети Эбби станет со временем одним из тех мужчин, которые любят прихвастнуть, что в своё время повеселились, как следует, но смотрят на свои прежние похождения, как на мальчишеские шалости и, спокойно забыв о собственных грехах, громогласно сожалеют о безнравственности и бесчестности подрастающего поколения. И все же она сомневалась, что даже тогда он сможет устоять перед искушением в обличье легких денег или женщины.

Клейтон, нарушив долгое молчание, заговорил настоятельным тоном:

— Я буду хорошо относиться к тебе, Геро. И если… родится ребенок, его ребенок, клянусь, я буду любить его, как родного. Потому что он будет твой. И потому, что все произошло по моей вине. Если б… но что толку возвращаться к этому снова? Я лишь хочу сказать тебе, что сознаю свою вину и всеми силами постараюсь ее загладить.

Геро решила сказать ему, что ребенка не будет. Только вдруг это стало неважно, и вместо этого она спросила:

— Клей, ты любишь меня?

— Ну конечно. То есть, я…

Но Геро увидела ответ на его лице еще до того, как он заговорил, положила ладонь ему на руку, прося умолкнуть, и торопливо сказала:

— Клей, не надо ничего говорить. Я знаю, что нет, поэтому напрасно спрашивала. И, наверно, всегда знала. Ты не любишь меня в том смысле слова, как я его понимаю. А без этого все остальное мне не нужно.

— Не знаю, как ты его понимаешь. Но я очень привязан к тебе и сделаю все возможное, дабы загладить все, что ты вынесла. По крайней мере, ты будешь в безопасности. Болтать никто не станет, поскольку как моя жена…

Но Геро больше не слушала его. Она с изумлением поняла, что не хочет безопасности: что ей все равно, будут люди болтать или нет…

И поспешила перебить Клейтона, говорящего что-то о «почтении и привязанности»:

— Клей, я очень тебе благодарна. Не сомневаюсь, что ты стал бы хорошо ко мне относиться. Если б я любила тебя, то ухватилась бы за твое предложение и сказала бы: «Да». С моей стороны это было бы низко, потому что со временем ты по-настоящему полюбил бы какую-нибудь женщину, но оказался б привязанным ко мне и никогда не простил бы ни меня, ни себя. Только я тебя не люблю и пойти на это не могу. А ребенка у меня не будет, так что беспокоиться обо мне не надо.

— Ты любишь Фроста! — отрывисто сказал Клейтон.

Геро, не отвечая, уставилась на него и внезапно обомлела. Это совершенно неожиданное утверждение явилось ответом на вопрос, который, как ни странно, она и не думала себе задавать. Может, потому, что такое представлялось немыслимым. Инстинкт даже теперь побуждал ее гневно отвергнуть подобное предположение. Но она не поддалась инстинкту. Задумалась над словами Клея и когда наконец заговорила, в голосе ее звучало изумление.

— Да, — неторопливо произнесла Геро. — Да, кажется, люблю.

— Ты никак не можешь выйти за него замуж! — резко сказал Клейтон.

— Знаю.

— Слава Богу, хоть это способна понять! Он делал тебе предложение?

Геро покачала головой. Клейтон сказал:

— И вряд ли сделает. Должен ведь он понимать, что вы не пара! Да и все равно, как только «Баклан» войдет в гавань, его арестуют и отправят под суд. Если даже он избежит петли, то получит десять лет — а то и двадцать!

— Не верю. С ним теперь не могут так поступить. После всех этих событий.

— Почему же? Старый Эдвардс очень упрям и обладает твердыми взглядами на правосудие. Вряд ли он поступится ими из-за того, что Рори Фрост позволил тебе разместить у себя в доме кучу бездомных детишек. Ты знаешь полковника и должна это понимать.

— Да, — неторопливо произнесла Геро. — Я… я не думала об этом. Кажется, все было очень давно. Я забыла…

Задумавшись теперь, она поняла, что Клейтон прав. Возможно, полковник несколько смягчил отношение к Рори Фросту, пока свирепствовала холера, и нужно было заниматься другими, более важными делами. Но, как сказал Клей, человек он упрямый, и теперь, когда эпидемия позади, не допустит, чтобы его личные чувства мешали отправлению правосудия. Он уже принял решение относительно Рори и не пойдет на попятный.

— Извини, Геро, — сказал Клейтон. — Но у тебя это пройдет. Уехав отсюда, ты быстро его забудешь.

— Да… наверно.

— Что ты собираешься делать?

— Не знаю, Клей. Наверно, вернусь в Бостон — и забуду обо всем! — Голос ее внезапно стал злым. — Буду ходить на дамские обеды, музыкальные вечера, играть в вист, возьму киоск на церковном базаре и стану блюсти приличия. Забуду о… о солнце, дожде, соленой воде и «людях, у которых голова ниже плеч»…

— Как это понять? — удивленно спросил Клей. — О каких людях ты говоришь?

— Никаких; это папа сказал мне однажды в детстве.

— Понятно, — сказал ничего не понявший Клейтон. — Значит, сядешь вместе с нами на «Нору Крейн»?

— Видимо, если дядя Нат не будет против.

— Против? Да ну, что ты! Он будет очень рад. Ему не терпится увидеть тебя, но он позволил мне встретиться с тобой первому.

— Слава Богу! Я боялась, что он вправду не станет больше разговаривать со мной. Этого я бы не вынесла.