— Я слышал, — сказал доктор, — их положение гораздо хуже здешнего, и с дрожью думаю, сколько младенцев и малышей лежит там в пустых хижинах и на улицах, потому что родные умерли. Но тут уж мы ничего не можем поделать.
— А почему бы не сходить, не принести их сюда? — задумчиво спросила Геро.
— Господи! — воскликнул в тревоге доктор, кляня себя, что не подумал, как воспримет Геро это известие. — Ни в коем случае! Не смейте и думать об этом! Я даже сам там не был — и не собираюсь. У нас и так слишком много работы. К тому же, мы принесем оттуда инфекцию и подвергнем опасности жизнь всех детей в доме.
Геро засмеялась и ласково заговорила:
— Простите, уважаемый доктор, но это сущая ерунда. Я удивляюсь вам. Вы знаете, что каждый ребенок в этом доме соприкасался с холерой. Потому-то они и находятся здесь — их родители умерли от этой болезни. А она везде одна и та же, так что если нам можно брать осиротевших детей из каменного города, почему нельзя из африканского? Риск заразы один и тот же, разве не так?
— Видимо, да. Но примут вас там гораздо хуже, поэтому никто из вас туда не пойдет. Это приказ, дорогая моя девушка! Не смейте об этом забывать!
— Не забуду, доктор, — сказала Геро с обманчивой кротостью. И не забыла. Судьба осиротевших детей, которых некому принести из-за ручья в Дом с дельфинами, не давала ей покоя.
Кто-то должен пойти к ним на помощь. А поскольку Геро Афина, как и Дэн Ларримор, чувствовала себя неспособной перекладывать ответственность на чужие плечи, то решила идти сама — правда, тут уж ничего не поделаешь, в сопровождении одной из служанок, которая будет проводницей и поможет нести младенцев. Обсуждать свои планы Геро не посмела ни с кем, реакция доктора Кили Показала, что на них наложат запрет. Однако, несмотря на его признание, что риск заразиться по обе стороны ручья один и тот же, для предосторожности она все же окунула два комплекта одежды, включая туфли, в сильный дезинфицирующий раствор и высушила, не выжимая. Их можно будет надеть в доме и снять перед тем, как снова войти в него, а с принесенными из африканского города детьми обращение будет таким же, как с прочими — одежду, если она на них окажется, сожгут, а самих выкупают в дезинфицирующей ванне.
Когда все было готово, Геро, не теряя времени, незаметно вышла в боковую дверь вместе с маленькой негритянкой Ифаби, похудевшей от беспокойства и тяжелой работы. День этот запомнился Геро навсегда, иногда впоследствии он снился ей, и она с криками просыпалась.
Ночью прошел дождь. Несезонный, как сказал Ралуб, потому что в это время года дожди выпадают редко. Но хотя он прекратился на заре, день выдался пасмурным и очень жарким, тучи заволакивали небо, и не было ни ветерка. Промокшая земля, мрачные арабские дома, улицы, переулки и тропинки города курились паром. На улицы вышли люди. Жизнь продолжалась, чтобы поддерживать ее, приходилось продавать и покупать еду. Но многие лавки не работали, толпы были уже невеселыми, красочными, а грустными, напуганными и большей частью молчаливыми. Исключение представляли лишь процессии, нараспев читающие стихи Корана да молящиеся вслух о прекращении болезни.
Улицы были чище, чем обычно, сильный ночной дождь унес накопившуюся грязь в море. Однако город пах смертью, и спасения от этого запаха не было.
Геро привыкла к нему, он проникал сквозь окна и стены, хотя в Доме с дельфинами, как и в американском консульстве, жгли свечи, благовония и пахучие палочки, чтобы заглушить его. Но на улицах он был силен до тошноты, даже прикрывая рот и нос смоченным в одеколоне платком, Геро не могла его ослабить. И, подавляя тошноту, решительно шла в африканский город, на другой берег ручья, отделяющего каменные здания от лачуг, где ютились негры и освобожденные рабы. Там холера взимала наибольшую дань и еще ярилась во гае го, там должны быть сотни беспомощных детей; гораздо больше, чем в лучших кварталах города. Но все, что Геро слышала и воображала не подготовило ее к виду ручья или к смердящей мерзости на другом его берегу.
Участок, отведенный под кладбище, быстро заполнялся. На окраинах появились новые. Но и они были уже целиком заняты наскоро зарытыми трупами, которые обнажили дожди и бродячие собаки, поэтому негры из африканского города носили по ночам своих мертвецов к перекинутому через ручей мосту Дараджани и бросали их в воду. Одних прилив уносил в море, но других — в неимоверном количестве — отлив оставлял, и дюжины ужасных гниющих трупов лежали на грязевых отмелях под мостом. Однако кошмарный ручей был ничто в сравнении с пустырем по другую его сторону, земля уже не покрывала всех, кого жители африканского города пытались хоронить там, и красная, смердящая почва, казалось, колеблется жуткой толпой, пытающейся встать из неглубоких могил, вздымая из грязи костлявые руки и черепа.
Зрелище это могло бы дать Данте материал еще для одной песни об Аде. Геро зажмурилась, ухватилась за руку Ифаби и торопливо пошла вслепую по грязной дороге через пустырь, от ужаса судорожно ловя ртом воздух. Она часто огибала африканский город на утренних верховых прогулках, но никогда не приближалась к нему. Видя его теперь, она поняла, что некогда ужаснувшая ее грязь каменного города — образец чистоты и порядка в сравнении со здешней. Ей казалось невероятным, что люди способны жить, работать и рожать детей в лачугах, которые самый бедный иммигрант из Европы счел бы непригодным для свиньи. И-тем не менее в каждом таком вонючем хлеву без окон ютилосьог четырех до дюжины жильцов: старики, взрослые и дети грудились в крошащихся земляных стенах, по которым ползали вши, под дырявыми крышами из гнилых пальмовых листьев и ржавой жести.
Полы были густо покрыты грязью и отбросами, узкие переулки походили на мусорные кучи, и в них, и в жилищах кишели крысы, они безбоязно шныряли под ногами прохожих и отскакивали, скаля зубы, когда на них замахивались. Были там и тараканы, и тучи мух. И повсюду стоял запах смерти, в каждой второй хижине лежали мертвые или умирающие негры. Геро, всхлипывая от ужаса и отвращения, оперлась о руку Ифаби, и ее вырвало.
Не успели они далеко углубиться в лабиринты африканского города, как Геро увидела младенца, плачущего в грязи у порога хижины, все обитатели которой перемерли. Она остановилась, подняла его. И внезапно оказалась в центре злобной толпы орущих негров, они теснились, с угрозами обвиняя ее в краже ребенка. Черные руки вырвали его и принялись наносить удары, швыряющие ее из стороны в сторону, рвать на ней арабскую одежду, пронзительныеобъяснения Ифаби тонули в безобразном реве голосов.
Геро прикрыла голову руками, сильный удар палкой заставил ее рухнуть на колени. Она скорчилась в грязи среди топчущих, пинающих ног, издавая стоны, слыша пронзительные крики Ифаби сквозь вой толпы и с ужасом думая, что их обеих убьют. Это конец всего, скоро они будут валяться на ужасном красном поле или на грязевых отмелях под мостом, растерзанные, неузнаваемые. Из раны на плече потекло что-то теплое, потом от сильного пинка у нее перехватило дыхание, и она повалилась набок, слабо корчась в мучительных усилиях вздохнуть; слепая, глухая, обезображенная налипшей маской из грязи и крови.
Она не слышала выстрелов поверх голов толпы, мгновенно оборвавших вопли. Не сознавала, что толпа разбежалась, бросив ее в зловонном переулке, и едва ощутила, что ее поднимают. Лишь вновь обретя способность дышать, она почувствовала, что кто-то стирает грязь с ее лица, и что злой голос, пришедший на смену пронзительным воплям, принадлежит Рори.
Казалось, он обращается к кому-то, навлекшему его недовольство, большинство слов было незнакомо Геро, хотя, несмотря на мутящееся от боли сознание, она догадывалась об их значении. И вскоре до нее дошло, что обращается он к ней.
Она попыталась поднять голову, но ее тут же снова вырвало, и Рори зло сказал:
— Так тебе и надо! Неуемная, бестолковая, безмозглая бродяжка!
Однако туман боли и страха слегка рассеялся, и ее не обманули ни эти слова, ни тон, каким они были произнесены, потому что Рори обнимал ее, она ощущала всю меру его испуга и понимала, что боится он не за себя, а за нее. Сознание этого принесло ей странное удовлетворение, но она не пыталась в нем разбираться, а устало уронила голову на плечо Фроста и погрузилась в полузабытье, прошедшее только в Доме с дельфинами.
