Лаврентий открыл глаза и посмотрел прямо на капитана, его взгляд был полон тревоги и боли, но в нём также читалась странная глубокая уверенность.

— Я не знаю, капитан. Но если этот мир действительно один из многих, как говорят философы, может быть, там, за границами нашей реальности, Мирланда всё ещё жива? Или, по крайней мере, её дух не нашёл покоя. И если это так… — Он вздохнул, с трудом находя слова. — Но, скорее всего, это было искушение Оскверненного! И я не отдам ему мою душу.

Лаврентий провёл рукой по лбу, будто стирая невидимые тени.

— Капитан, на том острове… я видел её. Её лицо отражалось в кристаллах, словно она была там, живая, дышащая. Но её глаза… они смотрели на меня так, будто я её подвёл. Словно она звала меня в этот мир, чтобы… чтобы я искупил вину.

Он дрожащими руками поднёс стакан к губам, сделал глоток и добавил:

— Я молился, чтобы понять, была ли это она. Или это… что-то другое, что приняло её облик, чтобы сломить меня.

Капитан некоторое время смотрел на клирика, затем встал и налил себе ещё стакан рома. Он понимал, что ни ему, ни Лаврентию, ни остальным на борту не суждено понять, что же они видели на том острове. Но в глубине души Самсон подозревал, что ответ на этот вопрос ждёт их впереди, в тех загадочных землях, куда они направляются.

— Что ж, Лаврентий, — проговорил он наконец, поднимая свой стакан, — пусть твоя вера найдёт то, что ищет. Но пока мы здесь, среди живых, наша цель — добраться до нового мира. И если придётся встретиться с демонами или духами прошлого, мы будем к этому готовы.

Лаврентий кивнул, его лицо всё ещё оставалось мрачным, но в глазах загорелся слабый огонёк благодарности. Он поднял свой стакан, и они выпили в молчании, каждый погружённый в свои мысли, в свои страхи и надежды.

В это же время Драгомир уверенно держал штурвал, глядя на спокойное море, раскинувшееся вокруг них до самого горизонта. Волны лениво накатывали на борта «Рыбы-меча», и в тёплом свете дневного солнца их пенный гребень сверкал, как серебряная нить. Тишина океана казалась абсолютной, но её время от времени нарушали лёгкие перекаты досок под ногами да скрип натянутых парусов.

Рядом с боцманом стоял Торрик, вертя в руках разломанную астролябию. Гном недовольно хмурился, его густые брови сошлись на переносице, и он с раздражением разглядывал повреждённый инструмент.

— Эта пьяная крыса уронила и разбила инструмент! — буркнул гном, показывая трещину на корпусе астролябии, которую старательно пытался скрепить медными пружинами. — А мне теперь — чини, ладно бы что-то простое, но это! Страшно подумать, что там в их городах происходит, если такие, как Глезыр, свободно ходят и что хотят, то и делают.

Драгомир ухмыльнулся, наблюдая за стараниями гнома, и покачал головой.

— На самом деле, не всё так плохо, как кажется, — ответил он, взглянув на гнома с едва заметной улыбкой. — У них в городах строгая иерархия. Вся семья слушается самого старшего, и если уж в доме есть прадедушка, то его слово — закон. Это среди людей, эльфов и гномов, да и других народов Глезыр может позволить себе быть разгильдяем и хамом. А перед своим прадедушкой он бы по струнке ходил, как миленький, да ещё и хвост бы в трубочку свернул!

Торрик хмыкнул, но на лице его читалось недоверие.

— Хм, интересно, — ответил он, прищурив глаза, и продолжил свою кропотливую работу инструментом. — Всё равно не пойму, как они так живут. У нас, гномов, хоть тоже старшинство уважают, но чтобы так строго… Такое мне не по душе. Хотя, знаешь, люди в этом смысле тоже не лучше.

Драгомир усмехнулся, его взгляд снова вернулся к горизонту, где солнце преломлялось в воде.

— У каждого народа свои причуды, — заметил он, поигрывая пальцами на рукояти штурвала. — Глезыр с его свободолюбием, ты с твоими молотами и медными механизмами, а я вот пытаюсь понять, когда же на нас свалится что-то более привычное, чем этот проклятый остров. Ты вот, например, Торрик, как будто жаждешь встретить врага.

Гном резко поднял голову и огляделся, словно ожидая, что из-за ближайшей волны вынырнет морское чудовище или появится тёмный парус пиратов.

— А что? — с вызовом сказал он, вскинув брови. — Мы уже сколько недель в пути, а встретили только всякие неведомые мистические явления. Где же морские чудовища? Где пираты? Где, наконец, хоть какой-нибудь бой?! Я жажду битвы, боцман, а не философских разговоров и странных островов!

Драгомир пожал плечами, ухмыляясь, и плавно повернул штурвал, направляя корабль на более устойчивый курс.

— Мы ведь посреди океана, Торрик. Здесь и не должно ничего происходить, кроме всякой чертовщины, — ответил он почти равнодушно, как будто говорил о погоде. — Пираты и чудовища охотятся там, где попадаются люди и корабли с золотом. А здесь, в Бесконечном Океане, кроме нас, похоже, и нет никого.

Торрик задумался, его руки на мгновение замерли, но затем он кивнул, соглашаясь с логикой боцмана.

— Ладно, это звучит разумно, — проговорил гном, хотя в его голосе всё ещё звучала досада. — Только где-то в глубине души я надеялся, что мы нарвёмся на что-то опасное. Вот бы сразиться с каким-нибудь кракеном или встретить корсарский флот. Не ради славы, а ради адреналина, да и просто чтобы руки не забыли, как держать секиру в настоящем бою.

Драгомир хмыкнул и покачал головой, наблюдая за волнением гнома. Но вскоре взгляд его стал задумчивей, и тогда он решился задать вопрос, который давно его волновал.

— Слушай, Торрик, а почему ваши тёмные гномы враждуют со светлыми? — спросил он, глядя на гнома с интересом. — Мы все в детстве слышали сказки о ваших войнах и вражде. Но неужели это всё из-за… чего-то серьёзного? Или это просто старая привычка?

Торрик хитро прищурился, словно оценивал боцмана, решаясь, сколько ему стоит рассказать.

— Враждуют? — протянул он, усмехаясь. — Нет, это эльфы любят друг другу в глаза вцепиться при встрече, светлые и тёмные. Мы, гномы, не такие горячие, хотя, конечно, не без своих нюансов. Скорее, мы друг друга избегаем, чем враждуем. Это на поверхности всё кажется так просто — свет против тьмы, но на деле всё куда сложнее. Мы можем сотрудничать, если есть общая цель или угроза.

Драгомир кивнул, прислушиваясь к словам гнома, а Торрик продолжил. Его лицо было напряжённым, но в глазах заиграли огоньки, когда он заговорил о том, что давно его волновало.

— Просто у нас, у тёмных и светлых, разная философия, — сказал он, покручивая трубку в руках. — Светлые братья помешаны на сохранении традиций предков. Им дорога каждая реликвия, каждый древний камень, как память о прошлом. Они считают, что нельзя использовать чужой труд или механический труд, потому что это отнимает часть души. Для них каждый удар молота — это не просто работа, это молитва их предкам.

Он вздохнул, посмотрев на астролябию, словно она символизировала для него нечто большее.

— А мы, тёмные, не видим в этом смысла, — продолжал он, нахмурившись. — Мы развиваемся, строим мануфактуры, механизмы. Мы создаём машины, чтобы наши руки не гнулись вечно под весом молотов и кирок. Такова наша философия: стремление к новому, к тому, чтобы лучше использовать мир, который перед нами. А светлым это не по душе. Они считают нас предателями их идеалов, а мы их —упрямцами, которые тормозят развитие.

Драгомир, прислонившись к штурвалу, слушал его с интересом. В его взгляде читалось понимание, и он задумался, глядя на светлеющее небо, словно пытаясь представить себе жизнь гномов в их подземных городах.

Драгомир нахмурился, на мгновение оставив штурвал без внимания.

— Удивительно, — произнёс он, и в его голосе слышалось искреннее уважение. — Сколько нас с детства учат, что у гномов одни только пивные бочки и молоты, а оказывается, за всем этим стоит настоящая философия. А почему об этом не говорят?

Торрик хмыкнул и скрестил руки на груди.

— Да кому это надо, боцман? Людям проще рассказывать о нашей жадности, мол, гномы любят золото. Красивая сказка лучше сложной истины. Да и мы, скажу честно, не любим делиться. Но вот ты теперь знаешь.