— Это — вообще не наше, — улыбнулся я.

Закончилась вторая сторона альбома.

— Вот — вещь! — со значением в голосе сказал Саша Барыкин и вздохнул. — Пишут же люди музыку…

— Им разрешают её писать… И играть… — Сказал Буйнов так вздохнул, что покачнулась ткань, прикрывавшая барабаны. Я посмотрел на них и, подумав, сказал:

— В Союзе тоже грядут перемены. Олимпиаду в Москве проведёте, много гостей из за рубежа приедут. Вот, меня пригласили свои песни спеть. Вас разрешили привлечь к концертам.

— Главное, чтобы потом не привлекли за сотрудничество с иностранными разведками, — буркнул Барыкин.

Переводчица нахмурилась. Я хмыкнул.

— Не привлекут. По сути, вас выбрали, чтобы вы показали, на что гаразды советские рок-музыканты.

— Рок-музыка у нас запрещена. Даже слов таких произносить нельзя, — продолжил спорить Барыкин.

— Музыка музыке рознь. Вон взять к примеру Мика Джагера. Он опустился до того, что решил сыграть в каком-то фильме Сатану. Это нормально? Или другие рок-музыканты. Несут всякую похабщину и непотребство со сцены, жопы и гениталии показывают. Это же гадость! Для чего? Чтобы запомнили. Проще простого пукнуть на балу и прослыть поручиком Ржевским. Не так ли?

Все засмеялись.

— Это точно! Поручик Ржевский — ходячий анекдот, — засмеялась Людмила.

— Я правильно понимаю, что среди нас нет поручиков Ржевских? — спросил я настороженно.

— Нет, конечно, — скал Виктор вытирая слёзы, выступившие от смеха. — Можешь, ты, Пьер, художественно объяснить.

— Так, художник, млять, — хрюкнул, давя смешинку, Буйнов.

— Ну и хорошо, — облегчённо выдохнул я. — Стараемся ребята, чтобы наша музыка соответствовала образу современного прогрессивного советского человека.

Все удивлённо вылупились на меня. Даже Ксюша.

— Ну, ты и выдал! — крутя головой выдохнул Буйнов. — Как наш политрук в армии.

— Кстати, по-английски слово «земляне» произносится, как «Ёслингс», — сказала Людмила.

Все замолчали.

— Не говори никому, Людочка, — пробасил Буйнов. — Ослингами чтобы не прозвали.

— Пока мы — группа Пьера Делаваля. Нам этого достаточно, — проговорил Саша Барыкин.

— А по-французски «земляне» — «терья», — сказала переводчица Ксюша.

— Тоже гадость какая-то, — скривился Виталик. — Мне нравится название «Земляне» на русском. Земляне, инопланетяне… Почему у них названия не о чём? Пинк флойд? Дип Пёрпл? Вот что означает «Лэд Зеппилин»? Как не переводили, фигня получается. А нам нужно, чтобы название мело смысл. Вон, Битлы… Взяли слово «Жуки» и поменяли, сука, одну букву. Почему нам не назваться «Жуки»? Ведь Битлы не поют про насекомых.

— Будут, — подумал я, — и «Жуки» и «Божьи коровки» и «Звери». Даже будет рок-группа с красивым названием «Ленинград», лидер который будет петь матом и показывать со сцены срам. Много чего будет ещё в этой России. Или нет? Будет, будет, скорее всего. Всё будет тоже самое. Отпускают вожжи коммунисты. Удержат ли? Вопрос. Как удержать «Птицу Тройку» несущуюся вскачь с брошенными возницей поводьями?

В целом за три недели с десятком песен музыканты справились. Мы проводили в студии не по девять часов, а с утра и до вечера. Я проигрывал партию каждого инструмента с определённого места партитуры. Музыканты смотрели на мои руки и повторяли вслед за мной. Пока я давал правильную аппликатуру одному, другие, вслед за мной, отрабатывали свои движения. Так получалось проходить один и тот же отрезок четырежды.

Помогало и то, что несколько видеокамер записывали, как играл каждый из нас, а потом на получасовых перерывах мы прокручивали видео-записи сразу на четырёх экранах через видеопроекторы с жидкокристаллическими излучателями. Вообще, у меня в доме была «куча» видео-приставок JVC, «куча» видеопроекторов «Rainbow», «куча» стационарных видеокамер высокого разрешения, расположенных по всей усадьбе. Стационарные камеры записывали каждый на свой бобинный видеомагнитофон.

Для видеооборудования была отведена целая комната, названная нами «видеостудия», где Лёша Пузырёв «нарезал» клипы и монтировал ролики. Получалось у него, скажу откровенно, так неплохо, что после просмотра первой, собранной им песни, мне захотелось сделать его штатным видео-мастером. Иногда мы репетировали на улице, иногда выезжали в Париж с инструментами и всегда с нами имелись видеокамеры. Пригодятся, я думал, для видеороликов. Так оно и получилось.

Через три недели я купил билеты на чартерный рейс и мы вылетели в Москву. Чартерный рейс был тем хорош, что вёз туристическую группу, а у туристов, как известно, багаж невелик. Зато у нас было с собой и шмутья, и радиоаппаратуры предостаточно. Мне не было известно, что задумает «Москонцерт». По идее, на время гастролей они должны будут «передать» меня в Россконцерта, занимавшийся гастролями зарубежных музыкальных коллективов в Российской федерации. Как и Союзконцерт в союзных республиках. У меня и контракт, на самом деле, был подписан тройственный: с «Россконцертом» и с «Москонцертом».

У «Россконцерта» своих артистов не было. Он брал их по филармониям и отправлял на гастроли на запад наших, и завозил из за рубежа чужих и тоже передавал их в республики. Вот поэтому я ехал в Москву с тревожным сердцем. Хотя, не только по этому. Гэбэшная составляющая меня тоже очень напрягала.

Полковник мне говорил, что я ухожу закордон нелегально аж для всего Комитета. Сейчас я перехожу границу официально и с поддержкой КГБ. Так вот, кто я теперь, по сути, я не понимал. Полковник мне сказал, вести себя так, будто я настоящий француз. Да и ладно. Но, как я потом проявлюсь в «своём» «первом образе Евгения Семёнова», мне было не понятно. По словам того же полковника, который уже стал генералом, тому Евгению подняли по метрикам возраст до семнадцати лет, на момент моего перехода, «отправили» на работу в закрытый НИИ лаборантом, провели заочное обучение в МФТИ и сейчас я мог перейти на очное отделение сразу на пятый курс.

Такой вариант нами обговаривался, но сыграло то, что партийное руководство клюнуло на французского певца-музыканта, готового распропагандировать СССР на западе, фактически за свои деньги издав альбом, посвящённый Советскому Союзу и предстоящей Олимпиаде в Москве. Я даже обещал нарисовать на конверте пластинки Кремль, для чего вёз мольберт, краски и намеревался просить разрешения на «пленер» на Красной Площади. Пока мои музыканты отдыхают и решают свои проблемы, я хотел сделать акварельные зарисовки Москвы, чтобы потом в Париже устроить свою выставку.

А вообще-то, мне хотелось задержаться до ноябрьского военного парада, чтобы зарисовать его. В принципе, для того, чтобы отработать концертную программу времени у меня было предостаточно. В конце концов, сыграем под фонограмму. Музыкантов я уже приучил, что иногда такими вещами можно и нужно пользоваться, чтобы не подвести зрителей. Всякое в жизни бывает. Особенно, если у тебя по четыре концерта в день, как было у нас когда-то. Да-а-а…

Нас встретила представитель «Россконцерта» Маша, мы получили свой багаж, и погрузили его в грузовик зил. Автобус «ЛИАЗ» отвёз нас, как сказала Маша, на «нашу базу». Нашей базой, к моему удивлению и к ещё большему удивлению моих коллег, оказалось МГУ, что на Воробьёвых горах.

— Пока вы будете обитать в помещении и на сцене театра МГУ, — сказала Маша.

— Охренеть, — сказал Саша Барыкин. — Отсюда, кажется год назад, попёрли какой-то авангардисткий театр и сцена пока пустует. МГК распорядилось закрыть. А нас, значит, вместо них разрешили? Феноменально! Может быть разрешат обкатать программу на студентах?

— Для того и поселили вас к ним. Готовы уже сейчас попробовать?

— Сейчас? — удивились все.

— Готовы-готовы, — утвердительно покивал головой я, полагая, что для того, чтобы «раскачать» фойе театра МГУ, той аппаратуры, что он привёз, вполне достаточно.

Мне был прекрасно известна эта площадка, где мы когда-то в девяностых даже занимались каратэ. Сам зал театра был великолепен во всех отношениях, особенно своей акустикой. А вот фойе слегка эхонировало. Но ведь не обязательно вытаскивать аппаратуру в фойе. Пусть в зрительном зале слушают.