Итак, одно приводит к другому.

Роману было шесть лет, когда он впервые увидел, как его отец заставил замолчать семилетнего Дмитрия. Их брат Лев только что родился, а мать скончалась ночью вскоре после этого. Только Дмитрий — золотой Дима, с его царственной улыбкой, острым умом и выгоревшими на солнце волосами — осмелился коснуться плеча отца, осторожно положив маленькую руку на спину Кощея.

— Иди спать, Дима, — сказал Кощей. — И забери этого ребёнка с собой.

Этого ребенка. Кощей выплюнул эти слова с беспощадной горечью.

Тогда Дмитрий, не отвечая, отвернулся от отца и поднял младенца из колыбели, стоявшей рядом с кроватью матери.

— Этого малыша зовут Лев, — напомнил Дмитрий, яростно протягивая ребёнка отцу, пока Роман смотрел на него, оцепенев от страха, а их отец отводил свой тяжелый взгляд. — Его назвали Лев, как хотела мама. Левка, как лев. Я — брат этого льва. Я буду защищать его ценой своей жизни, папа. Но я не его мать и не его отец. Если только ты будешь его отцом ради меня, — взмолился Дмитрий, — тогда я буду братом для него. Если ты не подведёшь его, папа, то и я не подведу.

Он протянул отцу младенца, но Кощей не пошевелился. Он даже не моргнул. Кощей просто смотрел на свои руки, а затем Дмитрий дёрнулся, словно собираясь выронить младенца. Это движение было таким внезапным и резким, что Кощей и Роман одновременно рванулись вперёд, и Лев разразился пронзительным плачем, сжимая кулачки.

— Дима! — в гневе прорычал Кощей, выхватывая Леву из рук старшего сына и прижимая его к своей груди. Защищая, наконец, своего хрупкого младшего сына. — Ты бы его уронил!

— Нет, — поправил Дмитрий, рассмеявшись своим хитрым воинственным смехом, — потому что ты бы мне этого не позволил, папа. И Рома тоже, — добавил он, кивая в сторону брата, который замер, неловко вытянув руки вперёд. — Потому что мы — братья. — Он говорил с такой уверенностью, что Кощей поднял на него взгляд, и в его глазах появилось осознание. — Потому что, папа, — закончил Дмитрий, позволяя плачущему Льву схватить его палец и слегка успокоиться, — мы все твои сыновья.

Роман впервые видел своего отца униженным. Кощей был великим человеком, к мнению которого прислушивались другие, но Роман никогда не видел, чтобы отец проявлял к кому-то такое внимание. Роман всегда считал, что преданность свойственна лишь тем, кто стоит ниже. Но сейчас Кощей вытянул руку и притянул золотистую голову Дмитрия к себе, коснувшись губами лба своего старшего сына.

— Я отдам тебе всё, сын мой, — прошептал Кощей, и эти слова утонули в кудрях Дмитрия. В тот момент Роман понял, что весь мир перевернулся.

(Одно приводит к другому.)

Годы спустя Роман снова и снова прокручивал в голове тот момент, пытаясь понять, что именно сделал Дмитрий, чтобы заслужить уважение их отца. Он задавался вопросом, как бы поступил сам, если бы рядом не оказалось Дмитрия, способного говорить за них обоих. Однако даже в самых смелых фантазиях Роман был вынужден признать, что они с братом были слишком разными. Ему приходилось с горечью сознавать, что он никогда бы не поступил так, как поступил Дмитрий. Роман был покорным сыном. Он бы подчинился воле отца, как и подобает верному наследнику. Он бы взял младенца Льва на руки, позаботился бы о нём или, по крайней мере, попытался бы это сделать — и всё для того, чтобы воля Кощея не была отвергнута столь дерзко и бесцеремонно. Если бы это был Роман, он бы убедился, что у их отца никогда не возникнет причин сомневаться в преданности своих сыновей.

Но разве это тоже не достойно восхищения?

Роман не ненавидел своего брата. Вовсе нет. Напротив, Дмитрия было необычайно легко любить, и Роман любил его так же, как и все остальные: беспомощно, самозабвенно, с искренним восхищением. Роман видел своего брата во всем его великолепии и отдавал ему должное за то, что Димитрий ничуть не был недостойным. Он был блестящим лидером, носившим унаследованную власть как удобную одежду; как корону, естественно покоящуюся на его золотистой голове. Он был талантливым колдуном, умелым переговорщиком, верным братом — и Роман любил его так же горячо, как и младшего Льва. Они были братьями Фёдоровыми — тремя сыновьями Кощея, и Роман всегда считал, что это самое важное. Большую часть своей жизни он думал, что братья Федоровы, пока они вместе, никогда не потерпят поражения.

Но, как и у всех героев, у Дмитрия Фёдорова был почти фатальный недостаток.

Роман, всегда проницательный и внимательный наблюдатель, отчётливо помнил день, когда впервые застал Дмитрия с Марьей Антоновой — дочерью давнего друга Кощея. Дмитрию тогда было всего шестнадцать, а Марии — семнадцать, и хотя ведьмы Антоновы ещё не успели стать их врагами, в этом моменте уже таилось что-то тревожное, почти предательское. Девушка, эта девушка, с глазами, которые явно повидали слишком много, оказалась в окружении отцовских вещей, опутанная руками его брата. Самому Роману тогда было пятнадцать, и его взгляд зацепился не столько за сам проступок, сколько за дерзкий румянец на щеках Маши и совсем не сожалеющее выражение лица Димы. Дмитрий обернулся и прижал палец к губам:

— Не говори папе, Рома, — предупредил он, хотя, судя по его виду, он был беззаботен и доволен собой. Даже счастлив. Как всегда, золотистые черты лица Дмитрия пылали, и Роман почувствовал, что между ними возникла пропасть — бездна предательства.

(Одно приводит к другому.)

Он все равно рассказал Кощею.

— Оставь Диму в покое, Ромик, — вот и все, что сказал Кощей, отмахнувшись. — Телячьи нежности, вот и все.

Но Роман знал, что Мария Антонова не была невинной. Он видел её заклинания, её магию, то, как она направляла руки Дмитрия, как её прикосновение будто усиливало его собственную силу. Даже сам будучи ведьмаком, Роман был уверен: всё, чем владеет Мария Антонова, — не пустяк. Маша не была наивной девочкой и уж точно не была способна на телячьи нежности.

Роман, похоже, ей тоже нисколько не нравился.

— Он всегда наблюдает, — прошептала она Дмитрию, и тот лишь усмехнулся, беспечно, небрежно, как и всегда, не замечая того, что Роман действительно был рядом даже по прошествии многих лет.

— Он защищает меня, — сказал ей Дмитрий. — Он мой брат.

— Охраняет, как стервятник охраняет труп, — пробормотала Мария с явным отвращением. — Он не такой, как ты, Дима. Он не охотник, у него совсем нет чести. Он падальщик, и в его глазах смерть…

— Почему он должен быть таким, как я? — возразил Дмитрий, не теряя своего величественного самообладания. — Полагаю, одного меня и так более чем достаточно.

— Что ж, я предпочла бы, чтобы у меня был только ты, — сказала Мария чуть грубее, но ее успокоил звук поцелуя, легкие прикосновения и нежные вздохи. — Только ты, Дима, — повторила она уже мягче, её голос дрогнул на его имени.

— Я только твой, — поклялся ей Дмитрий, и Роман, скрывшись из виду, сжал кулаки.

— И я всегда буду только твоя, — согласилась Марья. — Вот почему, Дима, я не доверяю Роме. Не в том, что касается тебя. Ты слишком ценен.

Роман ждал, напрягшись от ее предостережения, но его брат снова только рассмеялся.

— Если ты любишь меня, Маша, — сказал он, — ты научишься любить и моего брата тоже.

— Почему я должна это делать? — яростно возразила она. — Я не Федорова.

Нет, она и правда не была такой, подумал Роман, отступая в тень. И никогда не станет, если он сможет этому помешать.

— Она мне не нравится, — сказал Роман отцу, стиснув зубы от ярости. — Она манипулирует людьми, папа. Она хочет забрать Диму себе и украсть его у нас. Она надеется, что он отвернётся от своей семьи.

— Никто и никогда не заберёт у меня Диму, — бесстрастно ответил Кощей. — Но если ты так сильно настроен против неё…

— Да, — твёрдо подтвердил Роман.

— …тебе придётся очень скоро изменить своё мнение, потому что она станет твоей сестрой, — закончил Кощей.

Несмотря на неприятное известие о том, что его отец предложил жениться на Бабе Яге, Роман с трудом подавил победоносную улыбку. Уже тогда он знал, что старшая Марья Антонова никогда не согласится. Ведьмы Антоновы всегда выбирали друг друга, и Дмитрий, как и Роман, был прежде всего сыном Фёдорова. Он никогда не смог бы простить пренебрежительного отношения к имени их отца, и в этом Роман был уверен. Вскоре он убедился в своей правоте.